Интервью с заслуженным артистом Карелии Валерием Баулиным и народной артисткой Карелии Людмилой Баулиной
Валерий и Людмила Баулины – ведущие актёры Театра драмы Республики Карелия «Творческая мастерская», муж и жена. Мы познакомились год назад 27 ноября 2019-го, когда директор «Творческой мастерской» режиссёр Александр Лазаревич Побережный-Береговский пригласил меня как специалиста по творчеству Солженицына посмотреть новорожденный «Матрёнин двор». После спектакля мы вчетвером допоздна разговаривали и смеялись в кабинете Александра Лазаревича. Потом была встреча в Москве в Доме русского зарубежья имени А. Солженицына, куда «Творческая мастерская» привезла свою «Матрёну». Этот спектакль видела вдова писателя Наталия Дмитриевна Солженицына. Издание «Крохоток», подписанное её рукой, – свидетельство признания.
11 декабря 2020 года в интернет-журнале «Лицей» вышла моя статья о петрозаводском спектакле Там, где начинается «чуть-чуть»… — Интернет-журнал «Лицей» (gazeta-licey.ru)
Наш разговор с Валерием и Людмилой состоялся в скайпе 12 декабря 2020-го, на следующий день после 102-го дня рождения Александра Солженицына и после спектакля «Матрёнин двор», впервые прошедшего на большой сцене театра.
Когда интервью ещё готовилось к печати, пришло сообщение о том, что спектакль «Творческой мастерской» «Матрёнин двор» стал лауреатом премии правительства Республики Карелия в области культуры, искусства и литературы.
Наш день
Валерий: Наконец-то мы увиделись!
Ирина: Наконец-то! Как вчерашний спектакль прошел?
Людмила: Я начну с финала. Мы на поклоне под песню Пиаф выходим, нам хорошо аплодируют. В зале 25 человек на 100 мест, потому что 25 процентов – разрешенная наполняемость. Одна зрительница подарила букет цветов. Я подняла руку и сказала, что сегодня играем спектакль в день рождения Александра Исаевича, что это наше и нашего театра подношение великому человеку. Поклонились, замерли в поклоне и стоим. А они аплодируют! Вот такой у нас был финал! Для нас было важно, во-первых, 11-го сыграть; во-вторых, попробовать себя на большой сцене. Ведь спектакль изначально был сделан на малой. А если у нас будут поездки, то такую маленькую сцену не найти.
Валерий: Я просто скажу, что были свои плюсы и свои минусы. Не хватило времени для техники и нам не хватило немножко времени для того, чтобы соотнести себя, как бы освежить…
Людмила: Это тебе не хватило – мне хватило! Я как выхожу, так и пошла до конца!
(Смеются)
Валерий: Я всё-таки на втором плане.
Людмила: Не надо уж так прибедняться! Матрёна в меня уже настолько проросла, что я даже теперь в жизни, когда начинаю на кого-то сердиться, какой-то конфликт разгорается, ну даже с Валерой начинаем что-то такое, вдруг слышу внутренний голос: «А Матрёна бы сразу простила…» Как мне еще-то расти до неё!
Валерий: Да-а-а. Это да!
(Смеются)
Людмила: Хотя мы говорим с юмором, но это очень серьезно! Ведь на самом деле так ценно, когда персонаж тебя чуть-чуть… меняет – неправильное слово! – но он на тебя начинает воздействовать. Например, актёр сыграл Ленина – и больше ничего не мог – везде выходил Лениным. Есть роли, которые ты сыграл и шлейф за тобой в жизнь не тянется до следующей встречи с этим героем. Ты приходишь в театр: костюм надела, вышла на сцену и пошло… Но тут вот – в «Матрёне» – она ко мне пришла и осталась!
Ирина: Какое чудо, правда!
Валерий: Это чудо, на самом деле!
Людмила: Вчера у нас были две зрительницы знакомые. Одна музыковед Ольга Белова. Она, кстати, прочитала вашу статью, ей очень понравилось. Она даже написала нам вечером: «Очень хочу именно 11 декабря высказать своё мнение о спектакле». В наш день!
Ирина: В наш день! Это очень здорово! Смотрите, как объединяет «Матрёна». А всего-то в 30 страниц произведение! И всё-таки, как сказывается на вашем актёрском существовании перенос спектакля на большую сцену?
Валерий: Это ощущение другого пространства. Зрители в малом зале сидят от нас на большем расстоянии – минимум три метра. А тут очень близко. Вот они, а вот мои ноги. Я ложусь на скамью, а в полуметре от меня зритель дышит – пока несколько непривычно…
Агафья Тихоновна в Германии
Людмила: Ирина, а вы знаете, мы когда «Женитьбу» Гоголя возили в Германию, я играла Агафью Тихоновну, а Валера играл слугу Подколёсина Степана – классная роль! Так вот, на сцене кровать стояла, и зрители сидели совсем рядом.
