Театр.doc

Я просто пошла купить зубную щетку, так как свою забыла дома, в Петрозаводске. Но любопытство праматери Евы заставило меня свернуть с магистральной линии (то бишь с Васильевской, где я обычно останавливаюсь в Москве) и оказаться в тупичке «Б. Козихинский, 30». Соблазнило, что можно прямо с улицы – в театр. И что постановка короткая: час с небольшим.

Театр располагается в подвальчике, дизайн в стиле минимализма, зрительный зал на сто-сто двадцать человек, и самый дешевый билет пятьсот рублей. За тысячу рэ я посмотрела два спектакля (естественно, в разные дни): «Про деньги» и «Небожители» – о банкирах-кидалах и содержанках-теледивах.

Жанр пьес, по которым поставлены эти спектакли, «verbatim», что в переводе с латинского означает «дословное». В проспектах театра. doc. прочитала: «Verbatim – яркий бытовой случай, необычная жизненная история, нестандартный синтаксис… что-то настоящее, реальное, то, что нарочно не придумаешь… Большое значение в «verbatim» придается интервью с «информационными донорами»…».

Но на самом деле это только называется «глубокое погружение драматурга, режиссера, актера в обстоятельства жизни “героя”». На самом деле все эти интервью «информационных доноров» впоследствии многократно обрабатываются профессионалами. В результате получаются вроде бы пьесы. Вроде бы о взаправдашней жизни. Только в этой жизни человеческое вещество почти не просвечивает.

Я попробовала написать свой verbatim на местном материале, правда, без «нестандартного синтаксиса». Почему-то мои народные герои (а иные из них завзятые матершинники) не хотят выражаться на публике (вот между собой сколько угодно). Говорят на почти что литературном языке. А вместе с тем что-то происходит. Как в сцене под названием:

Действие происходит в маленькой деревенской библиотеке, где несмотря на перестройку чудом уцелел весь книжный фонд. Как были прежде полки «белорусская литература», «грузинская…», «киргизская…», «туркменская…», украинская…», «эстонская…», «В.И. Ленин», «Карл Маркс…», «Иосиф Сталин…» – так эти полки и остались.

В этот день в библиотеке случилась радость: из района пришла посылка, а в ней книги местных авторов и почему-то сборник всемирно известного поэта Евтушенко. Сборник был солидный, красивый, со множеством фотографий. Библиотекарь с уборщицей долго его рассматривали, прежде чем поставить на пустую и давно недействующую полку «новых поступлений»:

– Смотри-ка, – удивилась библиотекарь, и на ее добром, немного наивном лице засветилась улыбка, – жена у него, оказывается, тутошняя. Из Карелии.

Уборщица, женщина, что говорится, в самом соку, почему-то хмурилась:

– Да… Хороша Маша, но не наша.

У уборщицы была дочка-красавица, только что выучившаяся в городе на продавца, и она мечтала выдать ее за богатого и городского, но таковых пока не находилось, и в ожидании жениха (а жених решал главным образом проблему жилья, без коего было невозможно трудоустроиться не только продавщицей, а и вообще) дочка с мамой мотали друг другу нервы.

– Эх, пожить бы так хоть годок. Без этих огородов да коров, – продолжала библиотекарь, листая книгу.

– Так ты будешь свою продавать? – с плохо скрытым интересом спросила уборщица.

– Не-е-е, рассоветовали. Пусть отелится, потом будет видно. Может, я старую продам, а телочку себе оставлю.

– А вдруг бычок?

Дальше разговор пошел обычный, деревенский и для чувствительного к нынешним красотам читательского слуха неинтересный. Прерван он был появлением посетителя – мужчины лет пятидесяти в камуфляжной куртке и в затасканной шляпе, напоминающей детскую панамку, с сильно опухшим лицом. Мать этого мужчины лет тридцать тому назад отучила уму-разуму последних первоклашек и теперь пребывала на заслуженном отдыхе. Но по старой памяти в деревне ее продолжали звать «Учительница», а сына ее, соответственно,  «Сын Учительницы».

Учительница за время жизни в деревне сильно опростилась и уже ничем не отличалась от обыкновенных сельских женщин. Сын ее тоже опростился и единственное, что в нем осталось от прежнего «Сына Учительницы», было то, что он все еще по старой памяти ходил в библиотеку.

– Что читаем? – наметанным глазом ухватил Сын Учительницы новинку в руках библиотекаря.

– Да ничего. Просто так смотрим, – попыталась та закрыть собой книгу, которую намеревалась взять домой с тем, чтобы как следует, не спеша, рассмотреть фотографии и переписать несколько стишков «на случай» – ну там юбилея, седьмого ноября, девятого мая или дня физкультурника (все советские праздники в деревне по-прежнему свято соблюдались).

