Рассказ
Они держались как старые знакомые. Хотя минут десять назад вошли в купе поезда Севастополь – Санкт-Петербург. Расположившись, с ходу заговорили «за жизнь».
Когда появилась Лера, дружно ответили на приветствие. Непрерывный диалог пожилой дамы лет семидесяти с собеседником лет сорока в рубашке-тенниске и шортах стал ещё оживленнее: теперь у них появилась слушательница.
Пожилая дама доверительно рассказывала, что направляется в Ленинград на операцию в глазную клинику, что выйдет в Белгороде, чтобы навестить пожилую родственницу, что пять лет назад овдовела, что две взрослые дочери живут в Москве, что дома, в Севастополе, осталась девяностопятилетняя мать …И у старушки, слава богу, еще хватает сил и за собой, и в квартире прибрать …
– Полвека уже в Севастополе, а родилась-то я в Ленинграде, блокаду там пережила, отца похоронила …Муж военный, перевели в шестьдесят седьмом на Черноморский флот. Привыкла. Дочери зовут к себе. Не хочу. Никуда не хочу теперь из своей квартиры трогаться. Даже в Ленинград. Ничего уже там толком не помню. Не знаю, как до клиники доберусь …
– Да не переживайте вы так. Помогут. Что вы питерцев не знаете? За руку доведут. А я тоже – до Белгорода. На судебный процесс еду. Я – адвокат.
– А что случилось? – дама обратилась в слух.
– Давняя знакомая моих родителей опрометчиво подарила единственному внуку свою квартиру. Убеждал ограничиться завещанием. Если, конечно, хочет спокойно доживать свой век. Нет, уверяла, что внук добрый, заботливый, что нет в нем ни капли корысти, уж она-то знает, потому что растила его. Родителям некогда было воспитывать сына: отец — в командировках, мать – на гастролях. Разошлись давно, разъехались.
Ну, а потом внук-студент привел молодую жену в бабушкину квартиру. И не стало покоя. Молодые не ладили. Вот тогда-то и предложил внук бабушке оформить на него дарственную, чтобы в случае развода неверной жене ни квадратного метра бы не досталось
Заполучив желанный документ, молодые то и дело давали понять старушке: или сиди тихо, или убирайся, куда хочешь, хоть на улицу. Не уверен, что удастся помочь. Но попытаюсь.
– Ужасно, – охнула пожилая дама. Лера подумала то же самое.
За пять минут до отхода поезда в купе появился четвертый попутчик. Поздоровался, ловко закинул свой чемодан на багажную полку и, раздвинув шире шторки вагонного окна, помахал на прощание провожавшим его офицерам в военно-морской форме. Потом высокий, спортивного сложения новенький вышел куда-то. Все трое, включая Леру, ошеломленно примолкли. Будто в тесное вагонное купе откуда-то с небес спустился принц. Лера заметила, что у моложавого, ладного, возможно, «морского волка», хотя одет был в гражданское, виски поблескивают сединой. Темно-русые, аккуратно постриженные волосы густы и волнисты.
Пожилая дама, утратив на какое-то время интерес к беседе, погрузилась в свои думы. Адвокат достал из чемодана ноутбук и углубился в свои документы.
К появлению проводника все были в сборе, предъявили билеты. Оказалось, что до Петербурга едут только Лера и «принц». Проводник добродушно заметил: если в Харькове, Белгороде или Курске «никто не подсядет», то оба могут занять нижние полки.
***
Адвокат и пожилая дама вышли в Белгороде.
Ни там, ни в Харькове, ни дальше никто в их купе так и не появился. Теперь тишину тесного пространства нарушал лишь ритмичный стук колес мчавшегося поезда.
Профессия журналиста научила Леру завязывать ни к чему не обязывающую легкую беседу с кем угодно. Но сейчас, думала она, было бы приличнее, если бы попутчик заговорил первым. И он заговорил: предложил «почаёвничать». Вызвал проводника, спросил, есть ли что к чаю?
Лера постелила на столик свою «дорожную» красную салфетку и аккуратно выложила на неё припасы: добрую половину свежеиспеченной шарлотки, сыр, фрукты: «Угощайтесь, пожалуйста!».
– О-о-о! – весело воскликнул сосед. – Не откажусь! Я у вас в долгу: ужинаем в ресторане. Тем более что он в соседнем вагоне. Если вы, конечно, не против? Да, кстати, я – Павел. А вас как величают?
– Валерия. Вы, если не ошибаюсь, имеете отношение к Морфлоту?
– Косвенное. Я – хирург военного госпиталя в Петербурге. А вы чем занимаетесь?
– Журналистикой. Давно и охотно. Живу в Карелии, точнее – в Петрозаводске.
– Не знаю, как вы пишете, Лера, но шарлотки печете отменно. Можно еще кусочек?
Лера с улыбкой смотрела, как хирург расправляется с яблочным пирогом.
На секунду глаза их встретились. И у неё перехватило дыхание. Никогда и ни у кого она не видела таких ярких синих, обрамленных пушистыми ресницами глаз.
Лера знала, что влюбчива. Знала также, что умеет это скрывать. Сейчас надо было очень постараться «держать удар». Утром Питер — и конец милому знакомству. Приструнив сердечное волнение, взгляд она все-таки отводила.
И, должно быть, перестаралась с обороной.
– А вы, что же, из тех репортеров, что не смотрят в глаза собеседнику? Это, знаете ли, как-то настораживает, – он шутил. Но ей стало неловко.
Чтобы не выглядеть глуповато кокетливо в свои тридцать пять, Лера ответила почти то, что и думала: «Честно говоря, смущает, что мы остались вдвоем».
– И что же у нас не так?
– Да, все очень просто, – пыталась шутить Лера. – Может быть, помните фразу из старой кинокомедии: «Больше всего на свете я люблю статных мужчин, пирог с яблоками и имя Роланд»? Она произнесла это томно, почти как героиня того фильма.
Павел рассмеялся, откинув голову.
– Спасибо. Значит, я статный Роланд? Но этот недостаток легко исправить! Он вдруг скорчился и состроил такую гримасу, что Лера от неожиданности рассмеялась. Напряжение как будто бы спало.
– Кроме того, – продолжал сосед, воодушевленный звонким смехом попутчицы, – бывает, что «статность» перестает впечатлять, если узнать человека поближе. Вот, я, к примеру, во сне иногда храплю, если сильно устану. И два года назад от меня ушла жена. У нас дочь тринадцати лет. Мне, если вас это интересует, вчера стукнуло тридцать шесть.
Это чтобы вы знали, с кем вечером пойдете в ресторан …
«Хороший ход: якобы простой, открытый и щедрый парень. Хотя, наверное, ещё тот Казанова. Да и не хочется в ресторан. Как-то день и ночь перетерпеть рядом этого хирурга. Утром попрощаемся дружески, как нормальные люди, – думала Лера.
Видимо, попутчик и мысли умел читать.
– Я тоже не поклонник вагонного общепита. Но не просиживать же диван столько времени, в окно глядя?
