Подруги

Девочка в высоком коричневом ботинке – другая  нога была  обута в обычную туфельку с застежкой на пуговку — появилась в поселке железнодорожников  год назад. Она ходила, заметно прихрамывая.

Когда в разгар летних каникул бойкая, обветренная  и загорелая  поселковая детвора шумно играла «в Чапаева», размахивая самодельными деревянными саблями, с воплями обрушиваясь на «белых», она одиноко стояла, переминаясь с ботинка на туфельку, и подолгу смотрела на играющих. Ей и уходить не хотелось, и просто смотреть она уставала. К тому же, девочке часто  приходилось отворачивать лицо от столбов придорожной пыли, которую поднимали враждующие «армии».  Казалось, никому из ребят нет до нее дела.

Однажды Лера не выдержала. Скинув свою «чапаевскую» бурку, сшитую ей матерью из старой отцовской шинели,  подошла к странной девочке.

— Привет, тебя как зовут? Меня – Лера.

— А меня — Лора.

Лера удивилась, что голос у худенькой  хромоножки оказался не жалобным и писклявым, а уверенным и звонким.

— Идем к ребятам?

— Лучше я  постою, — засмущалась Лора, показывая на свой крепко зашнурованный  высокий ботинок.

— Что это у тебя? – осторожно спросила Лера.

— Протез. У меня одна нога короче другой на несколько  сантиметров, от рождения, — спокойно ответила Лора,  привыкшая к таким вопросам.

— Ну, тогда, может,  в «дочки-матери» поиграем? У тебя есть куклы, игрушки какие-нибудь?

— Конечно, есть, но дома. Идем? Это недалеко.  Познакомишься с моей бабушкой, — оживилась Лора.

Они шли, взявшись за руки. Лора крепко держала Леру, как будто боялась, что  новая подруга  передумает идти с ней.  От этого она  еще сильней  припадала  на ногу в ботинке. «Такая красивая и хромает», — Лера  искоса любовалась светлыми вьющимися волосами Лоры. Лицо у нее сияло, как у фарфоровой куклы в витрине универмага «Детский мир» –  нежное, с огромными голубыми глазами  и небольшим розовым ртом.

Дом, в котором жили Лора с бабушкой, был таким же, в каком жила и  Лера: на четыре семьи, одноэтажный, с большими верандами по оба конца. В таких домах в поселке селилось железнодорожное начальство. Жильцы в них не задерживались: скоро переезжали с окраины в благоустроенные городские  квартиры. Родители Леры тоже ждали этого момента.

 

Бабушка встретила ласково. В длинном шелковом халате с широкими рукавами, она показалась Лере  очень высокой и величественной, как постаревшая королева из сказок. Седые вьющиеся волосы аккуратно убраны на затылке валиком. Голос бархатный, как у артистки кино.  Бабушка предложила  называть ее по имени-отчеству: «Эмма Петровна».

В комнате было тесновато от разной красивой мебели, но чисто и как-то особенно уютно.  На комоде, с кружевной дорожкой посредине, стояли фотографии в рамках, флакончики с духами, лакированная шкатулка и семь белоснежных фарфоровых слоников: первый – самый большой, седьмой – самый маленький. Семь слоников «на счастье» Лера видела в домах многих своих знакомых. Но эти были наряднее. Как и покрывало на кровати, большой ковер на стене, пушистая накидка на кушетке, тяжелая в узорах скатерть на столе, вышитые занавески на окнах. Над комодом висела большая фотография в рамке. На ней молодой военный в офицерской форме обнимал тоненькую девушку в светлом платье. Лере показалось, что Лора похожа на  девушку с фотографии.

От Эммы  Петровны приятно пахло знакомыми  духами. Такие же духи отец подарил  маме на 8 марта. И точно в такой же красной коробке с кисточкой, какая стояла на комоде Эммы Петровны.