Валерий: У нас жанр спектакля был «Суета вокруг кровати». Основное действие – около кровати, на кровати… А зрители сидели вокруг.
Людмила: Я, когда поднимала ноги, то дрыгала ими совсем рядом со зрителями. В первом ряду сидела славист из Тюбингенского университета Нора Бирих. Потом после спектакля все выходят в кафе. И артисты выходят, и зрители, чтобы выпить чашку чая, поделиться впечатлениями – у них так принято. Мы с Валерой тоже пришли, Нора Бирих подсела к нам, сказала столько слов хороших, потом смотрит-смотрит на меня и говорит: «Вы знаете, мне так хотелось вас щипнуть за ногу!» Я думаю: «Какой кошмар! Если бы она меня щипнула, у меня бы текст вылетел из головы».
Валерий: А мы вставляли в текст Гоголя некоторые немецкие слова. И, наверное, Люда «хенде хох» сказала бы.
Людмила: Или «Гитлер капут!» Вот такие бывают случаи… Но это, конечно, мы сейчас можем смеяться. Но в тот момент… Так вот, возвращаясь к «Матрёне», вчера наша задача была в том, чтобы освоиться в другом пространстве. А спектакль и своих героев мы настолько любим, что Валера уже становится слишком лирическим.
Валерий: Нет-нет! Вчера вернулся к нормальному, хара́ктерному: и голос-то на нерве, и «педсовет» с Фаддеем там был очень горячечным!
Людмила: Нам нужно всё-таки грань выдерживать! А-то Игнатьич скоро будет говорить: «Да что ты, Матрёна, не переживай!»
Валерий: И Матрёна: «И ты не переживай, Игнатьич!»
(Смеются)
Людмила: Вчерашний спектакль был хорошим. Но нужно до конца освоить пространство большой сцены. И ещё думаю, жалко будет, если нашу «Матрёну» больше нигде не покажем. У нас были какие-то намётки с фестивалем в Сергиевом Посаде.
Валерий: Но коронавирус внёс свои коррективы.
Адвокаты своей роли
Ирина: Всё хотела вас спросить, когда вы впервые прочли «Матрёнин двор»? У всех же история своя, свои отношения с этим текстом. Понятно, что ни вы, ни я в школе Солженицына не проходили.
Людмила: Я последний раз читала перед постановкой. Первый раз… Мне кажется, что это был даже самиздат. Помню, что мне было очень жалко Матрёну. А вот всё, что вокруг творилось, от меня было далеко. Путь к спектаклю у нас начался с другого. Есть книга Олега Радзинского «Случайные жизни», нам в Финляндии её друзья дали почитать. Олег Радзинский – сын драматурга Эдварда Радзинского и внук детской писательницы Лии Гераскиной. Он ещё в СССР, в 1983-м, был осуждён за антисоветскую агитацию. В «Случайных жизнях» он пишет о своих детстве, юности, о времени, проведённом в тюрьме и лагере, о годах ссылки.
Валерий: Книга очень интересно написана – несколько отстранённо, без надрыва. Радзинский рассказывает, как его в КГБ вызывали, где ему делали предупреждение. Пишет о том, как кто-то из знакомых соглашался, кто-то отказывался сотрудничать с органами. А он решил никого не выдавать и не назвал ни одну фамилию.
Людмила: Мы прочитали эту книгу перед самым началом работы над спектаклем. Потом я стала опять читать «Матрёну», и у меня всё вдруг соединилось. Когда Наталия Дмитриевна Солженицына после московского спектакля в Доме русского зарубежья подписывала нам в подарок «Крохотки», я у неё спросила: «А вы читали Олега Радзинского “Случайные жизни”»? Она говорит: «Нет, я не читала». Я тогда призналась: «А мы ведь про этот ужас и не знали – жили в счастливой стране и не знали ни о чём таком».
Валерий: Наталия Дмитриевна удивилась: «Где же вы жили?»
Людмила: А мы жили в Липецке, работали. Ставили «Закон вечности» Нодара Думбадзе, другие серьёзные пьесы, серьёзную литературу. Мы как-то были в своё погружены, а всё остальное словно пеленой было закрыто.