– Дайте и мне взглянуть, – протянул руку Сын учительницы.

– Да она еще не описана, – отклонила руку библиотекарь.

– Да вы описывайте, описывайте, мне только взглянуть, – настаивал мужчина.

– Дай ему, иначе не отвяжется, – буркнула уборщица.

Библиотекарь с недовольным видом подала книгу:

– Смотри, не запачкай.

Сын Учительницы с интересом залистал книгу.

– Слышали, Евтушенко в Петрозаводск приезжал? Выступал.

Библиотекарь не отвечала, протирая вместе с уборщицей корешки старых книг.

– Эх, жалко, я на этом вечере не был. Я многие его стишки знал. Даже наизусть. «Широка страна моя родная…»

– Это не Евтушенко. Это Михалков, – строго заметила библиотекарь.

– Точно! И откуда только вы все знаете! А вот у меня памяти никакой. Как отшибло.

Библиотекарь многозначительно посмотрела на уборщицу. Та усмехнулась, выразительно, но так, чтобы не заметил мужчина, щелкнула себя по горлу.

– Э-э-эх… Очень уж мне хотелось поехать на этот вечер. Все же не чужой он нам, Евтушенко, зять наш карельский.

Библиотекарь закашлялась. Сын Учительницы сделал умильное выражение, то есть собрал лицо в кучку:

– Никак заболели? Больше отдыхать надо. А то я смотрю – вы все на огороде, все внаклонку. Ни солнышка не видите, ни птичек не слышите. А я вчера лежал себе на травке и все слушал, слушал… До чего хорошо поют!

– Как мама-то себя чувствует? Что-то давно она в библиотеку не заходила, – поинтересовалась библиотекарь, когда-то учившаяся у Учительницы.

– Мама-то? Умерла мама.

– Когда?!! – в один голос выдохнули библиотекарь и уборщица.

– Да только что. Я ей: «Хочешь, мама, кашки?» А она уже холодная лежит. Вот, бежу в деревню сказать, еще никто не знает. Вы первые.

Библиотекарь и уборщица застывают как в знаменитой сцене «Ревизора». Сын Учительницы немного растерянно и в то же время радостно улыбается. Новость, сообщенная им, сделала его на какие-то мгновения человеком номер один. Как Евтушенко.

{hsimage|Колка дров ||||} Московские спектакли с их главным вопросом «где деньги, Зин?» напомнили мне первые годы нашей с мужем жизни в деревне. Местный театр. doc регулярно давал представления на лоне природы. Действующими лицами как правило были горожанин-дачник и местные жители.

Дачник. Ну что ты, Ваня?

Ваня. Да этта… (Есть хочется.).

Д. Э-э-эх, Ваня! Ты же только вчера пенсию получил. У Светки оставил, признавайся!

В. Этта… (Было дело.).

Д. Ладно, подожди.

Д. Вот щи вчерашние. А хлеб позавчерашний.

В. Да этта… (Сойдет.)Ваня уходит. Явление Юры.

Д. Ну что, Юра, как дела?

Ю. Да этта… (Похмелиться бы.)

Д. Ох-хо-хо-хо!

Ю. Да мне всего двенадцать рублей.

Д. Всего?! Я что тебе, миллионер? Я сам на пенсии.

Ю. Дак я отдам.

Д. Не-е-е-е-е…. Меня не проведешь. Поди-ка спили вон ту елку.

Ю. Спилил.

Д. А теперь скоси вон ту траву.

Ю. Скосил.

Д. Чтобы еще тебе такого… (Озирается.) Вот что! Наноси-ка воды полную флягу.

Ю. Готово!

Д. Ну парень! Ну молотилка! Тебе цены нет. Сколько хочешь за работу?

Ю. Так этта… Тысячу!

Д. Что?! Тысячу?!

Ю. Ну… пятьсот.

Д. Пятьсот?!
Ю. Ну этта… Дайте двенадцать рублей – и с концами.

Д. На…

Д. Чего тебе?

Ю. Да этта… (Закусить бы.)

Д. Небось Светке понесешь?

Ю. Ага! Разбежался! За коленку и то подержаться не дает. Сам съем.Убирает закуску в карман. Уходит. Явление Мишухи с забинтованной головой.

Д. Где это тебя, Мишуха, угораздило?

М. Да этта… Светка сковородкой.

Д. За что?

М. Взгляд мой не понравился.

Д. А я слышал, ты мешок картошки у нее спер. Ну тот, что вчера мне предлагал.

М. Мешок? Да я его обратно ей приволок. Уже посля, как борща поели.

Д. Борща? Ваня, наверное, приносил?

