Экологические мотивы в творчестве Яакко Ругоева
Литературная деятельность Я. Ругоева началась в тот момент, когда еще и слово такое не употреблялось, как экология, потому что вопросы охраны окружающей среды не то что никого не интересовали, но говорить и писать о том, какой вред природе наносит хозяйственная деятельность человека, откровенно не поощрялось.
Человек проходил по своей стране как хозяин лесов, полей и рек. Тогда был в моде лозунг о том, что нечего ждать милости от природы, а ее богатства надо взять самим. Это было время великих строек социализма, а в послевоенные годы – повсеместного восстановления народного хозяйства. Против глобальных «преобразований» природы одним из первых выступил русский писатель Леонид Леонов. Его роман «Русский лес» открыл в середине 50-х годов «художественную» экологию.
Однако у нас в провинции, которая к тому же кормилась лесной промышленностью, любая критика работы леспромхозов считалась очернительством советской власти. Так в 1954 году из текста доклада Ругоева на открытии писательского съезда партийными органами было вычеркнуто само упоминание романа Леонида Леонова «Русский лес». Доклад, естественно, предварительно утверждался, и из него изымались все мало-мальски подозрительные фразы. Более того, тогда же, в пятидесятые, рассказы Ругоева были подвергнуты острой партийной критике из-за простого описания неустроенности быта лесорубов. Хотя какой там устроенный быт после войны?
Партию интересовала более идеологическая сторона произведений, нежели проблемы охраны природы. Теория бесконфликтности рождала поток серой неинтересной прозы о победах социалистического строя. В принципе в прозе вранье возможно – в большей степени нежели в поэзии, однако с течением времени оно становится очевидным и вызывает только горькую иронию – в лучшем случае.
И все-таки в 50-60-е годы экологическая тематика в литературу просачивалась. Много сделали для сохранения родной природы писатели Паустовский, Белов, Липатов, Астафьев, Распутин. Распутин считал, что уничтожая окружающий мир, человек уничтожает в первую очередь самого себя, так как человек – это органическая, естественная часть природы. И это уничтожение не только физическое, но и нравственное, моральное.
Штука-то еще в том, что при советской власти писательское слово имело вес. Писатели оставались совестью нации и имели право голоса. Они взывали к совести партийных лидеров, и у некоторых вождей эта совесть все-таки сохранялась, потому что удавалось предотвратить некоторые малые проекты по уничтожению природных объектов, например, затопление деревни Юшкозеро при строительстве Костомукши, в чем есть безусловная личная заслуга Яакко Ругоева.
Писатели много сделали для предотвращения поворота северных рек на юг – в 1988 году именно журнал «Новый мир» организовал крупную экспедицию в Приаралье. В результате идею положили под сукно, но окончательно от нее не отказались, и до сих пор существуют планы строительства суперканала. Писатели молчат, да и кто сейчас станет слушать писателей? Хотите – пишите детективы, а если одной писаниной не прожить – ну так не пишите. В чем проблема? Да и вообще сейчас писатели предпочитают с правительством дружить, иначе премии не дадут.
Яакко Ругоев карьеристом никогда не был и писал не для премий. Более того — этнический карел, он был укоренен в родной природе как ребенок в матери. Еще в конце прошлого века карелы старшего поколения верили в тесную связь человека с растительным и животным миром. Знали заговоры, которые, согласно поверью, заставляли природные силы работать на благо человека. Ругоев в эти заговоры безусловно не верил, однако через всю жизнь пронес ощущение природы как великого дома человека. В стихотворении «Мои карельские корни» особенно ярко ощущается единство поэта с родной природой.
Я, как сосна,
В карельском бору крепкоствольном,
Корни сосны
В переплетении вольном.
Я, словно ель,
В карельской глухой глухомани,
Шишки свисают,
Сверкают в осеннем тумане.
Я, как береза,
Среди земляничного края,
Сек меня ветер,
А сбить не сумел, завывая.
Я – можжевельник,
Тянущийся над песками,
Лишь прогибаюсь я
Под твердыми каблуками.