Валерий: Так же, как в переломные 90-е. Когда голод, одного не хватает, другого… А мы практически ничего не замечали – ставили «Плаху» Чингиза Айтматова, работали, у нас были другие увлечения… А я не помню, когда в первый раз читал «Матрёнин двор». И читал ли до работы над спектаклем? Боюсь наврать. Я читал точно «Один день Ивана Денисовича». И тоже давным-давно. В роман-газете ещё, лет 30 назад читал. А в «Матрёне» на меня колоссальное впечатление произвели похороны. Всё остальное повествование не очень запомнилось. Ну, приехал Игнатьич в деревню, фотоаппарат приобрел, снимать начал, вот он кросна хотел сфотографировать… Само повествование о Матрёне кроме её трагической смерти и похорон и, пожалуй, самого финала, как-то не тронуло.
Людмила: То есть у тебя не было ощущения, что ты увидел праведницу и влияния Матрёны на тебя, когда ты читал первый раз, не было?
Валерий: У меня даже раздражение возникло на автора, который ей ничем не помог! Она всё делает, а он? Встал бы да воды принес, дров принес! Не-ет, я – учитель. И вот думаю, как же буду играть это, если уже сейчас не очень хорошо отношусь к герою? Мы же должны быть адвокатами своей роли. Теперь я адвокат!
Людмила: Мы, мы сами прошли большой человеческий путь.
Чужая
Ирина: А Матрёна святая? Вы её та́к чувствуете, та́к её играете?
Людмила: Абсолютно святая! Я та́к чувствую…
Валерий: Для меня, как для Игнатьича, Матрёна, как вы писали, белая ворона.
Людмила: Мне сказала приятельница, посмотревшая спектакль, что у Дмитрия Сергеевича Лихачева где-то есть фраза о том, что убивают чужих или посторонних. И тогда мне стало понятно, почему в деревне Матрёну воспринимали так – чужая.
Валерий: С другой стороны, всегда же в России отношение к блаженным было другое. А она блаженная.
Людмила: Но её-то воспринимали просто как дурочку. Чужая!
Валерий: Да, ею пользовались.
Людмила: Она от них очень отличается. Матрена максимально мудра и природна. Я сначала сформулировала для себя так: Матрёна – это природа. У автора ведь «Матрёнин двор» – весь мир. И для меня вот этот двор – живой природный мир.
Ирина: Теперь я понимаю сцену, где Матрёна управляет снегом, управляет погодой, когда она выходит с тазом, мешает в нём что-то рукой, подбрасывает перья, которые летят вверх. И начинает идти снег! Русский аналог Матушки Метелицы.
Валерий: Да-да! И ворожит! И смешно, конечно: «А дверью ногу прищемишь – быть гостю».
Людмила: И гость приходит!
«Мэ́не пойс…»
Ирина: Когда вы давали «Матрёнин двор» в Москве в Доме русского зарубежья, туда пришел первый исполнитель Игнатьича артист Театра имени Е. Вахтангова Александр Михайлов. Он потом признался, что в тот день приболел, думал, что после спектакля его состояние ухудшится – ожидал увидеть гроб на сцене, похороны, поминки… Он-то лучше всех знает текст Солженицына! После финала заметил, что прошла головная боль, и он прекрасно себя чувствует. Вот как ваш спектакль действует – не только душу возвышает, но и тело лечит. То, к чему и призвано искусство. В связи с этим вопрос: из какой плоти и крови выросла Матрёна, из каких наблюдений?
Людмила: Конечно, наблюдения и гены. Я стопроцентная карелка. Папа у меня был учителем. Он хорошо учился в школе, но по-русски не знал – не понимал ни словечка. За успехи в учебе его отправили в «Артек», но началась Великая Отечественная война. И его, четырнадцатилетнего, отправляют на Урал пионервожатым в дом-интернат к питерским детям, которых тоже туда эвакуировали. Русскому языку он там и научился – у семилетних ленинградцев. Потом возраст подошёл, его призвали на фронт, на Северный флот. После войны он сразу отправился учиться и стал школьным педагогом. И мама из карельской деревни, после войны стала воспитательницей в детском саду. Мы с сестрой ездили в деревню, откуда наши родители. Бабушка по-русски не говорила. И сначала я всё возмущалась, что это за разговор, ничего не понимаю: «каля-маля, каля-маля»! Она мне объясняет что-то, я не могу понять. В деревне бабушка была целительницей: к ней приходили, она что-то шептала, и человек выздоравливал. Люди к ней часто обращались за помощью. Бабушка была верующая очень, и я помню, как стала за ней наблюдать. Помню, однажды она молилась, а я маленькая рано проснулась, тихонько встала за ней и слышу: «Ню́мала, ню́мала, ню́мала…» Это – Боже, Боже, Боже… И вдруг она почувствовала остановилась и говорит: «Мэ́не пойс» – уходи.