– Ну, не знаю. Мне не скучно. Есть что почитать. Да и подремать люблю под стук колес …
– На это ещё уйма времени.
– Не обижайтесь, пожалуйста, Павел. Но в ресторан мне не хочется.
И Лера вдруг стала рассказывать про свою первую газетную практику в Севастополе. Он слушал с интересом и даже с удивлением.
– Не ожидал услышать что-то для меня новое о городе, который знаю с детства. Там служил на флоте капитаном мой отец. Помню, кажется, каждую севастопольскую лестницу, бухту и балку. Но впервые слышу, что в Крымскую Севастополь обороняли и ваши земляки. Не знал, каюсь, ни про Олонецкий пехотный полк, ни про их пушки на Малаховом кургане … Олонецкой губернией называлась раньше ваша Карелия?
– Да, верно. Многим питерцам и это неизвестно. Хотя рядом живем.
– Я так понял, что в Петербурге у вас пересадка? Бывал однажды в вашем городе. Осенью, на юбилее у коллеги. Уютный. Тогда мы успели даже порыбачить на одном из карельских озер. Среди островов. Названия не помню. Но это было что-то особенное. И с погодой повезло.
***
Когда подъезжали к Курску, радио поезда несколько раз громко и тревожно сообщило о том, что пятилетнему ребенку из седьмого купе пятого вагона нужна срочная помощь, просят откликнуться медицинских работников, если они есть в поезде …
Павел быстро достал из своего багажа небольшой саквояж, проверил в нем наличие необходимого, и попросил Леру остаться в купе. Но тут же вернулся: «Пойдете со мной, пожалуйста? Поможете».
… Малыш задыхался. Лицо его посинело. Молоденькая мать, промокшая от слез, бухнулась перед врачом на колени: «Сделайте что-нибудь, спасите, сделайте что-нибудь …».
Павел быстро осмотрел мальчика и сказал, как коллеге, своей «медсестре», старавшейся изо всех сил сохранять спокойствие: «Дифтерийный круп. Нужна трахеотомия. Как можно скорее». Потом попросил всех, кроме Леры и матери мальчика, покинуть купе.
Лера понятия не имела, что именно и в каком порядке следует доставать из докторского саквояжа. Она взяла с полки подушку, постелила на неё чистое полотенце, разложила на нем все, что было в докторской сумке. Он одобрительно кивнул.
Лера старалась не смотреть на то, что делал сейчас Павел. Она читала об этой операции у русских классиков с дипломами врачей: в нужном месте надрезается горло, в отверстие вставляется трубочка, чтобы воздух поступал в легкие больного.
Мальчик громко кашлянул, и она не увидела, а услышала, как все то липкое, что забивало его горлышко, выскочило и шлепнулось о стенку или обо что-то ещё.
Через час Павел открыл дверь купе, сказал, толпившимся в проходе пассажирам, что все в порядке. Вспотевший от волнения молодой проводник уже несколько раз машинально повторил, что машина «Скорой помощи» будет ждать на перроне в Курске.
До Курска оставалось минут десять-пятнадцать.
Когда проводники, начальник поезда, мать мальчика и Павел со своим пациентом на руках вышли на перрон, чтобы передать больного врачам «скорой», к ним примкнул бритоголовый крепыш в модном спортивном костюме. Лера узнала в нем пассажира, ехавшего на пару с шикарной девицей в единственном СВ их вагона. Он пытался пожимать врачам руки, солидно выражал одобрение, что «как депутат, врач и просто как человек гордится своим коллегой, который в сложных условиях взял на себя ответственность …». Он тянул и тянул свою пухлую ладонь, на безымянном пальце которой доминировал внушительный перстень-печатка, хирургу, устраивавшему мальчика в машине. Взглянув на «депутата», Павел сказал тихо, но отчетливо: «Вы мне не коллега! Очень прошу, не мешайте!». Но крепыш, как назойливая муха, не унимался, жужжал, демонстрируя свою причастность к удачному исходу происшествия.
Тут, неожиданно для всех, к крепышу подбежала пожилая пассажирка: «Где ты раньше-то отсиживался? Слышал же по радио! Почему доктору не помог? Да от тебя спиртным за версту разит? Что выскочил? И сидел бы как сидел со своей кралей! Не позорился бы, доктор хренов!»
К разгневанной женщине подошел высокий парень в майке и голубом берете: «Успокойтесь, мамаша! Идите в свой вагон. А то эта блоха парламентская на вас еще и дело состряпает за оскорбление. И доктора, чего доброго, привлечет в свидетели …».
Депутат, поняв что его номер не прошел, мало того, ситуация оборачивается не в его пользу, злой трусцой засеменил к вагону.
***
Павел вернулся осунувшимся, но в приподнятом настроении.
– А не выпить ли нам чайку или чего-нибудь покрепче, – лукаво сверкнул он своими темно-синими «озерами», в которые Лера теперь избегала смотреть еще больше.
Она с грустью думала о том, что уже утром они попрощаются. И больше она никогда не увидит этого человека.
Она уговаривала себя, что, может быть, «удар» не такой уж смертельный.
Вспомнила вдруг сильно задевшее её когда-то прорицание студенческого друга-однокурсника: «Твое непостоянство тебя погубит». Возможно, так и вышло в том смысле, который он имел в виду. То есть не получилось правильной личной жизни женщины: прочной семьи, которую она охраняла бы как трудолюбивая пчела или к которой была бы прикована, как раб на галерах.
Замужество оказалось счастливым, но коротким. По её же воле. Или вине. Не из-за измен или чего-то подобного. Просто она поняла, что не выдержит долгой жизни с тем, в кого влюбилась за достоинства, многие из которых себе придумала. Да и сама себе все меньше и меньше нравилась в роли жены.
Потому что не справлялась с ней, как хотела. Уставала, недосыпала в хлопотах о ребенке. На более-менее обеспеченный быт не хватало их с мужем крошечных, не по вкладу, зарплат. И то, и другое, и третье угнетало настолько, что, казалось, легче расстаться, чем жить в ожидании подступающей вечной мерзлоты в отношениях.
Они расстались. Муж остался в прошлом, о котором вспоминала чем дальше, тем теплее. Сын в настоящем. Самое дорогое и постоянное – сын.
Зато любимая работа безжалостно и властно требовала непостоянства. Раз за разом приходилось находить новые сюжеты, сопереживать новым и новым героям своих репортажей и очерков. Верить и увлекаться ими настолько, чтобы в них поверили читатели. Однажды она поняла, что самое-то сложное в её профессии даже не мастерство, даже не талант, а именно это необходимое «переключение» души и ума с одной судьбы на другую. Так что тут непостоянство, как раз не погубило, как пророчил однокурсник, а помогало «перезагружаться» мозгам и сердцу.
Понимала и про свою просто влюбчивость. Что это несолидно, не красит и прочее в этом роде. Старалась её подавлять, маскировать чувством юмора. Но миловидность, обаяние, желание нравиться не спрячешь. Состояние влюбленности придавало сил, дарило те самые минуты вдохновения, когда получалось то, чего и не ждала от себя.