Но комод, со всем его великолепием померк, когда Лера увидела уголок с игрушками Лоры. Чего там только не было! От волнения у нее пересохло в горле: и набор детской посуды, и кукольная мебель, и большой плюшевый мишка, и маленькая швейная машинка, и … сразу три красивых куклы. От одной из них Лера  не могла оторвать глаз. На Эвелине – так назвала куклу Лора – было длинное розовое атласное платье в мелкий черный горошек. Пышные кукольные локоны собраны на затылке  розовым бантом.  Лора наклонила Эвелину, и кукла, закрыв голубые глаза, с длинными черными ресницами, произнесла «Мама!». Оказалось, что, кроме этого наряда, у Эвелины еще целый гардероб: и зимнее пальто с меховым воротничком, и демисезонное с капюшоном, и плащ-дождевик, и несколько шляпок. И все эти чудесные вещи сшила для куклы бабушка. Раньше Эмма Петровна работала портнихой в ателье. Теперь шила на дому.

— Какая ты счастливая! – выдохнула Лера.

Эмма Петровна, с улыбкой смотревшая на девочек, вдруг отвернулась  к окну.  Постояв там недолго, она глубоко вздохнула и отправилась  на кухню, откуда вкусно пахло чем-то сдобным.

— Сейчас бабушка позовет мыть руки,  и будем пить чай с печеньем. Ты еще такого, наверно, не пробовала.

Печенье Эммы Петровны оказалось даже вкуснее вафель с вареньем,  которые отец Леры привозил из Ленинграда. Он часто ездил туда в командировки, потому что там, как говорила мама, находилось «управление железной дороги».

Лере очень хотелось спросить Лору, где её папа и мама. Но  она  не решилась. Может быть, потому, что заметила: когда Эмма Петровна стояла у окна, то, кажется, чуть-чуть плакала. Значит,  что-то у них такое случилось, о чем они не хотят рассказывать. Она спросила только, кто купил ей так много красивых игрушек?

— Мне их подарили ленинградские родственники: сестры папы и мамы. Раньше мы все жили в Ленинграде.

Лора сказала это грустным голосом. И Лера поняла, что лучше больше ни о чем таком не расспрашивать.

Лера, хотя ей, как и Лоре, исполнилось всего девять лет, многое улавливала не по возрасту чутко.

В большой и светлой комнате, где жила её новая подруга со своей бабушкой, не было того идеального порядка, который целыми днями наводила мама Леры в их двухкомнатной квартире, и от которого  становилось скучно и хотелось сбежать к подружкам или на улицу, где всегда что-нибудь происходило.  В этой же комнате можно было играть не только «в куклы», «в школу», «в дом», но и в прятки.

Среди вещей выделялся своим важным видом, не только  комод, но и богатый  буфет с дверками из разноцветного стекла, и  большой диван с высокой спинкой. Бабушка разрешила девочкам забраться  на него с ногами.

В противоположном от дивана конце комнаты мерцало бежевой кожаной обивкой глубокое «бабушкино кресло». Возле него, на маленьком столике с гнутыми ножками, похожими на львиные лапы, возвышалась настольная лампа под круглым  абажуром из темно-зеленого шелка. Возле лампы лежали несколько журналов «Огонек» и книга, наспех заложенная на нужных страницах мягким футляром от очков.

От широкого шкафа для одежды  начиналась раздвижная ширма. За  ней скрывался  «бабушкин цех», как шепотом назвала этот таинственный уголок Лора. Пока Эмма Петровна мыла посуду в кухне, подруги забрались  в «цех», где уместились швейная машинка «Зингер», небольшая кушетка и …высокое, почти от пола до потолка, узкое зеркало. Называлось оно «трюмо». Увидев себя в трюмо в полный рост, Лера растерялась: зеркало отразило растрепку в простом и слишком коротком платье, с покрасневшими обветренными ладонями и коленками в незаживших ссадинах. Лора обняла огорченную подругу за плечи: «У тебя такая длинная коса, такие  пышные волосы! И блестят, как  у Кармэн …».