Валерий: Уходи, мешаешь.
Людмила: Вот какая она была!
Валерий: В Люде это тоже есть! И, может быть, исцеление происходит после спектакля не просто так!
Людмила: Люблю тебя — не могу!
(Смеются)
Своя
Людмила: А когда я взрослая стала, другое наблюдение. Вот так вот – согнувшись, локти на коленях – как я сижу в спектакле на чемодане, так сидела моя тётка Матрёна, когда смотрела мексиканские и бразильские сериалы по телевизору и говорила: «Ну и чо ты сделаешь? Да бей его, бей, тьфу!» Разговаривала с телевизором! Потом вставала: «Не буду смотреть!» Уходила. Походит, опять придёт.
Валерий: А бабушка?
Людмила: Да, бабаня! Она платочек вот так носила, треугольником. С хохолком, говорила.
Валерий: С хохо́леком!
Людмила: С хохо́леком! Так я себе и делаю в спектакле. А Валерина мама? «Живой уголок» в спектакле – это с неё. Сидим у неё вечером, и вдруг в комнату жаба прыг-прыг, я – в крик, а она: «Живой уголок!» Или она кота зовет: «Маню́-маню́, ой, шайтан! Маню́-маню́! Не идет!» И мы ведь это всё вставили! Потому что оно такое живое и абсолютно понятное всем людям.
Валерий: Вообще, как собирается образ? Из подсознания, из виденного, из личного опыта. А я вот свою бабушку вижу в Матрёне. Потому что у бабани, как мы бабушку называли, был такой хитрый карий глаз. И она что-нибудь как скажет-скажет – не забалуешь.
Людмила: Вчера зрительница знакомая сказала: «Люда, у вас такой взгляд! Прямо летит в сердце». Это очевидно на финальном монологе и на Пиаф. Говорит: «Я сижу и вижу ваши большие голубые глаза…» Я думаю, это на нервной почве ей показалось, что у меня голубые глаза, а не карие. Вы понимаете, что-то такое работает на воображение! От автора, конечно, это идет. Я глубоко убеждена, что от автора…
Валерий: И ещё от того, насколько зритель становится соучастником, соработником.
Людмила: Сколько ко мне люди подходили и говорили: «Вы меня извините, но вы моя тётя…»
Валерий: Или – моя бабушка…
Людмила: Или моя бабушка. А кто-то ведь говорит: «Вы моя мама… Мама, когда уходила из жизни, была вот такая…» То есть я всехняя мама, всехняя тётя, всехняя бабушка!
Ирина: Значит, вы попали не только в текст Солженицына, но ещё во что-то, что отзывается в сердце каждого зрителя, до слёз. Родное и вселенское.
Салат оливье и правда существования
Ирина: Всегда, когда удаётся увидеть замечательный спектакль, я начинаю думать о том, по каким ступеням актёр-режиссёр-сценограф забрались на такую высоту? Как они дошли до этого спектакля, и как живут в профессии после?
Людмила: Я сейчас быстренько отвечу. Хотя я и так много говорю. Ну вы это обрежете.
Ирина: Обрезать не буду: я мечтала об этом разговоре весь год!
Людмила: Был когда-то в Московском драматическом театре имени К.С. Станиславского знаменитый спектакль Анатолия Васильева «Взрослая дочь молодого человека». Там актриса Лидия Савченко играла в чудесной компании – Альберт Филозов, Юрий Гребенщиков, Эммануил Виторган. Савченко в каком-то интервью говорила, что после этой работы не может играть и даже репетировать с другими режиссёрами, у которых уровень правды существования другой.
Валерий: Это совершенно другой театр, совершенно другая правда! Это жизнь. Во «Взрослой дочери…» Лидия Савченко сидит и просто делает оливье. И погружение идёт…
Людмила: В жизнь…
Валерий: Да. Настолько там нельзя было врать, нельзя было допустить ни ноты фальши!
Людмила: Мысль сейчас пришла в голову! Ведь мы же после «Матрёнина двора» ничего больше не репетировали!
Ирина: Будем надеяться, что это всё-таки пока.
Валерий: Из-за того, что у нас такой камерный театр – и большая сцена у нас очень маленькая, и малый зал совсем маленький, и зритель у нас сидит на носу – нам непозволительно фальшивить. Вот почему нас с Людой и других актёров нашего театра выдёргивают иногда и снимают в кино в Питере, потому что театральности мало.