Только ни одна её влюбленность, ни один из двух затянувшихся романов не подвиг к мысли о новом замужестве. Полюбить по-настоящему не получалось.
***
Тут же – словно солнечный удар.
Павел достал из чемодана красивую фляжку — подарок на день рождения от севастопольских капитанов флота. Туда он, как выяснилось, ездил для сложной полостной операции какому-то высокому чину в подразделении Черноморского флота России.
– Давайте, по глотку, прямо из фляжки. Коньяк отличный. И вам не повредит тоже. Я понял сегодня: все, что связано с медициной – для вас «мрак и вихорь». Тем более молодец! Как вы сообразили выложить все содержимое из саквояжа так удачно?
– Не знаю. Просто я представила, что это мой ребенок задыхается …
Лера сделала глоток и передала фляжку Павлу. Он вдруг сильно побледнел, с трудом достал из внутреннего кармана куртки какие-то таблетки.
– Что с вами?
Она пересела к нему. Налила в стакан немного минеральной воды: «Запейте!»
– Ничего, пройдет. Просто посидите рядом. Он опустил голову ей на плечо.
Она долго разглядывала красивое лицо спящего попутчика. Безмятежное, как у ребенка. Будто и не он два часа назад спас висевшую на волоске чужую жизнь. Лера осторожно высвободила плечо, заботливо устроила Павла спать. Не отрывая от него глаз, легла на своей полке.
***
Она проснулась внезапно. До Петербурга оставалось еще добрых два часа. Привела себя в порядок, насколько это было возможно в поезде. Через час разбудила Павла. И вышла из купе.
Она смотрела в вагонное окно как слепая, ничего за ним не видя от смятения и тоски. Вздрогнула, когда знакомые уже руки легко сжали её плечи.
– Выходит, я все проспал? Почему вы не разбудили меня?
– Зачем? И как вы это себе представляете? Мне, кстати, пришлось охранять ваш сон. В купе стучались много раз, наверное, ваши поклонники с благодарностями. А я, уж простите, от вашего имени записку повесила: «Очень устал. Прошу без крайней нужды не будить. Будьте здоровы. Доктор Савельев».
– И на том спасибо. А фамилия откуда вам известна?
– Так вы же её называли врачам «скорой».
– Знаете, Лера, жаль, что скоро Питер. Я – дома. А вам дальше …
– Мне тоже жаль. Навещу родственницу – и вечером на поезд.
– Может, вас подвезти? За мной придет машина.
– Не беспокойтесь. Мне тут недалеко …
– Можно сказать, о чем я сейчас думаю?
– Ну, только если это не слишком меня расстроит, — она снова пыталась шутить.
– Страшно завидую тому счастливцу, который, наверное, ждет вас из отпуска …
Она не стала уточнять, что главный счастливец, её ждущий, – тринадцатилетний сын Женька.
– Сейчас, например, – продолжал Павел, – я один из тех, кто с удовольствием бы припомнил все ваши недостатки. Даже самые маленькие.
– Зачем?
– Чтобы вас не желать. Ничего не выходит.
– Пока не выходит. Вы же знаете, как дальше бывает?
– Как?
– С небес – на землю. Вы замечательный. Настолько, что даже не мыслю о вас написать. Хотя текст о спасении мальчика любой редактор с руками бы оторвал. Не знаю, как это объяснить… Один опытный журналист и мудрый человек как-то сказал: «Если хочешь потерять близкого друга, напиши о нем очерк». После случая с малышом вы мне стали близки. Хотя до дружбы у нас не дошло.
***
Они вышли на перрон. Павел и подбежавший к нему, видимо, водитель присланной машины постояли немного в ожидании, что Лера передумает. Но она решительно выдернула автоматическую ручку чемодана и отправилась в сторону вокзала. Затем обернулась и помахала Павлу рукой.
Он сделал то же самое. Потом она еще раз обернулась: он уходил.
В этот момент она чувствовала себя льдиной, что оторвалась от берега, и её несет куда-то, где она вдребезги разобьется. В ушах шумело, текли слезы, но она их даже не вытирала. Ей вдруг стало все безразлично, пусто, одиноко.
Не сделала и пятидесяти шагов, как её нагнал тот самый, приехавший за её попутчиком, водитель.
– Извините. Постойте. Павел Сергеевич приказал без вас не возвращаться.
Льдина, которая вот-вот должна была разлететься вдребезги, как будто сделала крутой разворот к берегу, от которого только что оторвалась.
Все понеслось или замелькало, как во сне. Водитель подхватил и покатил её чемодан. Миг – и она оказалась на заднем сидении машины, куда сразу же пересел Павел.
– Как вам такая атака, сударыня?
Дальше произошло и вовсе невероятное. Они вошли в подъезд как будто с детства знакомого ей дома на Малоохтинском проспекте. В таком же доме она подолгу гостила у любимой тетушки по линии отца. Да именно в таком или в этом доме когда-то жили тетя Варя с мужем и взрослым сыном – военным лётчиком. Его тоже звали Павлом. И в него, плечистого, неотразимого в летной форме, влюблялись все маленькие девочки двора их охтинского дома. В том числе и третьеклассница Лера.
Ей потом долго снилась время от времени большая двухкомнатная ленинградская квартира с натертыми до блеска паркетными полами, с балкончиком, выходившим на проспект и реку Охту.
Но больше всего ей запомнилось одно из появлений двоюродного брата-летчика. Он открыл дверь неслышно, своим ключом. И вошел в квартиру с другом. Лера же была оставлена одна, до прихода тетушки с работы.
День стоял теплый и солнечный, самая середина августа. Лера по просьбе тёти Вари перебирала дачную смородину на балкончике. Скучнее занятия трудно было придумать. Тем более в день её рождения. Но праздник ей был обещан, и она старалась «выполнить норму» по ягодам.
Она онемела, увидев незнакомцев в военной форме. А они с удивлением смотрели на маленькую темноволосую девочку с толстой длинной косой, конец которой с красным бантом торчал из корзинки с черной смородиной.
Когда, наконец, разобрались, кто здесь кто и почему, Лера пришла в себя.
Веселые летчики попросили позволения отметить немного свой праздник в кухне – День воздушного флота. Попросили так, как будто она здесь – хозяйка. Лера смущенно прошептала: «Поздравляю вас!». И проговорилась, что у неё сегодня тоже … день рождения. Летчики переглянулись — и мгновенно исчезли.
Вернулись они с ворохом подарков: двумя коробками шоколадных конфет, фруктами. Больше всего она была рада необычной синей складной замшевой сумочке… В тот памятный день двоюродный брат весело подхватил Леру на руки, ласково дернул за косу, расцеловал в щеки и сильными руками подкинул к потолку: «Наш человек!».
***
Они вошли, казалось, в ту же квартиру, но преображенную, очень светлую, со вкусом обставленную. И Павел чем-то напоминал двоюродного брата — её девчоночий идеал.