М. Откуда я знаю. Хвалилась, что сама варила, дюже вкусный.

Д. Со свининкой, с чесночкой, с лучком пережаренным…

М. Точно! Она раньше такого никогда не варила.

Д. Еще бы! Это рецепт моей бабки. Ну ладно, я пойду. Дела у меня.

М. Мне бы этта…(Мне бы на чекушку. Без чекушки Светка не пустит).

Д. Нету, нету! На хлеб и то нету.

Мишуха уходит. Явление человека с красным носом в форме лесника.Лесник. Здрр… желаю.

Д. Взаимно.

Л. Я… по делу. Как тут у вас насчет пожаробезопасности?

Д. Да вроде нормально.

Л. Печка не дымит?

Д. Нет, не дымит. Дрова как спички вспыхивают.

Л. Вот-вот. От спичек-то вся и беда. Я вчера питерцев накрыл в лесу. Тоже баловались спичками.

Д. Да мы вроде не балуемся.

Л. Ну и молодцы. Так и запишем.

Л. Я чего хочу спросить… Вы не одолжите сто рублей? А я вам за то дров березовых. Сколько вам кубов, один, два?

Д. Одного хватит.

Л. Давайте сто – и дело в шляпе.

Л. Сплавать надо на острова, говорят, тама москвичи, костры сильно жгут. Штрафану их как следует, а то ишь повадились.

Д. А дрова когда?

Л. Так вечером же. На край, завтра утром.Лесник уходит. Явление пастушки в длинном не по росту прорезиненном плаще с капюшоном и с кнутом.

П. Этта… Чего он приходил?

Д. Лесник?

П. Да какой он лесник. Его на прошлой неделе за пьянку выгнали.

Д. (в сторону). Плакали мои денежки.

П. Чего говорите?

Д. Некогда мне, некогда (Делает вид, что уходит.).

П. Ну пожалуйста. Ну на один день.

Д. Я сам нуждаюсь.

П. Вы, наверно, слышали: у Витюхи палец отрезало. Это для него.

Д. Так у него же еще на прошлой неделе отрезало.

П. На прошлой. А сегодня «скорая» приехала перевязку делать, пятьдесят рублей нужно.

Д. «Скорая» у нас бесплатная.

П. Бесплатная. Бинты есть, а спирта нет. Купить надо.

Д. Нет у меня денег, поняла? Я пенсионер.

П. Я сама пенсионерка. Пять тысяч получаю.

Д. Ничего себе! Больше, чем у меня.

П. Потому что на вредном производстве. Семнадцать лет.

Д. А мне говорили, что ты в торговле работала.

П. Правильно говорили. Торговля и есть самое вредное производство.

Д. Тебе ведь еще за пастьбу сто рублей дают.

П. Сто пятьдесят и в сумку накладывают.

Д. Так ты богачка.

П. Богачка, богачка. А ты скажи, я красивая? Красивая?

Д. Красивая, красивая.

П. Красивее Светки?

Д. Красивее, красивее.

П. Так вы меня сфотографируйте.

Д. Сфотографирую.

П. Только рядом с коровами.

Д. С коровами, с коровами.Пастушка уходит. Слышно мычание коров и щелканье кнута. Явление небритого субъекта с воспаленными глазами и с  банкой варенья.

Субъект. Чего Погремушка приходила?

Д. Известно чего.

С. Ну и ты дал?

Д. Как же, разбежался. У нее пенсия больше моей.

С. Какая пенсия? Ей еще до пенсии пять лет. Как и мне.

Д. А выглядит…

С. Будешь тут выглядеть. Я чего пришел… У меня, вот варенье прошлогоднее. Морошковое. Говорят, очень полезное.

Д. Сколько?

С. Сто.

Д. За сто ты сам ешь. Я ем за пятьдесят.

С. Ну давай пятьдесят. Хотя стоит все двести.

Д. И зачем оно мне, прошлогоднее?P.S. Театр.doc можно длить бесконечно, потому что вся наша жизнь – один сплошной вербатим. Почему жанр doc получает сегодня такое распространение – и не только в театре, но и в кино, изо, литературе – ответить вот так, сходу, не берусь. Но, может быть, что-то прояснит отзыв неизвестной мне Алии:

«Натурализм, какого, кажется, прежде авторы, пишущие для театра, себе не позволяли, представляется той самой естественной платой, которой драматурги платят театру за невнимание к себе (а народ в масштабе страны – к себе. – Г.А.). Когда не видишь свое сочинение исполненным и даже вообразить непросто, как это будет смотреться на сцене, начинаешь писать безоглядно. Вот с плодами этой самой безоглядности и приходится иметь дело зрителям…».