Новый рассказ карельского писателя, лауреата нашего конкурса «Сестра таланта». Написан на основе реального события.
«Уже и Хутор показался. Тут одни буржуи живут – вон какие заборы непролазные, будки охранные, собаки злющие. Проскочить бы мимо скорее, а то ещё собаку спустят – вон кобель надрывается. С драными штанами точно не подберут…»
***
16+
Что за люди эти судебные приставы! Забрали ни свет, ни заря, в Петрозаводск из посёлка привезли. Ну, алиментщик я. Ну, не плачу уже два года. Не работаю я. Да, долг по алиментам есть, а денег-то нет! Появятся – отправлю. Я ведь не отказываюсь… Протокол могли бы и дома составить. Ну ладно, в контору доставили – так отвезите домой обратно или хотя бы проезд обеспечьте! Билет на автобус уже сто девяносто рублей. Ничего себе! Нет – ночевать оставьте, койку дайте. А куда мне сейчас? Последний автобус в шесть вечера с автовокзала, а уже половина шестого. А туда за полчаса не добраться. Да и денег на билет нет, совсем нет. Как хочешь, так и добирайся. Ладно – дойду до большака, голосовать буду…
Стою на трассе уже с полчаса, рукой машу, и никто не тормознул. Никакого к человеку сострадания. Несутся все как угорелые. Делать нечего, пойду потихоньку в сторону посёлка…
За два часа прошёл больше десяти километров. До дома осталось ещё шестьдесят. Позади – Петрозаводск, Сайнаволок. Скоро покажется Хутор и, наконец, растянутое вдоль дороги старинное село Деревянное. Там Витек живёт – кореш, шоферили вместе. Живёт, правда, на дальнем краю села, но ничего, переночевать напрошусь. Кореш, как-никак, примет, похмелит. Правда, баба у него – язва… Переночую, а завтра утром доберусь, на лесовоз сяду. В нашем леспромхозе с десяток лесовозов точно есть на линии. Рано утром в город караваном лес попрут, и дальше, в Кондопогу на бумкомбинат. Утром порожняком возвращаются. Наши поселковые наверняка подберут! Да, ещё заправка есть перед Деревянным – там авось и подсяду к кому-нибудь. В лицо-то отказать труднее – подберут!
Смеркается. Наверное, около восьми. Сколько времени и не посмотреть – сотик поменял на неделе у магазина на литруху…
Есть хочется. Надо зайти в лес. Черника вдоль дороги начисто выбрана, да и время уже не то – осень. Если не выбрана, то почти вся опала. Летом здесь только городские пасутся. Далеко от дороги не отходят, леса пужаются.
Переспелая, только куст тронешь – катится, на землю падает, в траве теряется. По ягодке, стараясь не мять, удалось собрать только малую горсточку. Запрокинул в рот, раздавил, прыснула вкуснота, духом лесным освежила. С удовольствием облизнул сухие губы влажным лиловым языком. Ох и сладко, но не сытно.
Осенью день киснет быстро. Гнусью моросит дождь. Каждая проносящаяся мимо машина обдаёт мириадами мерзких брызг, оседающей мокрой пылью на одежду. Лицо стараешься защитить рукавом или просто отворачиваешься, но толку мало. Грузовик проедет – и стоишь по уши в грязной слякоти. И не отскочить с обочины – кювет узок, и сразу косогор с болотной жижей внизу. Чуть дальше шагнёшь, не дай бог поскользнешься в грязь вонючую, такого точно никто не подберёт, в машину не посадит. Ветер промозглый, холод собачий.
Надо считать шаги – до ста, а потом снова до ста – отвлекаешься, голова занята монотонным подсчётом. Раньше, когда ещё на железке работал монтёром путей, иной раз семенишь по шпалам, считаешь, и дорога короче кажется. Тогда ещё молодой был, устроился железнодорожником сразу после армейки. Через четыре года старшим в смене стал – доверяли, значит. Женился. И жинка – девка культурная, учительницей в школе работала. Хорошо… Через три года дочка родилась Ксюха. На радостях, конечно, попил денька три – событие ведь! Но потом чаще прикладываться стал, и в семье не заладилось, ругаться стали. А я что – не мужик, после работы права не имею? На том и разбежались. Правда, восемь лет прожили. А еще через год жинка с дочкой в город собрались. А потом и вовсе нашла моя в Питере мужика и туда… И видеться с дочкой запретила, а алименты того – только давай!
Хорошо, сапоги надел – у нас и летом без сапог никуда, посёлок деревенского типа. Да и лето пошлое, никакое который год уже. Может, с неделю тепла и было, а так хлюпал в сапогах и куртку не сымал. Нет лета, и всё тут! Девяносто восемь, девяносто девять, сто… Какая уже по счёту сотня… Да и чёрт с ней!
Уже и Хутор показался. Тут одни буржуи живут – вон какие заборы непролазные, будки охранные, собаки злющие. Проскочить бы мимо скорее, а то ещё собаку спустят – вон кобель надрывается. С драными штанами точно не подберут.