В просторную прихожую к ним вышла, видимо, та женщина, которой Павел звонил из машины и называл Марией Тимофеевной. Она по-матерински обняла и поцеловала его. Вежливо, но сдержанно поздоровалась с Лерой.
– Завтрак готов, Павел Сергеевич. Скажете, когда подать.
Мария Тимофеевна, успел рассказать Павел, бывшая учительница, она много лет помогала по дому родителям, которые большую часть жизни были в командировках. Отец, капитан первого ранга, служил на Черноморском флоте. Мать – ведущий хирург одной из больниц Петербурга. Павел жил и учился в основном под чуткой опекой Марии Тимофеевны. Школьные каникулы проводил в Севастополе. Там летом собиралась на какое-то время вся семья Савельевых.
Завтракали в уютной кухне. Мария Тимофеевна подала то, что здесь предпочитали на завтрак: немного овсяной каши, нежное рыбное филе с овощами и сырники. Лера ела с аппетитом, хвалила повара. И Мария Тимофеевна, наконец, улыбнулась ей в ответ. Но предложение помочь убрать со стола решительно отвергла.
***
Ванная в квартире тоже была, как в хороших отелях из тех, где довелось побывать Лере. И ванных было две. Она вышла, разрумянившаяся от горячего душа и волнения.
Павел ждал её в гостиной. Он был в синем стеганом атласном халате. Узкий поясок подчеркивал его стройную талию и узкие крепкие бедра. Он машинально листал какой-то медицинский журнал. «Боже мой, – подумала Лера, – я, кажется, попала к графу Монте Кристо?».
Он встал навстречу: «Нам повезло. Операционный день завтра. Сегодня – наше время».
Он взял её на руки, осторожно, почти как ребенка, которого спас в поезде.
***
Потом Лера звонила домой родителям. С ними она на время командировок и, если отпуск выпадал на сентябрь, оставляла сына. Сказала, что задержится на день-два. Подразумевалось, что у питерских родственников.
– Па-а-а-а! – в гостиную ворвалась и ринулась к Павлу тоненькая белокурая девочка. На беглый взгляд, они были мало похожи. Но Лера мгновенно каким-то внутренним зрением уловила их сходство. Не в цвете волос и глаз.
Но в чертах лица, его особенном выражении …
– Женька! Родная! Как здорово!
– Па! Я сегодня ненадолго. Только поем – и на музыку. Баба Маня вареники с вишнями приготовила, специально для нас с тобой. Я заказала. Вдруг Женя увидела незнакомку, тихо сидевшую в углу дивана:
– Здравствуйте! А вы кто?
– Здравствуй, Женя! Меня зовут Лера.
– Почему вы в халате? Вы будете здесь жить?
– Нет. Я здесь проездом, возвращаюсь из отпуска. Отдыхала в Крыму. У меня есть сын, твой ровесник, его тоже зовут Женя. И он тоже меня ждет, как и ты — своего папу. Вечером – у меня поезд.
– Ну, хотя бы пообедайте с нами. Баба Маня вкусно готовит,- облегченно вздохнув, предложила Женя.
– Вот и молодец, доченька моя! Пообедаем. А там посмотрим: отпускать нам Леру сегодня или все же пусть погостит?
К обеду Лера переоделась. Немного подкрасилась.
– Наверное, в школе работаете? Вы на нашу «классную» похожи, — дочь Павла разглядывала гостью настороженно.
– Нет, Женя, – в редакции.
– Журналистка? – загорелись глаза у девочки. — Вы про моего папу будете писать? Ну, тогда все ясно. Если надо, возьмите у меня интервью про па … Он самый лучший в мире доктор.
Женя быстро расправилась с варениками и попросила добавки. Павел ласково, не отрываясь, смотрел на дочь. И Лера вдруг остро почувствовала, как соскучилась по сыну, как он ждет её, считает часы.
Через два дня Павел показал ей билеты – ему и ей — на поезд до её города. Возвращались в Петербург они втроем: она с сыном и Павел.
Когда они вошли в квартиру, то встретившая их Мария Тимофеевна как будто и не удивилась даже, а сказала спокойно: «Ну, и, слава Богу».
***
Женьки поладили быстро. Оба оказались убежденными веганами. Проще говоря – строгими вегетарианцами, не признававшими продуктов животного происхождения. Как они выражались: «Ничего из того, что смотрит в глаза». Женька-дочь как-то предложила Лере выбросить всё из её косметики, что «тестировалось на животных». Лера, конечно, ничего не выбросила, и даже попыталась объяснить, почему. Но её аргументы выглядели бледно на фоне пламенных речей несгибаемых веганов.
Женьки по их веганским правилам не ели ни мяса, ни рыбы, ни яиц, ни молока и молочных продуктов, ни даже – мёда. Не носили одежды из меха, кожи и шерсти, участвовали в пикетах против убийства животных. Оба после школы (а учились они в одной и даже в одном классе) часто навещали приют для брошенных или бездомных четвероногих. Для обоих Мария Тимофеевна готовила вегетарианскую еду, хотя сердце у неё кровью обливалось за никак не понятный ей «бзик» упрямых подростков. В утешение себе она иногда повторяла Павлу и Лере: «Ну, это все же лучше, чем пить, курить или болтаться без дела …».
Однажды, когда Женьки о чем-то шептались с Марией Тимофеевной в кухне, Павел с улыбкой заметил Лере: «Нас здесь, кажется, держат за второй сорт».
– Вроде того, – развела руками Лера. – Вчера Женьки выговаривали мне, знаю ли я, сколько маленьких зверьков убито на мою шубку? Предлагали выбросить её или уж отдать бомжам, да еще и добавили в нагрузку, что шуба «как у тёток», и мне не идет. А я что? Еще и оправдываться стала: дескать, вещь теплая, легкая, в командировках очень выручает, а тех зверьков уже не вернуть …».
– Знаешь, Лера, – задумчиво сказал Павел: «Дети у нас …хорошие. А как они дружат?! Ты могла себе такое представить?».
Конечно, она не могла себе такое представить. Она вообще не могла себе представить, что так все сложится. Одно она вдруг ясно поняла, что по-настоящему полюбила Павла именно сейчас, когда их дети вместе.
***
За полмесяца до Нового года Павел неожиданно объявил, что они должны будут «выйти в свет» по поводу юбилея заведующего хирургическим отделением.
– Заму не пойти на юбилей к заву, сама понимаешь, никак нельзя. К тому же Иван Степанович, мне кажется, заочно тебе симпатизирует, сказал даже, что с тобой я снова стал «веселым и находчивым». Только Лера …есть деликатный момент для нас обоих. Иван хотел устроить юбилей в кругу друзей и коллег, без особого размаха. Чины же из Минобороны – наш госпиталь в их ведомстве — дали понять, что обставят все более пышно, как и положено Степанычу по рангу. Расходы за застолье в ресторане взяли на себя. Я говорил тебе, что моя бывшая жена замужем за чиновником из этого ведомства. Они приглашены. Без тебя я туда не пойду. А не пойти – нельзя. Понимаешь? – Павел, не уловив реакции Леры, начал волноваться.
