Журнал «Урал» в этом году активно печатал наших земляков. В 1, 7 номерах – дилогия Яны Жемойтелите «Tuska» и «Kosto», в 12 номере – историко-литературное исследование Галины Акбулатовой «Иванов и новая российская драма» о пьесе А.П. Чехова «Иванов» и других его произведениях, о самом писателе и ещё шире — о русском сознании вообще.
Предлагаем отрывок из эссе Галины Акбулатовой
«Но русский человек устал…»
Георгий Иванов
«Иванов» – пьеса про особенности психофизики русского человека. (первоначально Чехов даже назвал ее «Иван Иванович Иванов», чтобы уж ни у кого сомнений: «Ивановых тысячи… Обыкновенный человек, совсем не герой»). То есть про нас. Подобно персонажу этой пьесы Лебедеву, я могла бы сказать Иванову: «Студенты мы… либералы… Общность идей и интересов… в Московском университете учились…»
А еще мы так же, как Иванов, быстро устаем, оттого что берем ношу не по силам. Впрочем, возможно, и по силам, но почему-то на Руси всякая индивидуальная, тем более оригинальная сила непременно обессиливается. Кажется, отсюда и пошла поговорка «В России нужно жить долго»: за обычный человеческий срок у большинства из нас нет возможности увидеть воплощенными в жизнь результаты своих трудов.
Своеобразие русского типа Чехов изобразил графически:
То есть утомление, возбуждение, еще большее утомление и снова возбуждение. По-чеховски: русский человек «сгоряча… берется сразу и за школы, и за мужика, и за рациональное хозяйство, и за «Вестник Европы», говорит речи, пишет министру, воюет со злом, рукоплещет добру… Но едва дожил он до 30—35 лет, как начинает уж чувствовать утомление…». По моим наблюдениям, в том числе и над собой, нынешние Ивановы чувствуют утомление значительно позже, но оно, так же, как у Чехова и его героев, связано не с возрастом, а с тем¸ что ноша была взята не по силам.
Прибавьте к этому «очень русское чувство вины»: «Русский человек – умер ли у него кто-нибудь в доме, заболел ли, должен ли он кому-нибудь, или сам дает взаймы – всегда чувствует себя виноватым…» – писал Чехов по поводу «Иванова», а в сущности – русского вопроса. И вопрос этот ставился не про отношение других к Иванову, то бишь русскому Ивану, а про отношение Ивана к самому себе.
Эта пьеса, пожалуй, впервые так остро заставила меня задуматься, почему мы, русские, не любим себя и так часто чувствуем себя виноватыми перед близкими и дальними? Что заставляет многих чеховских интеллигентов стремиться к тому, о чем говорит Соня из «Дяди Вани»: «Будем терпеливо сносить испытания… будем трудиться для других…». Почему для «других» – не для себя? Или русская цивилизация изначально замешена на жертвенности и в этом ее главное отличие от европейской? Но в таком случае – что в этой жертвенности гибельного для нас? Или… спасительного?