Кто в театре самый главный
Людмила: Мы сейчас новую работу взяли – детскую книжку «Дневник кота-убийцы» английской писательницы Энн Файн. И если, разбирая текст, ловим себя на том, что мимо какой-то фразы почему-то прошли, то возвращаемся и ищем смыслы. Мне кажется, что «Матрёна» нас изменила. В нашем спектакле мы на первое место ставим текст Солженицына. Потому что у него за простым словом – смысл, а за фразой – философия. Солженицын нас структурировал по жизни – мы теперь лучше видим, где пустое. Мне кажется, что это уже в нас вросло.
В «Матрёнином дворе» я на первое место ставлю автора рассказа, потом художника – Наташа Кириллова не просто сделала оформление, она создала нам мир на базе текста Солженицына. Потом наш режиссёр Александр Лазаревич Побережный-Береговский, он как раз из тех, кому нужно себе всё разъяснить: почему так, а почему эдак. Ну и на следующем месте, конечно, мы!
Валерий: Конечно, мы-то гениальные! Хвалите нас, хвалите!
Людмила: Если кто-нибудь другой сыграл, то уж такого бы не получилось.
(Смеются)
«Мы ведь счастливые…»
Людмила: Так что начало – это слово Солженицына. И эти смыслы – это всё, конечно, Александр Исаевич. Поэтому мы на следующий день после выступления в Доме русского зарубежья пошли к памятнику Александру Исаевичу. Когда мы памятник обошли, положили корзину цветов, я потрогала барельеф с Матрёной. Валера с Александром Лазаревичем отошли, шагов на десять, а я ещё обхожу памятник и смотрю в лицо Солженицына. И тут, клянусь, попала в такую точку, в фокус его взгляда, так, что его взгляд был направлен только на меня – я почувствовала, что он на меня посмотрел. Тут я поняла, что Солженицын принял нашу историю.
Ирина: Благословил.
Валерий: Да. Побывав в Москве и сыграв в Доме русского зарубежья, мы уже получили награду.
Людмила: Это самая главная награда для нас.
Валерий: Орден как будто получили. Ведь был бурный непосредственный зрительский отклик. А то, что Наталия Дмитриевна Солженицына потом сказала, и то, что потом разные люди подходили и говорили, – незабываемо.
Ирина: А кто из вашей команды придумал ввести в спектакль песни Эдит Пиаф?
Валерий: Это Наташа, наша художница. Поначалу планировался Жак Брель. Но там важно понимание слов, а здесь…
Людмила: Наташа как раз говорила, что Матрёна, не понимая ни одного слова, тянется к прекрасному. Ну, Наташа во всех смыслах художник, она видит и слышит по-другому. Вот и получается, что у художника своё, у режиссёра своё, у нас своё. Мы ведь счастливые – в нас все вкладывают. И когда это происходит, то в нас начинает прорастать. Почему говорят, что артист главный в театре, потому что он выходит на зрителя. И это справедливо.
Ступеньки к «Матрёне»
Ирина: Я посмотрела на сайте театра «Творческая мастерская» ваши портфолио и увидела, что у Людмилы одна из первых ролей – Виктоша из «Сказок старого Арбата» Алексея Арбузова, а у Валерия – Принц из шварцевской «Золушки». Как же так произошло, что артисты, начавшие с ролей принцев и принцесс (Виктоша ведь тоже принцесса), дошли до Матрёны и Игнатьича?
Валерий: Это был очень долгий путь.
(Смеются)
Людмила: Да, путь-то был долгий… Но интересный. Мостиком к Матрёне, конечно же, было то, что я играла «Вдовий пароход» Ирины Грековой. Первая из моих ролей простой женщины, от земли, и я хорошо её играла. И спектакль был душевный.
Валерий: Производил сильное впечатление – люди тоже в конце плакали. И, как редко бывает в театре, все к этому спектаклю относились безусловно хорошо.
Людмила: Это, на мой взгляд, был лучший спектакль Ивана Петровича Петрова, нашего тогдашнего руководителя.
Ирина: Это тоже было ступенькой к Матрёне. Русло то же…
Валерий: Ребята, извините, сейчас выскочила строка: «Скончался Валентин Гафт».
Людмила: Год такой! Один за другим…
Ирина: Он ведь приезжал к вам?
Валерий: Карцев, Волкова и Гафт… Побережный их приглашал в жюри «Онежской маски». Это было очень сильно.
Людмила: Царствие Небесное!
Валерий: Царствие Небесное! По телевизору показывали встречу с Геннадием Хазановым, «Линия жизни». И зрительница спросила у него: «А как ваш кумир и учитель Аркадий Исаакович Райкин относился к вашему творчеству?» Хазанов задумался и ответил: «Вот когда я туда попаду, я у него обязательно спрошу. А потом дождусь вас и вам передам».