– Понимаю, конечно. Сколько времени даёте на подготовку, сэр? – в этот момент у Павла был такой виноватый вид, что Лера тихо рассмеялась и обняла его.
– Две недели. Хватит? О расходах не беспокойся.
***
Лера напряглась, как перед сложным редакционным заданием. Понимала, что даже в самых дорогих магазинах она, скорее всего, не найдет того, что ищет. На званом вечере она должна была хотя бы не проиграть. Не ради женского самолюбия. Ради репутации Павла, их семьи. Ему, конечно же, не хотелось, чтобы там, «средь шумного бала», его Лера выглядела серой мышкой. Так она думала.
Вдруг её осенило: сотворить такое чудо способен только Гоша Силкин — друг её студенческих лет, скульптор и художник.
Когда Георгий заканчивал питерскую Академию художеств, она – университетский журфак. Познакомились на какой-то из студенческих вечеринок. Талант Гоши был настолько очевиден, что ему даже никто не завидовал. А за простоту, широту натуры и компанейский характер его любили.
Лера попала в поле зрение и под неотразимое обаяние Силкина. Он же старался предстать перед хорошенькой журналисткой во всей красе: показывал свои работы в мастерской, не жалел денег на кафе, хотя их постоянно занимал и тратил … Тратил, и снова занимал. Лера видела прикрепленную над его общежитской койкой длинную бумажную ленту, куда он тщательно заносил свои долги.
В одной из тесных компаний друзей-художников он, шутник и мастер розыгрыша каких мало, ни с того ни с сего представил Леру … Марфой. Живописцы тут же стали разглядывать новую Гошину пассию с удвоенным интересом, пытаясь найти в хрупкой, небольшого роста девушке какие-то особые древнерусские Марфины приметы. Потом выясняли, почему её так назвали, в честь кого так «наказали»? Гоша сиял от удачного трюка. И был в восторге оттого, что Лера подыграла ему, вошла в роль. Она грустно и спокойно отвечала возбужденной вином богеме: «Назвали так в честь прапрабабушки- народоволки и анархистки. Она сама сменила себе имя. С Ирины – на Марфу. И с Бакуниным, кстати, дружила».
В тот вечер Силкин влюбился в Леру. Роман их был жарким, но коротким. Оба как-то одновременно и внезапно остыли, остановились, как птицы, склевавшие в один присест весь до единого зернышка урожай на своем поле.
Но остались друзьями. Выручали друг друга тогда, когда никто, казалось, выручить не мог.
С той студенческой поры они не виделись, не звонили и не писали друг другу много лет. От однокурсниц Лера была наслышана, что Гоша работает в реставрационной мастерской Эрмитажа, что его там ценят. И все бы ничего, но попивает крепко, привычки этой не оставил.
***
До Силкина Лера дозвонилась без труда. Встретились в реставрационной мастерской Эрмитажа. Лерину просьбу похудевший и постаревший Гоша выслушал внимательно. Он всё сразу понял. Заметил Лере, что сражен её цветущим видом: «Как тебе удается? Не куришь, поди, не пьешь, зарядку по утрам делаешь? Лет на двадцать пять тянешь …».
– Спасибо на добром слове, Георгий.
За разговором Силкин набросал на куске ватмана её портрет в будущем наряде. Подытожил все, по своей давней привычке, коронной фразой из прочитанного недавно: «Красота, друг мой, это простота, доведённая до совершенства». Гошин эскиз показался Лере неожиданным. «Модель» напоминала изящную студентку из тех трогательно прелестных созданий, на каких обычно мечтательно засматриваются не только сокурсники, но и некоторые женолюбивые преподаватели. Довольный эффектом художник, подвел черту:
– Платье должно быть небольшим, из гладкого черного бархата. Длиной – до колен. Без рукавов. Чтобы все любовались твоими загорелыми руками с этой милой родинкой на плече. Ворот – небольшим свободным хомутиком. Спина открыта до талии в виде удлиненной капли. Украшений – минимум. Тонкое ожерелье на цепочке с гранатиками или камешками такого цвета в виде капелек. И сзади закреплено так, чтобы цепочка с «капельками» примерно на десять сантиметров опускалась в каплю-вырез, струилась по смуглой спинке.
И никаких перстней и браслетов! Но главное – «туфельки Золушки». И это будет самая дорогая по цене вещь в твоем наряде. Из мягкой черной кожи с отделкой под гранат. Да, еще прическа. Не мудри. У тебя роскошные волосы. Их просто надо будет немного уложить.
Что касается платья, то все подберет и сошьет тебе Эльза, моя коллега, художник. Шьет она редко, в охотку, вкус абсолютный. Уговорю.
– Гоша, только уговори, пожалуйста. Я заплачу достойно.
– Не сомневаюсь. Но она много не спросит. С туфлями выйдет дороже. Закажу знакомому обувщику – профессору в своем деле. Потянешь?
– Гоша, голубчик, не знаю, как тебя благодарить?
– А вот это просто. Пригласи в кафе. Тут рядом. Если надерусь, вызови такси, вот адрес. Довезут, и в квартиру доставят. Не впервой. Прости, что я такой вот, как бомж из подворотни. Хотя какая тебе разница? Спасибо, что ради своего принца про меня вспомнила. Рад за тебя. Честное слово.
И вот ещё что. Обещай, что когда все будет готово, ты при полном параде придешь мне показаться. Ведь Пигмалион должен увидеть свою Галатею? И если потребуется, что-то подправить?
– Обещаю. Ну, где тут твоя кафешка?
Лера заказала себе мороженое. Силкин – овощной салат и двести граммов водки. Пил неторопливо, в упор рассматривая Леру. Все же – как с неба упала. Говорили, вспоминали. Потом Гоша резко отключился. И она вызвала такси. Попросила водителя проводить Георгия до самой квартиры и «сдать из рук в руки». Водителю это удалось, он даже рассказал, что в прихожей её приятеля встретила молодая дама.
– Вот и ладно, –- легко вздохнула Лера.
Как и договаривались, она пришла к Силкину показаться в сочиненном им наряде. Гоша не сказал ни слова. Но по его глазам она поняла, что доволен. Он хотел сделать набросок, но передумал.
– Напишу портрет по памяти. Для тебя. Или для кого мы так старались? Он, что же, на самом деле принц? Или еще не уверена?
– Уверена, Георгий. Визитки, мобильники ты, наверняка, теряешь. Запиши на стене мой номер телефона. Не уйду, пока не увижу. Будет нужно, где бы ни был, звони.
На юбилейный ужин Лера немного опоздала. Вообще-то так и советовал знавший толк в эффектах Силкин. Но все вышло само собой: срочно потребовалась правка в её заметках, которые шли в номер.
Они с Павлом договорились встретиться у входа в ресторан. Однако Лера так запаздывала, что ждать её дольше было неловко перед юбиляром.