Картинку с изображением темноволосой красавицы-цыганки Лера видела на флаконах с одеколоном, который назывался «Кармэн».  Мама, заметила подруге  Лера,  терпеть не может запах этого одеколона и розового туалетного мыла с таким же названием и с такой же картинкой на обертке, она называет его «мерзким» и «дешевым». Но Лора сказала, что «Кармэн» — название оперы, которую любит бабушка и часто за шитьем напевает из неё арии …

***

Дома, за ужином Лера с восторгом рассказывала  о новой подруге. Вспомнила и про говорящую куклу, и про Эмму Петровну, не похожую на других бабушек. Мать слушала ее как-то рассеянно и неодобрительно. А потом сказала: «В августе поедем в Ленинград, погостим у  папиной сестры. Там и купим тебе куклу, какую захочешь.  Только не ходи больше к Лоре. Мы не знаем этих людей …». От неожиданности Лера  опрокинула чашку с чаем себе на колени и  заплакала. Отец строго посмотрел на маму: «Нельзя так, Аня».

Лера долго не могла уснуть. Родители  о чем-то  спорили: отец – как всегда, очень тихо, а мама — как обычно, громко. Дверь в комнату, где спали Лера и младший брат, была закрыта неплотно. В дверную щель пробивался электрический свет и доносились  мамины слова: «до сих пор  в лагере», «откуда нам знать, за что они посажены», «как бы тебе, партийному,   это боком  не вышло» … Отец сначала слушал маму, а потом сказал спокойно, но  строго, как всегда, когда хотел закончить разговор: «Хватит, Аня. Уже не то время. Нечего бояться».

Лера понимала, чего боялась мама, когда отпускала их с братом гулять. Зимой она боялась, что они будут есть снег, что неудачно скатятся с горки … Летом боялась, что уйдут далеко от дома и заблудятся, что упадут с качелей или пойдут одни  на речку …

Но однажды мама почему-то всполошилась из-за того, что  они с братом подрумянили цветными карандашами щеки, подкрасили усы и брови некоторым «вождям» на открытках, чтобы они выглядели еще  румянее, белее и  чернобровее? Набор портретов руководителей страны, упакованный, как набор открыток с видами городов,  мать купила в Когизе, когда они с Лерой перед 1 сентября пришли туда за школьным портфелем, учебниками, карандашами, альбомами для рисования и тетрадями. Тогда же вечером мама похвасталась отцу, что не забыла купить детям и  набор открыток «с вождями». Папа читал газету «Правда» и только кивнул.

Почему даже за разбитое зеркало и другие проделки мама так на них с братом не кричала, как за их подрисовки на открытках «вождей»? Почему она так испуганно повторяла им: «Понимаете, что вы натворили? И не вздумайте кому-нибудь рассказать!». Этого Лера понять не могла, но испугалась и поклялась маме, что никому про испорченные портретики не расскажет. Соучастник «безобразия», младший брат тоже не мог понять, за что его отшлепали,  и ревел. Когда пришел с работы отец, все уже успокоились.

***

Отец был в семье главным. И еще Лера слышала, что в их  поселке железнодорожников его называют «начальством». Отец воевал на фронте, и они с братом, играя дома «в войну», тайком цепляли на грудь его ордена и медали. За это им иногда  доставалось от мамы.  Главное — папа любил их с братом и маму. И хотя он чаще слушал,  чем говорил, редко повышал голос,  – последнее слово всегда оставалось за ним.

И в черной железнодорожной шинели, и в кителе с погонами, особенно в белом парадном, отец казался ей самым красивым и самым надежным.

Они с братом дождаться не могли, когда отец, усталый после работы, повесит в прихожей свою тяжелую шинель, умоется под железным умывальником, пофыркивая от холодной воды, переоденется в домашнее, спросит, как дела в школе, и сядет с газетой на диван. Ужинали все вместе за покрытым клетчатой скатертью «раздвижным» столом, под большим оранжевым абажуром.

Потом  усаживались на диван, и отец читал им вслух всегда одну и ту же книгу в твердой желтой обложке: «Рассказы. Лев Толстой». В доме было немало разных книг. Но он читал им  эту. А ей было  все равно, какую:  лишь бы сидеть, прижавшись к нему и слушать.

Лера не могла себе представить, как можно жить без папы с мамой. И поэтому еще, а не только из-за хромоты,  очень жалела Лору.