Ирина: Хазанов очень остроумен в самом высоком смысле этого слова.
Людмила: Он глубокий человек. У него и остроты-то глубокие.
Валерий: И то, что он из своего жанра смог уйти… Ведь сатира уже в нынешнем непонятно каком обществе никому не нужна.
Людмила: Когда начинают по телевизору показывать современных юмористов, смотреть невозможно – очень пошло. Или мы стареем? Раньше и сахар был слаще!
Ирина: Наверное, и то, и то. Чего-то мы уже не чувствуем в этой каше, которая нам кажется пошлостью. Наверняка и из этого появится что-то значительное…
Людмила: Мне кажется, мы всё равно должны своё нести.
Валерий: Это, как будучи воспитанным на домашней еде, приготовленной собственными ручками или ручками мамы, бабушки, трудно привыкать к фастфуду.
Ирина: Поэтому то, что вы делаете, – святое великое дело. Так и надо. Действительно, нельзя себя и свою позицию предавать, своё нести точно нужно.
Вещный мир
Ирина: Я когда ещё раз внимательно посмотрела на фотографии спектакля, испугалась, что у меня что-то с цветовосприятием. В статье я писала про розовое платье, а на фото оно было оранжевым. Платье-то Матрёнино розовое или оранжевое?
Людмила: Розовое платье в белый горошек. Рукав только прозрачный и горох другого размера.
Ирина: Я начала волноваться, потому что у красного и оранжевого несколько разная семантика. Даже для собственного оправдания нашла в списке цветов сомон, то есть лососёвый. И подумала, что лососёвый связан с Карелией – река Лососинка в Петрозаводске, лосось ловится в ваших водах. Хотела еще сказать, что у вас потрясающие костюмы в спектакле. Это Наталья всё придумала? Весьма адекватно тексту Солженицына сделано, хотя в костюмах нет деревенской бедности и убогости, а есть красота и изысканность причудливости, некоторой странности. Кто вязал «вя́заночку» Игнатьича?
Валерий: А «вя́заночку» не вязали, а шили из трикотажного полотна, которое Наташа привезла из Москвы. Причем по изначальной задумке пальто Игнатьича было длинное. Когда я его надел, оно было очень тяжёлым – кольчуга. Я сказал, что эту кольчугу мне никак не вынести. А Наташа: «Ничего, обрежем». И обрезала. А шлем у меня какой! Эта одна наша актриса-умелица Галя Дарёшкина связала.
Ирина: Костюмы, конечно, очень важны – это ведь первое впечатление от героя. Меня ещё поразил чемодан, который окрашен так, будто сошел со старой фотографии. Кто это всё делает?
Валерий: Мы просто сообщили, что у нас есть такой чемодан. И Наташа сказала бутафору, чтобы покрасили в нужных тонах. И уже наш бутафор Армас Саллинен всё взял на себя. А вот идея «чемодана в чемодане» моя, это я придумал. Ведь Игнатьич очень закрытый, такой человек в футляре. И эта история – чемодан в чемодане – из одного другой достал, оттуда тетради… И потихонечку-потихонечку через детали человек раскрывается. А стаканчик раскладывающийся Наташа придумала. Игнатьич ложку, стаканчик достал, поставил, протер, положил свои вещи на газеточку аккуратненько: «Сейчас будем есть».
Людмила: А помните у меня есть ведро, с которым я выхожу первый раз? Это ведро – старое, протекающее – мы увидели в гараже у Валериной мамы в Пензенской области.
Валерий: Это бабушкино ведро.
Людмила: Я говорю: «Ведь это же Матрёнино ведро!» И мы его притащили оттуда.
Валерий: Чугунок…
Людмила: Да, чугунок у нас на даче был.
Валерий: Вот так деталями обрастали. Это же наше всё.
Ирина: А стремянка как появилась в постановке?
Людмила: Это Наташа.
Валерий: Идея была ввести что-то многофункциональное. Стремянка непосредственно в работе появилась, потом уж из неё сделали скамейку. И это затем так закрепилось. А в начале репетиций в стремянке не было даже перемычки! Когда ложился на неё, то почти висел. «Ребята, – говорил, – я долго так не выдержу!» Но выдерживал!
Людмила: В этой сцене режиссер говорит: «Матрёна села и смотрит… И пауза…» А Баулин каждый раз просит: «Чуть покороче, чуть покороче».
Ирина: Но и сейчас такая жёрдочность выглядит как в цирке, с одной стороны. С другой стороны, правда чувств перебивает удивление, но я помню, была потрясена, когда увидела, что Валерий собирается лечь на эту конструкцию.