Она вошла в зал, когда гости уже прочно сидели за щедро накрытым столом, а главный военный чин успел произнести свой тост. Все, как по команде, обернулись. И замерли. Изящная незнакомка, улыбаясь, держала на руке небольшую корзинку с двумя букетами: белых и алых роз. Сначала она подошла к имениннику, обняла его и отдала алый букет. Потом – к его супруге, с белыми розами. Все это не входило в заготовленный сценарий. Но все это его и не испортило. И вроде бы даже разрядило, расслабило обстановку. Юбиляр и чины расплылись в улыбке при виде хорошенькой «цветочницы». Улыбки стали еще шире, когда Лера заняла пустовавшее место рядом с Павлом.
Веселье развернулось. Леру часто приглашали танцевать. К Павлу подходили именинник, коллеги …и его бывшая супруга. Чутье подсказывало Лере, что говорилось и о ней. Что-то приятное, наверное, если Павел улыбался, благодарил, пожимал протянутые ему руки. А, может быть, в основном о ней и говорили. Как о новости дня. Все приглашенные были давно знакомы. Её же видели впервые. Не ожидали, должно быть, что избранница ведущего хирурга госпиталя окажется совсем не похожей на бывшую жену Павла – Елену. Голубоглазую, очень красивую, высокую молодую даму.
Елена с бокалом красного вина в руке, сияющей драгоценными украшениями, подошла к Лере:
– Как вам с Павлом? Днюет и ночует в госпитале? Во всяком случае, при мне так и было.
– Ну, в этом смысле я тоже не подарок. Командировки от газеты, ночные бдения над текстами …
– Ночные бдения над текстами? Не понимаю.
– Просто я могу встать среди ночи, когда Павел уже крепко спит, и включить компьютер, чтобы закончить что-то срочное. Так что все нормально.
– Ясно. У Павла талант от бога. Об этом все здесь знают. Ну, а то, чем вы занимаетесь, ему интересно?
– Надеюсь. Хотя не так уж это важно. Развлекаю его редакционными байками. Слушает, и даже кое-что потом цитирует при случае.
– Понятно, – Елена пригубила из бокала. – Ну, а я свою работу давно бросила. Была неплохим экономистом. Павел предложил уволиться. Согласилась. Наверное, зря. Изо дня в день в пустой квартире все ждала его, ждала и ждала. Приходил усталый … Я даже ревновать его начала к молоденьким медсестрам. Он мрачнел, потом замкнулся. Дальше – все хуже. Думаю, правильно, что мы расстались. Надеюсь, вам такой исход не грозит.
А вы молодец: умеете удивить! Сегодня, можно сказать, принцесса нашего цирка.
Лера, извините, что Женю мы с мужем на вас вроде как спихнули. Это временно. У нас маленький Тёмка. Муж на него не надышится.
– Ну, что вы! У вас чудесная дочка. С моим сыном подружились.
– Да, Женя рассказывала. Между прочим, Павел с вас глаз не сводит, как будто вы только что познакомились. И, кстати, не только он. Я, конечно, немного ревную. И захмелела. Извините. Не держите зла.
– Все хорошо, Елена. За Женю не волнуйтесь. И спасибо вам за этот разговор.
По тому, как Павел часто выходил «покурить» с коллегами, хотя сам не курил, Лера поняла, что только ради неё он старается не показать, что давно заскучал. В какой-то момент она заметила, что он сильно побледнел, как тогда в купе вагона, после операции мальчику.
Она предложила ему уйти «по-английски». Он тут же вызвал такси.
– В такси он прижал Леру к себе: «Я увёз тебя вовремя, а то некоторые кавалергарды уже пожирали тебя глазами …
– Что мне «некоторые». А ты?
– Я?! Больше всех «пожирал». Кровожадно и мстительно, как голодный волк, упустивший добычу …
Но говорилось это совсем не «по-волчьи», а так, что у Леры кружилась голова …
В сентябре, когда она готовилась к новому путешествию в Крым, позвонил заведующий хирургическим отделением госпиталя Иван Степанович. Они с Павлом были «первыми скрипками» в отделении. Самые сложные и ответственные операции доставались им. Иван Степанович начал издалека. Расспросил о детях, даже о новом жильце их квартиры – собаке Шар, которую Женьки подобрали на улице, пригрели и, как им казалось, пестовали. Несмотря на то, что все разговоры в семье теперь крутились вокруг этого неприхотливого, благодарного, вполне земного Шара, хлопоты о нем легли на плечи Леры и Марии Тимофеевны. Парочка юных любителей животных в основном успевала только потискать пса в своих объятиях, и иногда с ним погулять.
… Иван Степанович попросил Леру отложить сентябрьскую поездку в Крым. Посоветовал дней десять отдохнуть с Павлом где-то на Севере, например, у неё на родине, в Карелии. Подавив окатившую волной тревогу, Лера не стала приставать с расспросами. Тем более – по телефону. Хотя сердце сжалось от тревоги.
Она мгновенно вспомнила, что Павел никогда раньше не приходил с работы таким потемневшим от усталости, как в последние два месяца.
Она знала, что Павлу приходилось делать несколько операций в день: и плановых, и неотложных. Особенно тяжелы были срочные, когда оперировал военных, почти мальчишек, присланных в госпиталь из «горячих точек».
После тяжелых ампутаций он дежурил в восстановительной палате. Сидел там часами, часто склонялся над отходившим от наркоза пациентом. Он представлял себе, что почувствует этот почти мальчишка после …
Савельев мог бы возложить дежурство на медсестру, что и входило в её обязанности. Но делал это крайне редко. Примеру савельевского подвижничества почти никто из хирургов не следовал. Что в принципе и не осуждалось. Хирург – тоже человек, заслужил и отдых после смены, и личное время для себя и для семьи.
Павел думал иначе. Он не уставал повторять молодым коллегам: «Успешной можно считать только ту операцию, которая сохранила жизнь». Заведующий отделением Иван Степанович, во всем доверявший Павлу, любивший его, как сына, как ни старался, не мог уберечь его от чудовищных перегрузок.
Как-то Павел вернулся таким разбитым, что не нашел сил принять душ, чтобы смыть стойкий больничный запах, которым при его появлении из госпиталя мгновенно наполнялась прихожая. Сняв пальто, направился в гостиную. Долго сидел в кресле, не шелохнувшись и не включая света.
Лера наполнила горячей водой белый эмалированный тазик, насыпала туда разных успокоительных трав, привезённых из Крыма. Осторожно опустила ноги Павла в целебную воду, бережно и долго массировала их, потом потерла губкой с дорогим лавандовым мылом. Всполоснула и вытерла насухо ноги. Помогла Павлу раздеться. Уложила в постель. Поцеловала в горячий лоб и щеки, и шепотом приказала: «Спать!». Так она согревала ноги сынишке, перед сном, когда тот простужался.
Лера знала и о другой причине особого отношения зава к своему заму. Десять лет назад родители Павла погибли в авиационной катастрофе, возвращаясь из Сибири, с родины отца, где проводили свой отпуск.
После той трагедии виски у Павла поседели.
***
Сердце подсказывало, что звонок Ивана Степановича больше, чем просто дружеский жест.
