Дмитрий Новиков представляет еще один рассказ Игоря Пузырева в рамках своего проекта «Новая северная проза».
Рассказ
В дальней дали, там, где вода течет в разные стороны: одна в Волгу-реку, друга в Нево-озеро, там, где солнце выходит из макушек вековых сосен, а спать ложится в туманные лощины, там, где озера долги и глубоки, а боры чисты и беломошны, широко расставился на холмах Вепсский лес. Всегда стоит. Навеки. Нет в него дорог, нет езжалых путей, тропки разве, да протопчины. Не звенит в нем топор, не вжикает пила – не для потехи людской поднялся, но за округой с высоты доглядывать, воздухом смоляным, грибом хрустким, ягодой медово-пьяной, водою быстрой ключёвой Народ свой щедро одаривать.
Об край Леса деревенька прижалась. Крайняя из других деревенек. Ни тебе магазина, ни клуба, ни почты. Дорога тоже не асфальтова, наезжена кто чем. Дворы старые, скособочились некие годами, в землю свою корнями всё глубже стараются. Мудрёные дома: сложены, аж под самый крыши конёк бревном древним, маленькие окна – резные наличники, дранка из-под шиферу торчит-топорщится, в сеновал, что сзади к дому прирублен, на возу с одной стороны въезжаешь, с другой пустой выкатываешься. Домовитые люди ставили, рукастые да сметливые.
У крыльца высокого Наталья сидит на табурете крашеном, с картошки росты обрывает. Последнюю корзину с ямы подняла, на той неделе новую подкапывать начнёт. Свеженькой уж больно хотно, да и картошка цвет сбросила уже – можно. Ну, и эту к делу приладит – курам задаст. Всё впрок. Наталья и не бабка вроде, да не девка уж точно. Еще телом крепка, да мужик вот вышел весь, за реку с почестями спровожен. Сын басурман: то в тюрьму, то в райцентр к жизни беспечной. Вся радость, хоть внучка – Никитку к бабушке наладили. Бегает с пацанами где-то.
– Ба! Давай в лес чернику соберем! – кричит из-под палисада, велик между ног остановился. Щеки розовые от испару и пухлые с пышных пирогов. Челка сивая мокрая, колтуном стоит. Утро еще, а вон уж забегался как.
– Пошто ж тебе черника-то занадобилась? Или наглядел что в автолавке?
– Бейсболку хочу купить. Там буквы две английские и сердце вышито. Я люблю Нью-Йорк это значит.
– Ню Йорк… Автолавка послезавтра еще будет. Ягоду, пожалуй сегодня Люды сдадим. По 65 рублей принимает. Чищеную. Сколько шапка-то та стоит, говоришь? 600 рублей? Вот и выходит, что корзину мерковую тащи. Три дранки я беру. Ты – три литровых набирки. Так корзина и сложится. Ровно десять кило. Ягода нынче тяжелая, дождем напоена. Для сдачи хорошая. Иди-ка в печи картошки дрочены ухвати кусток на дорогу, а я соберу что с собой.
Пошли, большими черными сапожными голенищами по икрам ног шлепая. Не спеша – не сбежит никуда ягода, дождется. Разговоры ведут разные.
– Ба. А расскажи про Змейка мне что-нибудь. Парни говорили, что есть он в Лесу.
– Змеёк? Да, а куда ж Он денется. Есть. Живет тут уже с незапамятных времён. Змей медянка зовётся. Лес от сил недобрых бережёт. Мало кто его близко видел, да вот бывает то тут, то там в лесу блеснёт что-то, перельётся с кочки на кочку ярким желтым огнём, а то и по ветке шмыгнёт за ствол. Маленький он, – развела нешироко белые, неморщинистые руки, – с крылышками такими остренькими…
– А ты что сама видела?!
– Так ведь кто в лесу не бывает, тот и не видел.
– А нестрашно?! – не унимался семилетний ягодник.
– Змеёк тот лес от лиха всякого укрывает. От людей нечистых, от напастей разных. Мы-то лесу своими приходимся. Тут уже какой век векуем. Вместе выросли: Он и деревня. Нас с тобой, Никитка, лес беречь всегда будет. Накормит и домой отправит-выведет. Коли худой пойдёт человек, с мыслями черными в голове про людей и лес, тогда змеёк с ветки порхнёт, крылья расправит, подлетит тихо, и зажалит в смерть. Сгорит человек от огня медного, яда пылающего… Ну, давай ноги-то переставляй, а то голой головой послезавтра останешься. Ягоду-то еще и собрать надо, а к обеду вон как развёдрит – упаримся да комарье накормим вдосталь.
Далеко не надо идти. Вон он черничник об болотину приладился, в теньке наливается. Никитка сборщик потомственный, сноровистый. Не на каждый куст целит, сквозь густой мелкий лист настоящую ягоду чует. На корточках сидеть часами может – ничего ноги не запоют, никогда не занемеют. Подходит смело, набирку свою стеклянную, с проволокой алюминиевой вместо ручки, в мох прижмёт, не глядя, обе руки под куст запускает, пухлыми пальцами быстро-быстро начинает синие шарики в ладони с ветки перекатывать. С двух рук в банку аккуратно, но точно ссыпает. Споро дело ладится. Наталья глазом косит, не нарадуется. Она-то знает.
Банка полнится. Чем ближе к горлу подходит, тем больше уплотняется у дна, медленнее дело идёт. Никитка спиной к бабуле, рукой накроет, сверху прижмёт да перевернёт незаметно набирку-то. Раз обратно, а полна уже. К бабуле бегом, пока обратно не разлеглась. Высыпает и заново к бейсболке иностранной дорогу прокладывать. Так и набрали за упряжку, всего-то чуть больше двух часов. Домой нарядились, ягоду от листа катать. Довольные оба. Бабушка – внуком…
…Послезавтра Кольку в лесу нашли. Беспутний Колька мужик, не из местных, цыган оседлый. Давно в деревне живёт, да зря. Руки кривы, пьянь пьянью, подворовывает у всех, кто что оставил, приживалку свою постоянно синяками награждает. Ходит от дома к дому, на чекушку спирта разведённого попрошайничает, глазом черным что-нибудь по двору наглядывая. В том году угнал лесовоз чей-то, в деревню на нём приехал и с моста в реку упал. Сломал старый мост да машину утопил. Убежал на месяц, а люди маялись. Мост новый строить пришлось.
В Лес пошел на подворовку, пилорамщик заказал машину «по-черному» напилить заготовить.
Он лежал в болотине, лицом в мох, абсолютно раздетый, одежда расшвыряна вокруг. Голое, искорёженное алкоголем и голодом тело, было вываляно в болотной жиже и выглядело ужасно. Полный рот был набит мокрым коричневым мхом. Как будто горел изнутри, водой тушить хотел пожар этот свой. А воды-то и нет. Старый участковый вздохнул, седьмой такой случай на его здешнем служебном веку. Непонятный случай…
А Никитка ехал на велике в новой красивой бейсболке. С самым большим козырьком во всей деревне.
А Кольку поминали друзья-собутыльники разведенной отравой, которую от жадности понемногу наливала временно овдовевшая приживалка.
А Змеёк переливался на ближайшей к деревне опушке векового Вепсского леса. Неморгающим холодным взглядом провожая сегодняшнее солнце и ожидая завтрашнее…