Отождествление себя с деревом – это не просто поэтический антропоморфизм, а настоящий тотемизм, свойственный языческому мироощущению.
Тотем неотделим от человека и является проявлением его внутренней сути. Посредством тотема человек понимает, почему он такой, какой есть. Поэтому стихотворение «Мои карельские корни» можно считать опытом поэтического психоанализа. Отражение внутренней сути для тотема первостепенно, поэтому тотемов у человека не может быть много. Тотем не приходит вдруг, он продергивается на поверхность именно как побег дерева, укорененного в бессознательном. Характерные признаки тотема могут многое рассказать о наших способностях и талантах, прояснить скрытые причины наших поступков. Северная древесина – плотная, твердая, закаленная. Она созревает медленно далеко не в тепличных условиях, способная противостоять любой непогоде и, как бы там ни было, каждую весну дерево упорно пускает новые побеги и тянется к солнцу. В целом тотем проясняет внутренний потенциал человека, пробуждая его к самовыражению, в данном случае – к стихотворчеству.
В русской литературе что-то подобное можно обнаружить в стихотворении Есенина «Клен ты мой опавший».
Клён ты мой опавший, клён заледенелый,
Что стоишь, нагнувшись, под метелью белой?
Или что увидел? Или что услышал?
Словно за деревню погулять ты вышел
И, как пьяный сторож, выйдя на дорогу,
Утонул в сугробе, приморозил ногу.
Ах, и сам я нынче чтой-то стал нестойкий,
Не дойду до дома с дружеской попойки…
И все-таки у Есенина клен – это «ты». Если подвыпивший поэт ведет с деревом полноценный человеческий диалог как с собутыльником, то Ругоев заявляет прямо, что дерево – это я. Тотем помогает ему приспосабливаться к условиям окружающей среды и главное – социума, выстоять, справиться с трудными обстоятельствами жизни. Кроме того, понимание своего тотема всегда расширяет сферу восприятия, дает возможность подключаться к энергетике леса и черпать из нее свежие силы. Общаясь с лесом, Ругоев видит его проявления в себе и соединяется с ним осознанно. Определение своего тотема полезно не только для самопознания, но также для поэтического развития, поскольку через проявления созданий природы мы можем общаться с высшими силами. Это привилегия не только жрецов и шаманов, но и поэтов. Собственно, разница между ними невелика. Поэтическое творчество требует измененного состояния сознания, это переход в инобытие, как в акте шаманизма.
Как пишет исследователь культуры американских индейцев К. Медоуз: «Тотемы служат «соединительными устройствами» между разными уровнями восприятия в человеческом, животном, растительном и минеральном царствах». Все эти царства взаимосвязаны и взаимозависимы, одно царство существует и развивается за счет другого, и этот процесс замкнут в цикл, а человек является частью этого замкнутого цикла и живет в зацикленном времени. Сбой хотя бы в одном звене приводит к разрушению всей системы.
Карелы – те же индейцы Севера, остро чувствующие свою связь с силами природы. При советской власти это не могло быть заявлено, да и разрушения в экологической системе нашего края еще не достигли точки невозврата. Но уже в этом веке другой карел, Александр Бушковский, написал «Индейские сказки», именно сопоставив карелов с индейцами северной Америки, которые имеют единое с природой тело, в котором стволы деревьев – это скелет, а вода – кровь.
Ругоев как коренной карел бессознательно, а в поэзии сознательно – принимал покровительство деревьев и верил в общее происхождение и кровную близость с ними.
Единство человека и дерева – это древний опыт мироощущения, который подробно описан, например, в литовской сказке Егле – королева ужей. Сама Егле превратилась в елку, стойкие против хитрости сыновья стали дубами, а трусливая дочка – осиной. Если современному человеку превратиться в дерево на физическом плане весьма затруднительно, то на ментальном плане это осуществить совсем несложно, даже не нужно владеть шаманскими практиками, достаточно представить, как ноги врастают в землю, черпая из нее глубинные соки, а руки тянутся к Солнцу и небу…
Несколько лет назад я побывала в Ярославской области в кедровнике Толгского монастыря. Там повсеместно установлены таблички «Категорически запрещено обнимать кедры!». Вовсе не потому, что это наносит деревьям урон, а только потому, что это древний языческий обычай, который в монастыре, естественно, не поощряется. Мощный кедр – еще и подобие мирового древа, по стволу которого, подобно белке, шаман перемещается в верхний и нижний миры.