Даже малейших признаков уныния и тревоги Лера старалась не выказывать. И Павел, и дети, и Мария Тимофеевна привыкли видеть её улыбающейся. Он особенно любил её звонкий, как у школьницы, смех. Иногда нарочно рассказывал что-то забавное, чтобы его услышать. Например, историю о том, как Иван Степанович, раздраженный по поводу какой-то очередной проверочной комиссии, носился по отделению с криком: «Где мои очки? Кто-нибудь скажет, где мои очки? Да куда же они провалились? Не в ад же?». Все делали вид, что ищут их. Хотя умирали со смеху, потому что искомые очки прочно сидели на крупном носу Ивана Степановича, но линзы запотели, видимо, от его гневного учащенного дыхания, поэтому он и «ослеп». Шутки Павла всегда, достигали цели. Лера звонко смеялась. А он стоял с любимым бокалом в сильных руках с длинными, как у пианиста или альпиниста пальцами, потягивал чай, и любовался ею.
Тогда она думала, что такие моменты никогда не забудет, что они – и есть то, что называют счастьем. Иногда его оказывалось так много, что становилось тревожно: ТАК долго не бывает.
И вот он звонок. Что делать? «Ну, прежде всего, – уговаривала она себя, – не хандрить и выбросить из головы разные там предчувствия. Павел смертельно устал, измотался. Кто везет, на того, грузят, грузят и грузят … Наверное, не один уже «теоретик» на его практике диссертацию защитил». Она с приливом резкой неприязни вспомнила почему-то того депутата с перстнем-печаткой на пухлом пальце, который выскочил из своего купе, корча из себя Айболита.
Она, конечно, придумала, где и как они проведут две недели отпуска посреди февраля.
***
«Чудный остров навестим, у Гвидона погостим». Навещают заповедный остров Кижи отовсюду. Но не зимой, когда Онежское озеро сковано льдом. Им же придется любоваться заповедными храмами из деревеньки, которую от острова отделяют несколько километров замерзшего озера. И не было бы, наверное, уже этой деревеньки, если бы не Федор Голубов – герой её очерка.
К Голубову исподволь подтолкнула московская подруга-художник. (Их с мужем летняя избушка для карельских пленэров стояла в соседней деревушке): «Хозяйственный мужик. Стога, что видишь, все его. Интересная семейка: и сам он, и жена его, и дети их. Что-то он там строит нереальное…».
Стоял теплый день конца лета, когда она впервые появилась у Голубовых в их «усадьбе» чудом сохранившейся среди других таких же дышащих на ладан деревень Кижского островного ожерелья посреди Онежского озера. У Голубовых отдыхали дети, внуки, дальние родственники.
Хозяин запаздывал к обеду. Он с утра ушел на поиски заплутавшего в лесу бычка. Но так его и не нашел. Потому вернулся Федор Юрьевич недовольный, вспотевший от быстрой ходьбы. Но, освежившись на скорую руку озерной водой, пригласил всех к столу в летней кухне.
Сам сел во главе длинного стола. Крепкий, русоволосый. Взгляд — чуть исподлобья, но не хмурый. Лицо обветрено. Руки натружены, как у сельского жителя.
Потом они с Лерой ходили по белым свежеструганным доскам строящегося дома, осторожно перешагивая из одной перегородки в другую. Голубов оживленно рассказывал, где, что и как все здесь будет. По проекту в деревянном «отеле» намечался максимум невиданных в этих краях удобств: комнаты с душевыми и туалетами, просторный холлы … Помогали строить несколько местных умельцев. Возможно, Голубов и сам до конца не верил в свою затею. Сетовал тогда, что работы море, а кредитные деньги тают, как снег весной. И в основном из-за дороговизны доставки материалов.
Никто, кроме жителей, об этих старых поселениях не заботился. Ярлык им был приклеен «неперспективные». Как приговор.
Голубовы надрывались «фермерством» на своих угодьях. Весь их доход уходил на расход.
Мысль о гостевом доме зрела давно. Помнил Федор Голубов радушие своих родителей. Их дом всегда был полон именитых гостей из столиц, предпочитавших отдыхать среди первозданной природы. Да ещё и по соседству с памятниками деревянного зодчества, силуэты которых видны из окошка. Для кого только не пекла рыбники и калитки улыбчивая и добродушная мать. С кем только не рыбачил и не охотился отец. Подолгу гостили у стариков Голубовых внуки первых лиц в стране, олимпийские чемпионы, знаменитые киноактеры и звезды балета.
Не стало родителей – дом осиротел. Дети Голубовых устроились в городе. Федор окончил техникум, и несколько лет работал бригадиром строительно-монтажного участка. Растили с женой сына и дочь. Казалось, жизнь отлажена, якорь брошен. Но чего-то все же не хватало.
Скоро понял, что отдыхает душой только в старом родительском доме. Там и проводил отпуск. Только там быстро засыпал и легко просыпался. И не уставал, хотя и часу не сидел, сложа руки: пахал, косил, мастерил, рыбачил…
Принять решение подтолкнуло время. С приходом «рынка» предприятия в городе закрывались одно за другим. Федор с женой, как и многие, в любой момент могли остаться без работы.
Посидели, порешали … Сын и дочь в опеке не нуждаются. Можно теперь и «старикам» определиться по-новому. Решили уехать в Ерснево.
В деревне уже несколько лет никто не жил постоянно. Голубовы стали строить новый дом, рядом с родительским. Думали, и детям, и внукам будет летом вроде дачи. В старом поселились сестра с мужем. Так и зимовали в деревне вчетвером. Хозяйством обросли, как и положено деревенским людям.
Добытые трудами Голубовых доморощенные мясо, молоко, сметану, творог охотно покупали сотрудники музея-заповедника. Даже хлеб Голубовы пекли сами: островное житье-бытье вынудило. А воду качали на глубине 96 метров, с последнего пласта артезианской скважины. Такой чистой воды ни у кого в округе больше не было.
Для будущего гостевого дома Голубову удалось купить, разобрать и переправить по озеру с острова Клименецкий, что в четырех километрах, здание конторы бывшего совхоза.
***
Через десять лет Лера снова навестила Голубовых. Федор Юрьевич только что закончил свою стройку. На берегу озера стоял новый дом, хорош собой, хотя и не дворец. Прост и благороден, в согласии с природой. Принимал гостей. Хозяин доволен был уже тем, что дохода хватило долги отдать. И планы опять же строил: банька новая нужна, площадка спортивная, беседка на берегу … К тому же подсобное хозяйство никуда не делось: коровы, бычки, телята, огород, покосы … Все это надо содержать, кормить, поить, лелеять.
Мало того, свое детище Федор Юрьевич вынужден был оборонять, объяснять одним, другим и третьим «доброжелателям», что гостевой дом – не доходный. Появились и столичные доброхоты, предлагали себя в пайщики, сулили горы золотые. Голубов не мыслил отдать в чужие руки свою мечту и свой труд.
Он с самого начала не витал в облаках. Предвидел все эти каверзы. Держал удары, сыпавшиеся один за другим.