Хорошо, что налегке. Да и привычка есть. Всё лето за ягодой бегал. Ноги привычку не оставили. Ещё и клюква впереди, её до снега брать можно… Сердце колотится. Виски ломит… Хоть бы пару глотков – здоровье поправить… Дома-то есть, со стакан в пузыре осталось, утром не дали уроды похмелиться… Ведь приехали ни свет ни заря, ещё до восьми утра. И не спится им, законникам. Может, и к лучшему. Вот доберусь – стаканюгу сразу замахну…
А вот и заправка! Что-то тихо там как-то – все мимо едут. Может, пересменка какая?
Вот мля! Закрыта, сука! Ремонт, мля… Уроды, не могли раньше отремонтировать! Уроды!!!
Уже три часа машу рукой, и не одна машина не остановилась. Вот люди! Раньше, когда сам водилой работал, (это уже после железки было) – святое дело, голосует человек – всегда подберешь, знакомый-не знакомый, всё равно. Дело доброе – по пути ведь, да и самому веселей! А не дай бог своего поселкового не подсадишь – дома все кости перемелют. Вот времена! Эх, был бы я биксой какой-нибудь, сисястой да ногастой, – давно бы ехал.
Мимо промчался блестящий чернотой джип, ход не сбавил, прямо по луже – окатил с ног до головы.
Вот урод! А был бы биксой, этот точно меня подобрал бы!
С месяц назад сам насмехался над Бандерой – того тоже забирали менты и в Петрозаводск увезли в отдел. Иностранец он, с западной Украины, потому и Бандера. Правда, на кличку обижается – сам ты, говорит, Бандера. Ехать домой всё равно не хочет – с работой там совсем беда, да и шумно у них как-то стало. Всё воевать норовят.
Бандеру тоже промурыжили до вечера, паспорта нет – то ли потерял, то ли заложил, непонятно. Под ночь выпнули. Автобус вечерний уже ушёл. Так что – пёхом до большака. Голосовал всю дорогу – без толку. К утру только пришел и прямо к открытию лавки. Ну, он-то лось, сухой, двужильный. Рожа у него, правда, чёрная. Ну не рожа, а резьба по дереву – вот и не подобрал никто, боятся. Я как раз из лавки с пузырём выходил, со вчерашнего тяжёлый был, поправиться надумал. Вовремя Бандера подвернулся. Посмеялся, конечно, над непутёвым, но стакан ему налил. Шутка ли – семьдесят километров маханул. Он обмяк сразу, слезу пустил. Не пойму я его – у него дома на родине тепло, лето есть, фрукты опять же. Езжай домой, депортируйся на здоровье. Ан нет, не едет! Может, натворил там чего, а здесь отсиживается, уже лет пять по посёлку шастает. Но бабу нашёл. Вьёт она из него, что захочет, а он терпит. Кто ж его такого проблемного подпустит. Вот и менты его раз в три месяца для отчёту словят, в город свозят, протокол для галочки сладят – и гудбай…
Ай да спасибо Бандере, отвлёк. Вон из-за поворота уже и Деревянное показалось. Неужто двадцатку маханул. Да больше – по городу ещё пару, а то и тройку километров получилось. Тут до дома кореша с полчаса ходьбы осталось – село-то длиннющее. Хоть ходить по лесу привычка имеется, но это и для молодого многовато. Загудели ноги, присел, отдохнул…
У Витькиного дома, захлёбываясь в лае, с цепи рвался здоровенный кобель.
Да у Витьки такого зверя и не было никогда. В прошлом году навещал его – кобеля точно не было, видно, завёл недавно. На хрена ему такой? Ему на раз кастрюлю варить надо. Лучше поросёнка выкормить. Крыльцо обновлено. Допекла, наверное, жинка – новое сладил. Поди и пить завязал? – недобро шевельнулось нутро. Да и баба выскочила из дверей не его – эта крупная какая! Разбежался-таки со своей старой, та масластая была, въедливая. Эта вроде и ничего, хоть и крупная. Точно завязал…
– А ну, Рой, фу!
Собака смолкла, послушно виляя хвостом.
– Чего надо? – сильным, мужиковатым голосом осадила баба.
– Витька мне надо, – я еле свой услышал голос.
– Нет тут такого.
– Как нет?
– Так и нет. Я уже год как хозяйка здесь. Купили мы дом.
– А Витёк где?
– В Шёлтозеро они съехали.
Вот стерва! Развернулась и ушла. Хоть бы спросила чего, в дом позвала. Тьфу! Кобелина опять лаем зашёлся. Опять непруха! Теперь до Педасельги придётся шуровать. Ночь. Хорошо дождь пропал. Чуть посветлело. Вызвездило. Луна вон какая круглощёкая.
У колодца из ведра напился, поискал глазами – нашёл под забором пустую полтарашку из-под пива. Сполоснул. Набрал воды. Следующий колодец по пути только в Педасельге, а до него еще десятку надо топать.
В Педасельге на повороте надо постоять – там все машины с основной трассы в нашу сторону поворачивают.