После спектакля
Ирина: Расскажите, пожалуйста, об обсуждениях после спектакля.
Валерий: Мы их устраивали специально, чтобы понять, на какую аудиторию рассчитан наш «Матрёнин двор». К сожалению, убедились, что для молодёжи многое непонятно. Даже многое из вязи солженицынских слов стало уже непонятным, «тёмным».
Людмила: Сначала поставили возрастное ограничение 12+, опираясь на то, что само произведение изучают в 6-м классе. Мы даже специально сыграли в свой выходной день, пригласили на этот спектакль шестиклассников, старшеклассников, студентов-филологов. Даже нескольких журналистов. После этого мы поняли, что надо ставить 18+, потому что… Вот что нам говорили дети: «Спектакль хороший. Но мы не поняли, откуда Игнатьич вернулся? А где он был? А что такое ”сидел”?» После этих встреч стало ясно, что, если приобщать нынешних школьников, то надо писать целый проект, работать особым образом с учителями, показывать сначала спектакль им, чтобы они подготовили детей.
Валерий: Разъяснять ту эпоху очень трудно. Я даже иногда задумываюсь, понятно ли, почему Игнатьич хочет, чтобы не было радио. Понимают ли фразу: «Мой приёмничек уже не был для меня бич». Кто же теперь знает, что, когда радио в деревне проводили, оно было постоянно включено, убавить громкость нельзя – только выключить в рубке в сельсовете. Всё, что лилось оттуда, всё это вбивалось постоянно… Так же и в лагере было – постоянный напор информации в тебя, в тебя. Внедряют то, чего ты слышать не хочешь. Поэтому, когда Игнатьич сам поставил розетку, стало совсем другое дело.
Людмила: А Матрёна вдруг розетку назвала разведкой. Тоже почему-то. Разведчики кругом!
Валерий: Обычно я убираю эту фразу. А вчера на спектакле вставил её: «Мой приёмничек… действительно, выходил… для меня из глухой избы – разведкой». Какие-то другие фразы тоже стал возвращать. Мы же сначала сокращали-сокращали, а теперь знаю, что имею право это сказать, потому что не отвлечёт от общего замысла.
Людмила: Тут надо очень деликатно. Ведь вы тогда год назад, Ирина, сказали, что в спектакле нет ничего лишнего и то, что мы убрали, не вызывает вопросов, почему мы убрали. Это большая работа была.
«В центре хорошая литература…»
Ирина: Я прочитала в интернете, что ваш «Матрёнин двор» выдвинули на премию правительства Республики Карелия в области культуры, искусства и литературы.
Людмила: Да, вчера было заседание Совета по культуре по этому поводу. Про эту премию мы себе с Валерой сказали, что, конечно, было бы здорово, премия – резонансная вещь.
Валерий: Но самая большая награда, которую мы заработали, — возможность сыграть «Матрёну» в Москве. Самое главное для нас не купаться в восторге, а поделиться. Потому что мы считаем, это очень хорошо сделанная работа, которой обязательно нужно делиться. Я прочитал в свое время «35 кило надежды» Анны Гавальды. Это такая повесть маленькая. И я понял, нет, мы с Людой поняли, что нужно эту вещь обязательно читать людям. И я в течение пяти лет ходил на встречи, читал в разных аудиториях. Выезжали за границу – рассказ производил всегда неизгладимое впечатление, потому что это произведение трогает душевно, до слёз. Вспоминаю, что иногда взрослые люди приходили и плакали. Как хорошо, что мы это открыли!
Людмила: Опять в центре хорошая литература!
Валерий: Обязательно. Повторяю, если считаешь, что ты нашел что-то достойное, обязательно должен делиться. Мы оттуда – из эсэсэрских времен. И считаем, что театр – это больше, чем место, куда люди приходят развлекаться. Театр должен тревожить сердца, заставлять соучаствовать, сочувствовать. К этому призван. Появилось у нас несколько спектаклей, в том числе и «Матрёнин двор», которые для зрителей очень важны. Например, спектакль по пьесе современного драматурга Ольги Погодиной-Кузьминой, у нас он называется «Раз. Два. Три…», оригинальное название «Глиняная яма». Глаголева Вера сняла по ней свой последний фильм «Не чужие». В центре – тема пришлых людей, которых ещё называют «черными», взаимоотношение с этими пришлыми людьми, отношение разных миров, тема разрушения семьи…
Людмила: Там две сестры, которые друг друга ненавидят. Почему это происходит? С чего это началось?
Валерий: Или пьеса Елены Исаевой «Про мою маму и про меня».
Людмила: Лирическая и мягкая. Тоже нужно зрителям.