***

Вопросов накопилось столько, что она отправилась к Людмиле, которую считала своей старшей подругой. Их семьи  дружили, вместе отмечали праздники. Людмила уже окончила школу и готовилась поступать в институт. Она много занималась, и ей было не до разговоров с  «малышней». Она даже дверь Лере открыла, не выпуская из рук толстую тетрадь. И только начала: «Извини, мне страшно некогда, ничего не успеваю …»,  — как   «малышня» достала пакет с любимыми Людмилой медовыми пряниками.   Помедлив полминуты, подруга сдалась и отправилась на кухню ставить чайник.

Лера знала, что мама не одобряет её дружбу с Людмилой.

— Не понимаю, что ты крутишься возле взрослых? Неужели мало в поселке хороших девочек твоего возраста? И среди твоих одноклассниц, наконец? – ворчала мама и называла некоторых из «хороших девочек» по именам.

Лере хотелось сказать маме, что «хорошие девочки»  хихикали вслед Лоре, когда та проходило мимо, сильно  прихрамывая. Но удержалась, вспомнив, что  дружбу с Лорой мама тоже не одобряла.

Лера спросила у  Людмилы, кто такой Берия? Про этого плохого человека  у них с ребятами даже считалочка была: «Берия, Берия, вышел из доверия, не жилось тебе в Кремле, так теперь лежи в земле». Правда, они не знали, кто её сочинил, как и другие считалочки тоже. Главное, «про Берию» была короче, чем «про царей»: «На золотом крыльце сидели: царь, царевич, король, королевич …». Людмила удивилась вопросу, но все же рассказала, что после смерти Сталина Берию разоблачили, что он и оказался главным «врагом народа», что многие люди по его несправедливым обвинениям были сосланы в лагеря и даже расстреляны. При этом Людмила заметила, что считалочка «про Берию» — не самая удачная, есть и получше …

Тогда Лера  рассказала Людмиле про Лору и про разговор с родителями.  Людмила, медленно помешивая ложечкой чай, смотрела на Леру так долго, что она забеспокоилась. Но когда подруга, наконец, потянулась за пряником и с наслаждением откусила, Лера облегченно вздохнула.

Напившись чаю,  Людмила «на минутку» ушла в другую комнату. Когда она вернулась, Лера ахнула: перед ней стояла «настоящая артистка» в платье из серо-голубого шелка. Людмила покрутилась  на носочках черных лакированных «лодочек» —  и пышный подол платья образовал огромный круг, переливающийся волнами тонкого шелка.

— Фасон называется «солнце-клёш». На выпускном балу я была самой модной, — победно кокетничала Людмила – Отгадай с трех раз, кто сшил мне эту прелесть!».

— Лера тут же вспомнила «бабушкин цех». Но все же спросила: «Кто?»

— Эмма Петровна, бабушка Лоры. У неё – золотые руки. Вот, что я думаю, Валерия.  Нравится тебе Лора – дружи с ней. У нее ведь, кроме тебя, здесь  друзей нет?

***

Накануне Нового года к ним впервые неожиданно постучалась Эмма Петровна. Она показалась Лере очень нарядной. Комната сразу наполнилась ароматом  духов.  Отец усадил гостью за стол. Мама неуверенно  предложила чаю. Но Эмма Петровна  поблагодарила и отказалась, она спросила, нельзя ли  пригласить Леру к ним на пирог, «по случаю приезда отца Лоры, ее сына».

 … Знакомая комната  радостно благоухала горячими пирогами фруктами, красиво уложенными в вазе.  Лора спрыгнула навстречу с коленей  человека с добрым лицом и светлыми вьющимися волосами. Человек встал и оказался очень высоким. Он протянул Лере  руки и легко подбросил ее  до самого потолка: «Вот, значит, какая у Лорочки подружка!». Потом они  весело  чаевничали за круглым столом, покрытым белой накрахмаленной скатертью. Ели пирожки, конфеты, фрукты, пили лимонад.

На Новый, 1958 год,  Лора подарила Лере свою лучшую куклу «с закрывающимися глазами». А Эмма Петровна сшила Лере в подарок  платье, почти такое же, как на кукле Эвелине: из розового в черный горошек атласа. В зимние каникулы бабушка с внучкой уехали домой, в Ленинград, к родителям Лоры, которых, как шептала соседке мама: «Сослали в лагеря еще при Берии; теперь, слава богу, их оправдали»…