Вообще, если герои русского эпоса – это богатыри, защищающие родную землю силой оружия, то герой эпоса Калевала Вяйнемейнен – поэт или шаман, представитель касты жрецов, в арсенале которого единственно слово. Очевидно, что еще в первой половине двадцатого века для жителей Ухтинского района стихи и вообще сочинительство традиционно являлось естественной нормой жизни, как охота и собирательство. Ругоев писал стихи еще школьником, советская власть это, слава богу, поощряла, рассматривая стихотворчество как метод идеологического воздействия на массы. И все же, даже же будучи убежденным коммунистом, к священным для карелов тотемам он возвращался снова и снова на протяжении всей жизни.
Священные рябины
…Приберег он у причала
Ель с размашистою кроной,
Чтобы крона тень бросала
Благодатную на баню.
И священную рябину
Приберег карел-рачитель,
Чтоб в суровую годину
Ягодами птиц утешить.
И хранят в себе деревья
Память о карельском роде,
В чаще, как в родимом доме,
На людей они похожи.
Деревья у Ругоева похожи на людей, а люди на деревья. Это не просто художественный образ, а подлинный элемент карельского родового сознания. Подобное художественно-мифологическое мировоззрение, очевидно, представлялось Ругоеву единственно рациональным. В творчестве он утверждал нетронутую красоту родной природы и переживал естественную потребность в этой красоте. Поэтому издержки индустриализации родного края он рассматривал скорее всего как угрозу существованию своего рода и как угрозу собственному существованию, не отделяя себя от родной природы и беспрестанно задаваясь вопросом, насколько то и ли иное явление отвечает природной гармонии. И если не отвечает, значит, это в корне неправильное явление даже в мелочах, казалось бы.
Вот, например, в произведении «Беженцы» описывается недопонимание между работающими на лесопункте карелами и русскими на Урале. Карелов не удовлетворял метод, когда лес валили поперечными двуручными пилами и возили на крестьянских дровнях. Они предложили валить лес лучковыми пилами и возить на специальных санях, которые в Карелии назывались панкореги. Современному читателю вряд ли понятен столь незначительный производственный конфликт. Может быть, это была еще и дань теории бесконфликтности, когда выбор шел между хорошим и лучшим. А может, и отголоски того же родового сознания с его уверенностью в том, что только так будет правильно, как делают представители нашего рода. Как бы там ни было, повседневные заботы северян глубоко трогали писательское сердце, потому что в зеркале будня отражались не только хозяйственные мелочи, но и нравственные идеалы родного народа, а экология лесов, полей и рек неотделима от экологии человека, укорененного в природной среде.
Вообще, практика рубки леса и дровяного отопления сама по себе экологична, она включается в природный круговорот. Спиленные деревья становятся дровами, дрова золой, а зола возвращается в землю и дает жизнь новым растениям. Другое дело картины эпохи зрелого социализма, когда на делянках гнили срубленные и оставленные в штабелях сосны. Равнодушное отношение к лесу ломало душу лесорубов, которые гнались за рекордами и выполнением плана. Экология для Ругоева стала еще и правдой жизни, а в лирику Ругоева внедрился гражданский пафос.
В 1976 году в Москве вышел поэтический сборник Ругоева «Озера», однако одноименная поэма была вырезана из этой книги, настолько острыми показались затронутые в ней проблемы экологии. Впоследствии поэма, конечно, была опубликована, как и другая запрещенная поэма Ругоева «Оленеводы». Сейчас действительно непонятно, что же такого крамольного содержалось в этих поэмах и чем они были опасны.