Лера писала очерк об упрямом, не знаменитом на весь мир, как Кижи, Голубове и мучительно думала: «Ну, почему нигде у нас в России честным трудягам не дают жить так, чтобы – себе и людям? Почему диктуют правила те, кто – ни себе, ни людям? Или – только себе?».
***
Лера увлеченно рассказывала Павлу о своем кижском герое.
Она почему-то не сомневалась, что Павел и Федор подружатся.
– Ну, если мы увидим хотя бы половину того, о чем ты рассказала, то, зачем откладывать?
Добирались на автомобиле, сменяя друг друга. В 30-градусный мороз это оказалось так непросто, что чуть не вернулись обратно.
Голубов встретил их на материке, в селе Великая Губа. Там и оставили машину под присмотром. Федор Юрьевич бережно усадил в гостей в сани-салазки на полозьях, и неожиданно газанул так, что на крутых виражах салазки почти догоняли голубовский снегоход. Лера украдкой любовалась Павлом: густые ресницы вокруг его синих глаз тронул блестками иней. Павел блаженно улыбался, крепко прижав к себе Леру. Голубов, привычно гнавший снегоход по белому безмолвию застывшего озера, иногда притормаживал, чтобы убедиться, что его пассажиры живы и невредимы.
Ошеломленные скоростью и всем, что видели вокруг, гости дружно отвечали, что живы, и ждали новых чудес.
Они вошли в обычный с виду дом, на самом берегу. А оказались в сказочном тереме. Все в нем было из дерева, из карельской сосны сработанное: стены, тумбы, диван, кресла … В их комнате оказался даже «бабушкин сундук», тоже деревянный, с простым засовом.
Всем хозяйством этой благодати заправляла дочь хозяина. Она же успевала еще и помочь на кухне маме – шеф-повару; напомнить постояльцам о завтраках, обедах, ужинах. В доме не было обслуживающего персонала, кроме единственного работника, помогавшего по двору. Со всем управлялись семьей.
Лера и Павел давно с таким аппетитом не ели и не пили. Все, что подавалось на стол, было выращено на собственном подворье или добыто в лесу, на болоте, в озере…
***
Павел часто стоял на берегу, любовался силуэтами деревянных красавиц – Покровской и Преображенской церквей, построенных без единого гвоздя мастерами из простонародья. Казалось, они совсем близко.
Однажды утром они все же решились на пешую прогулку по замерзшему озеру. Не успели и двадцати шагов пройти, как их нагнал Голубов. Посмотрел с укоризной и сказал, как отрезал: «Здесь так не ходят».
На другое утро Федор молча занес в номер две пары унт и буркнул с усмешкой: «Жду вас внизу». Павел с Лерой уселись в знакомую уже повозку с полозьями. И снегоход помчал их к заповедному острову, в зимнюю сказку.
Пока гости любовались кижскими храмами, Голубов успел вытянуть из проруби сеть с жирными налимами. Из них его хозяйки – жена и дочь – наделают сочных котлет.
– Да, мы бы в таких унтах и пешком до Кижей дошли. Не так уж и далеко. Да и мороза здесь не чувствуешь, так сухо, не то, что в Питере, — добродушно заметил Павел.
– Не в унтах дело. Серые здесь рыскают. Уже половину собак в деревнях слопали. И на вас могли напасть, чего доброго. Я вот своих охранников четвероногих на ночь запираю в доме. И днем за ними приглядываю, — ответил Федор.
Вскоре среди бела дня постояльцы выскочили из столовой от истошного собачьего визга.
Голубов, отложив ружье, переворачивал волчью тушу. Снег вокруг алел от крови. Лайка едва двигала остатком лапы. Другая её часть застряла в волчьей пасти.
Павел разжал пасть, вытащил откушенную лапку. Взял на руки мохнатую бедолагу, отнес в дом. Почти все, что потребовалось для операции, нашлось в том самом саквояже хирурга, который он всюду брал с собой, который так пригодился ему в поезде, когда пришлось спасать мальчика. Лапка была пришита. Лайка Белка поскуливала от боли. Нашлось и обезболивающее.
Три дня Павел, Лера и остальные домочадцы дежурили возле Белки. На четвертый стало ясно, что и лайка и её лапка спасены.
– Хромоножкой, но бегать будет, – утешил хозяина Павел.
***
Через десять дней прощались как родные.
– Приезжайте летом или в сентябре. Обязательно приезжайте. Такая в эту пору красота! – повторяли Голубовы, провожая Павла и Леру.
Они бы и приехали обязательно.
Но весной Павла не стало.
Это произошло, когда Лера уже почти убедила себя, что он здоров. Однажды под вечер её словно что-то сдернуло с места. Она срочно вызвала такси до госпиталя.
Павел только что вышел из операционной, снял повязку и присел на скамейку. Увидев Леру, он вроде бы даже не удивился. Усадил рядом, обнял, положил голову на её плечо, как тогда в купе их вагона. Так сидели они минуту, потом вторую, третью … Как тогда, в тесном купе. Только на этот раз Павел уже не проснулся.
Заведующий хирургическим отделением Иван Степанович знал, но по просьбе друга не говорил Лере, что у Павла лейкемия в поздней стадии. Возможно, из-за облучения, полученного на подлодках, где оказывал неотложную помощь. Возможно, перед операциями сам делал рентген, аппарат мог быть неисправен, и получил дозу. Возможно, от нечеловеческих перегрузок.
И Павел знал всё о своей болезни, но надеялся на чудо.
После похорон Иван Степанович отдал Лере конверт. Письмо было в две строки: «Прости, родная, что пришлось оставить тебя так рано. Прошу и умоляю: держись! Береги наших Женек: ты им нужна. Люблю. Твой Павел».
***
Однажды Лере позвонил нотариус, сказал, что на неё Павлом Сергеевичем Савельевым оформлена дарственная на квартиру на Малооохтинском проспекте. «Какая квартира? Зачем всё? Как жить, если нет его?».
Ей часто снился один и тот же сон: Павел возвращается из крымской командировки, едут они в одном купе, еще едва знакомы, всего лишь попутчики.
…На третьем курсе медфака Женьки поженились. Вскоре у них родился мальчик. Назвали Павлом. Потом появилась на свет их дочка. Назвали Валерией.
Совсем старенькая уже Мария Тимофеевна как будто снова помолодела и нянчилась с младенцами, пока родители готовились к сессиям. Лера продолжала работать в газете.
Ивана Степановича назначили начальником госпиталя. Он время от времени навещал семью друга, неизменно появляясь с цветами и полными пакетами разной вкусной провизии. Иногда оставался обедать к огромной радости всех домочадцев. Не скрывал своих давних симпатий к Лере. Но как человек женатый и старомодный проявлял их сдержанно.
Казалось, жизнь потекла своим чередом. На самом деле Лера по-прежнему засыпала с письмом Павла. Его она упаковала для сохранности в еще один конверт, из плотного, непромокаемого материала. Прочитав письмо на ночь несколько раз, как молитву, она убирала его под подушку, лежавшую рядом.