Педасельга – это половина пути. Это уже половина! Тридцать пять километров отмахал, обалдеть! Ходят ещё ноги, терпят! Сколько времени – чёрт его знает – глубокая ночь. Посижу пока, отдохну малость…
Я ведь не всегда такой был. Какой, такой? Выпивающий. Работал же на машине. Лет пятнадцать точно баранку крутил. Да нет, бывает и с неделю ни капли в рот, но не часто. Ну, с неделю это, конечно, я маханул, но дня три бывало. В браке восемь лет состоял и после лет пять сожительствовал. Сейчас-то холостой, так проще. Нет обязанностей, и точка. Хозяин…
С полчаса уже точно сижу на обочине – ни одной машины! Тут и до Пухты осталось километров семь. Надо вставать. Пойду потихоньку. Сердечко как-то странно колотится. Похмелье душит. Ну да ладно, поколотится – перестанет.
Вот и Пухту видать. Машину слышно – вроде как лесовоз идёт. Кабина жёлтая. Рудковский едет. Машу. А он руки в стороны разводит и головой качает – не могу, мол. Не может он! Совсем охренел! Зараза…
Вспомнил я… Как раньше-то забыл. Запретил директор брать пассажиров, под страхом увольнения запретил… А случай-то громкий вышел. Семёнов месяца три назад подобрал двух баб тут же из Пухты, заболтался с ними и завалился на повороте. Сам живой, одну в усмерть, вторая, калеченая, до сих пор в больнице, лесовоз – в утиль… Вот запрет и вышел. Народ нынче сволочной – подберёт меня водитель, а кто-нибудь углядит и обязательно начальству стуканёт… А там разговор короткий… Вот так-то.
Беда! Значит, лесовозники не подберут! Теперь одна надёжа на легковушки. Дочка уже выросла, в институт поступила. Вроде как последний год алименты плачу. По телефону года три назад к ней дозвонился, соседка номер подсказала. Она с моей бывшей сродственница. Вот и дала телефон по секрету. Поговорили немножко. Сразу и не признала отца-то. Выпивший, конечно, был, так она мне и сказала, чтоб трезвый только звонил. Обидно… Не проведала ни разу за столько лет. Как в Питер мать увезла, так я её больше не видел. А ведь я её в первый класс сам повёл. Во второй класс уже мать повела.
***
Скоро Ладва. От Ладвы ещё пятнадцать до родной Ветки останется. Ноги уже не болят, они воют! Башка трещит, как арбуз спелый! Может, перед Ладвой свернуть, по лесу пройти – узкоколейка раньше так шла. Рельсы давно уж сняли. Сейчас дорога лесовозная. Пару километров точно срежу. Был бы мой дом с этой стороны посёлка – был бы толк, а так через весь посёлок придется пилить. Нет, по лесу ночью топать жутко боязно.
В Ладве у колодца умылся. Скукожило лицо от студёной водицы, но в чувство вошло, посвежело как-то. Сапоги снял. Шутка ли – почти сутки обувь не снимал… На ноги посмотрел, жалко себя стало – вены вздутые, кожа прелая до синюшной белизны. От луны, что ли, так отливает. Да нет – это она от резины задохнулась. Окатил ноги из ведра свежестью колодезной – аж обожгло. Полегчало вроде. Ещё три часа стерпят… Я знаю – они точно стерпят…
Последние километры шёл на автопилоте, ноги подволакивал и вперёд бросал… подволакивал и бросал… Пустая дорога – как жизнь моя пустая. Всё мимо меня проносится – только грязь, да пыль собираю…
Рассвело уже. Сижу на обочине, ног не чувствую, от боли в грудине слёзы текут. До посёлка последний километр. Люди на работу в город едут. Взглядом в меня тычут – нажрался, мол, с утра. Кто-то смеётся, а кто-то и морду воротит, пьяница мол, непутёвый. Хреново мне… жмёт грудину… дойду… доползу и вмажу, легче станет.
Вот и крыльцо родимое… посижу немного… сапоги стянуть уже сил нет. Один всё-таки снять удалось…
* * *
Ты посмотри! На моём крыльце мужик сидит. Один сапог снял, а второй – нет. Бухой! Точно бухой! Голова набок… и куртка на нём моя… да и сапоги тоже… Так это ж я… Как это я? Я-то здесь… я-то рядом… А вон и Бандера во двор заруливает. Ты смотри – с пузырём! Братан по несчастью! Вспомнил вовремя! Молодец! А как узнал? А что, посёлок маленький, видно, слух прошёл, что меня вчера забрали. В посёлке везде глаза. Ты посмотри – стакан из кармана тянет… культурный… наливает… Мне подаёт – вежливый. Только я не беру… видно, совсем пьяный… За плечо меня трогает… Валюсь я, гулко о крыльцо головой брякаюсь. Склонился Бандера надо мной, трясёт… вроде как пульс на руке щупает… отпрянул… Глаза округлил. Бутылку бросил. Кричит что-то! Выбегает со двора, калиткой хлопает.
Поднял я глаза – дом-то мой второй с краю посёлка. Дорогу хорошо видать – прямая. Фигурка вдалеке. К посёлку еле идёт, маячит… Видно, ещё одного не подобрали…
А мне хорошо… Ничего уже не болит… Светло как-то стало…