Например, в поэме «Озера» Яакко Ругоев создал образ православной Троицы в языческом исполнении. Три неразрывных единства – это воздух, земля и вода. Три первоэлемента, из которых творится все сущее.
Троицей животворящей
Мать-природа предстает:
Воздух,
Почва и вода.
Нас же, умных, расторопных,
Деятельных, увлеченных
Не существовало б вовсе
Без животворящих сил
Воздуха, земли, воды.
Мы же – все еще бывает –
Мать-родительницу нашу,
Ухватив за прядь волос,
Треплем, боль ей причиняет,
В слепоте своей не помня,
Что мы, люди, от рожденья
Дети малые ее.
С точки зрения нынешнего дня, поэт еще очень мягко высказался о том вреде, который человек бездумно наносит природе, разрушая собственную среду существования, подобно вирусу, занесенному на Землю из космоса. Вероятно, в семидесятые все еще жива была надежда, что экологический разбой – только перегибы социализма, которые можно и нужно изжить совместными усилиями, поскольку тогда еще существовала общенародная собственность и жило в народе наивное желание ее сохранить и преумножить.
Когда в Петрозаводске вышел поэтический сборник «Мои карельские корни» (1982), Ругоев услышал упреки в излишней приверженности этим самым корням, кому-то это показалось проявлением национализма. Хотя в те годы проблема изучения финского языка в школах и вузах уже была актуальной.
Собственно, недостаток грамотных специалистов и особенно переводчиков национальной литературы ощущался уже в 50-е годы, но тогда актуальным считалось изучение русского языка, и возможности воспитания грамотных национальных кадров были упущены.
Экология языка – отдельная тема в творчестве Ругоева. Он считал, что финский – это литературный язык и для северных карелов. И действительно, классиков карельской литературы выпестовала именно Беломорская Карелия, язык которой можно считать диалектом финского языка. Он призывал школьников и студентов к активному изучению финского и к творчеству на финском языке. Сейчас воспоминание об этих призывах отдается только горечью во чреве.
Собственно, разорение традиционной карельской деревни началось задолго до крушения социализма. Еще в 1967 году Яакко Ругоев написал стихотворение о карельской лайке, в котором есть следующие строчки:
… Бор, где мягко по вереску лайка ступала,
Лесорубы спилили, и птица пропала,
А хозяин подходит к собаке все реже,
И отныне на привязи лайку он держит.
А когда тот охотник вдруг горькую запил,
Лайку стал отвращать от хозяина запах,
Позабыл о собаке, позабыл об охоте
Незадачливый парень в горькой, пьяной заботе.
Пьянство, разгильдяйство, бесхозяйственность – все это типические черты развитого социализма, равно как и огульное вранье о положении дел. Естественно, что с Перестройкой, когда появилась возможность открыто говорить об экологии края, Ругоев активно включился в борьбу. В 1986 году в газете «Ленинская правда» появилась его статья о хищнической эксплуатации лесов с учетом сиюминутной пользы. Он считал, что писатели должны своим словом защищать наши природные богатства, воду и землю, что от писателей требуется максимальное вмешательство в жизнь своего края. И действительно, в те годы, повторюсь, писатели предотвратили затопление Юшкозера. Ругоев предложил изготовлять в Юшкозере столярные изделия. Ведь если строится Костомукша – конечно же, нужна столярка. Он также предложил восстановить сельскохозяйственные угодья в радиусе города.
Защищая природу родного края, Ругоев по сути боролся с партийно-бюрократической системой, которая вроде бы несла цивилизацию в глухие карельские леса, но в действительности перечеркивала единственно возможные принципы существования человека внутри природы. При этом Ругоев все же наивно и свято верил в торжество коммунистической идеи и не отказался от нее даже в Перестройку, когда вскрылась горькая правда о том, сколько жертв потребовало строительство коммунизма. Он не врал, не приспосабливался, не строил карьеру на партийных лозунгах, его искренняя вера в лучшее будущее сама по себе чиста, искренняя, экологична, поэтому достойна глубокого уважения.