Валерий: Спектакль «Кто любит меня?» по литературным текстам Евгения Гришковца и Андрея Геласимова.
«Не знающее себе цены прекрасное…»
Людмила: Кстати, про юмор в «Матрёнином дворе»…
Валерий: Вчера очень хорошо на эти моменты отзывались…
Людмила: А Александр Лазаревич вчера же мне сделал такое замечание: «В характерность уходишь. Снимаешь сливки с зала». Мол, не надо выходить из того, что было найдено. А я, прочитав вашу статью, поняла, что моё размышление всё-таки идёт правильным путём. В финале же будет переворот. Ведь Матрёна с такой тяжелой жизнью, столько получив шишек, продолжает жить… и вдруг неожиданно оказывается…
Ирина: Той же «розовой» девушкой?
Людмила: Да! Ведь её финальный монолог – это неожиданный момент.
Валерий: Это и есть раскрытие персонажа! И первый выход Матрёны на сцену был сформулирован так: появляется чудо в перьях.
Людмила: Выходит нечто. Так я ею и остаюсь… Господи, ей и остаюсь… Юмор, мне кажется, не выбивает зрителя из правильной колеи.
Ирина: Я вспоминаю спектакль в Доме русского зарубежья в феврале 2020-го. Зал набит – человек 250. Пришли старые, молодые, студенты, дети… Но все несколько стесняются смеяться. Им явно очень хочется, но они боятся пропустить что-нибудь важное, поэтому смех в горле застревает. Но, с другой стороны, Александр Лазаревич – ваш вожатый. И нужно к нему прислушиваться.
Людмила: Конечно! Мы всё время в диалоге с ним.
Валерий: Мы с ним не в контрах.
Ирина: Интересно, ведь когда идут на «Матрёнин двор», то знают, чем кончится спектакль – Матрёна погибнет под колесами поезда. Поэтому улыбка и смех возникают от того, что Матрёна не совсем здешняя. Вот и в романе Достоевского «Идиот» немало комического. Например, когда смотришь первые серии одноименного сериала Владимира Бортко с Евгением Мироновым, на лице постоянно улыбка, потому что князь Мышкин нездешний, не отсюда – нормальные и обычные люди себя так не ведут. Но ведь и Дон-Кихот, бывший одним из прототипов Мышкина, с точки зрения Достоевского, «прекрасен единственно потому, что в то же время смешон». И смех над Дон-Кихотом (и, значит, над князем Мышкиным) это, как пишет Достоевский же, проявление «сострадания к осмеянному и не знающему себе цены прекрасному». Мне кажется, нечто подобное вы увидели в Матрёне и пошли в эту сторону. Я уверена, что Александр Лазаревич вас туда и вёл.
Валерий: Наташа, с которой мы начинали работать, сказала, что «Матрёнин двор» очень смешная история! Ну, события там всякие разные происходят, потом Матрёна рассказывает Игнатьичу историю своей жизни, своей любви – и там конец. Я говорю: «Как конец? А дальше? А то, что её задавил поезд?» А она: «Ах, её ещё там задавило…»
Людмила: Наташа ещё от меня шла, потому что, Ирочка, я же актриса характерная. Я считаю, что актриса и актёр должны быть характерными, но с драматической нотой. Надо уметь людей и смешить, и заставлять плакать. Холодный нос – самое страшное для актёра.
Ирина: Мне кажется, то, что Наталья Кириллова задала в начале работы, проявилось потом. Ведь ваша композиция иная, чем у Солженицына. Наталья выделила то, что было важно ей самой и вам. Поэтому и смертельный переезд, и гроб, и похороны, и поминки – чрезвычайно значительные фрагменты, которые очень вкусно можно подать, например, так делают в Петербурге, в Театре Комиссаржевской – вам и не нужны. Это остается в подтексте. Поэтому финал на светлой ноте, в лососёвом платье…
Людмила: На зелёном, с зелёной травой прорастающей…
Ирина: И с зелёной травой! Дорогие Валерий и Людмила, я услышала от вас столько нового, интересного, глубокого. Как вы говорите изумительно! А как Валерий пишет! Письма его читать – отдельное удовольствие. Валерий – просто сказитель северный.
Людмила: Я его называю «мой Вяйнямёйнен».
Ирина: Спасибо и за спектакль, и за откровенность. Здоровья вам и сил! Дай Бог, чтобы после «Матрёны» открылось второе дыхание и были бы и роли, и спектакли не менее значительные.
Об авторе. Ирина Евгеньевна Мелентьева — литературовед, кандидат филологических наук, ведущий научный сотрудник «Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына».