#Культурный_лидер
«Сначала происходит погружение в отчаяние, затем появляются иллюзии, вера, что все закончится, случится исцеление и наступит обычная жизнь. Потом постепенно приходит осознание, что это теперь моя жизнь. Навсегда. Надо двигаться дальше. В этом нет никакого героизма».
Очередным героем проекта стал Владимир Рудак, кинорежиссер, писатель, музыкант.
– Как в твоей жизни появилось кино?
– Начнем с того, что кино мне всегда нравилось, размышлял, как сделать так, чтобы перестать быть просто зрителем. Толчок произошел, когда я попал в реабилитационный центр в Москве – где проходила моя адаптация к новой жизни во всех смыслах.
Этот центр — другой мир, много жизненных историй, разных людей – рожденных такими, получивших травму в гражданской жизни или на войне. Именно там я понял, что в кино по-настоящему нет ничего честного про нас, людей с ограниченными возможностями. По представлению, созданному советскими фильмами, человек после травмы должен преодолеть свое состояние, восстановиться, вновь стать полноценным членом общества, других вариантов нет.
Но я узнал другое — есть мир, в котором люди с инвалидностью жили своей жизнью, создавали семьи, рожали детей, много шутили, принимая свое состояние. Однажды пришла идея снять фильм «Крутые парни не танцуют». Кроме идеи ничего не было. Только представление о том, что на экране должно быть ярко, бодро и весело. Я сказал друзьям: «Давайте снимем кино!». Всем идея понравилась, потом через знакомых нашелся оператор со своей камерой. Так все закрутилось. Большая часть артистов – это были люди на колясках.
Не приходило мысли советоваться с кем-то из профессионалов. Финансовую поддержку тоже не имело смысла искать. Восприятие темы инвалидности в кино было субъективное и однобокое. В то время даже у некоторых людей с инвалидностью было настороженное отношение к юмору на социальную тему. Получилось абсолютно свободное кино.
– То есть реабилитационный центр помог сломать внутренние стереотипы?
– Да. Была установка: у инвалида не может быть работы, семьи, творчества и путешествий. Многие сидели по домам, замкнувшись в ограниченном пространстве. Единственный бесплатный центр, который я нашел, был в Москве. Там можно было получить хоть какую-то реабилитацию. А главное – общение с теми, у кого подобные проблемы. Ведь тогда мне казалось, что я такой чуть ли не единственный. Я был там три раза, получил колоссальный практический опыт и обрёл друзей.
– Если бы не травма, твои таланты открылись бы?
– Примерно в 15 лет я начал сочинять песни, играл в нескольких группах, у нас были концерты. То есть до травмы я был творческим человеком. Можно сказать, травма мою бурную творческую деятельность прервала. В тот момент я искренне думал, что больше никогда не выйду на сцену.
На принятие своего нового состояния ушло около четырех лет. Не сказать, что я все это время горевал — читал много, писал песни, но никуда не выходил, у меня даже коляски не было, поэтому я практически все эти годы лежал на диване. Однажды приятель уговорил меня поехать на студию к Владимиру Заревину и записать несколько песен. Потом эту запись услышал Федор Асташов, ему понравились мои песни. Сначала мы репетировали вдвоем. Записали на кассету несколько песен. Запись попала к Виталию Красулину и Александру Бастыреву, они помогли нам приобрести оборудование, чтобы мы могли дома записывать песни. Позже присоединились другие музыканты.
– Музыкальная группа сложилась сразу?
– Нет, музыканты менялись. Федор Асташов гораздо больше меня понимал в музыке и профессиональных музыкантов знал, он и занимался формированием состава. Первый наш концерт состоялся в клубе Swan.
– Ты осознаешь свою исключительность?
– В чем? Инвалиды те же люди, они разные.
– Как происходит принятие себя?
– Сначала происходит погружение в отчаяние, затем появляются иллюзии, вера, что все закончится, случится исцеление и наступит обычная жизнь. Потом постепенно приходит осознание, что это теперь моя жизнь. Навсегда. Надо двигаться дальше. В этом нет никакого героизма. Мне нравится фраза одного американского музыканта с инвалидностью: «Не надо мной восхищаться, потому что я хочу жить обычной жизнью». Сейчас гораздо больше возможностей для восстановления, развития талантов, обретения профессиональных навыков. В моё время такого не было. Сиди дома, получай продуктовые пакеты и не мечтай о лучшем.
Регулярно выбираться на улицу я стал после первой поездки в метро, когда мы компанией поехали на Воробьевы горы, чтобы посмотреть соревнования для спортсменов с инвалидностью. За нами не приехал автобус, вот мы и отправились самостоятельно. Нас было восемь человек на колясках. Я боялся, но отказаться было неудобно перед девушками, которые, собственно, и предложили эту авантюру. Я как будто окунулся в человеческий поток, из которого вынырнул обновленным человеком.
– Твое творчество критикуют?
– Всегда найдется тот, кому что-то не понравится. Лучше пусть критикуют, чем хвалят, чтобы не обидеть, так не будет профессионального роста. Всегда нужен взгляд со стороны, ведь, погружаясь в свой материал, можно упустить важные вещи.
– Да, это показатель: если критикуют без скидок на особенности, значит, оценивают по высшему разряду. А как думаешь, где у тебя было бы больше возможностей для развития, отдыха, комфорта?
– Конечно, в Москве: расширяется горизонт, открываются новые возможности. Хотя много лет назад мне в Москве отказали в концерте с формулировкой «Мы не можем выпустить на сцену человека, которому зрители не могут помочь».
Мне было сразу понятно, что творчество нужно выносить за пределы республики, потому что люди, которые тебя давно знают, относятся субъективно.
Когда работал в жюри фестиваля «Кино без барьеров», увидел кино о начале инклюзии в Америке, о временах, когда человека с инвалидностью могли попросить покинуть заведение, потому что его внешний облик «расстраивает посетителей». Фильм о том, как активисты решили сломать ситуацию и устроили настоящий инваВудсток, большой фестиваль, куда привезли зрителей и музыкантов с разной инвалидностью. Встряхнули общественность, и волна пошла. Так и я приезжаю, взбудораженный впечатлением от событий, и начинаю придумывать что-то новое. Все меняется медленно, потому что каждому нужен личный опыт. Когда человек сталкивается с проблемами инвалидности в близком окружении, он больше вовлекается, проникается пониманием. Так часто бывает, что делают доступную среду: устанавливают пандусы и подъемники без привлечения тех, кто всем этим будет пользоваться. Результат очевиден.
– Кино – это двигатель в решении социальных проблем?
– Кино – это череда картинок со смыслом, они запоминаются быстрее, чем семинары, правила, книги. Магия кино – это что-то неуловимое, не зависящее от денег. Наш простой фильм «Крутые парни не танцуют» запомнился многим зрителям и, наверное, поменял их. И это хорошо. Ведь трудно представить себе человека на улице, с путеводителем по общению с инвалидами в руках: «Сейчас, подождите, здесь вот на странице 15…»
– Это очень смешно! Скажи, а есть вредное кино про инвалидов?
– Есть кино, не отображающее действительность. Укрепляющее и приумножающее стереотипы, которых и так предостаточно. Когда человек не имеет личного опыта общения с людьми с инвалидностью, он верит в то, что видит на экране. Если ему показывают горемык на колясках, то он этот образ поселит в своей голове. Я бы хотел, чтобы отражался срез жизни, без вывода в герои инвалида только по причине его ограничений. Хотя многие продюсеры считают, что это не захватит аудиторию и проект не будет востребованным. Но оценка проектов – зыбкая почва. Крайне сложно угадать, будет ли на сто процентов успешен кинопроект.
– У тебя нет ощущения распыления? Ты писатель, кинорежиссер, актер, музыкант…
– Я не размышлял об этом. Раньше это просто чередовалось. Играл музыку, потом я уезжал снимать кино, а в промежутке писал прозу. Захотелось написать повесть – сел и написал за месяц. Отослал в журнал «Север», Яна Жеймотелите (прим. — тогда главред журнала) позвонила и сказала: «Мы еще не дочитали, но берём». У меня крылья выросли. А цели — писать в год по книге – у меня нет.
Мы музыку играем с 1997 года! У нас были перерывы на длительное время, потом снова собирались. Нет чего-то одного, деятельность меняется. А если не идет идея, не пишется – иди морковку почисть, приготовь что-нибудь. Есть и обратная сторона, часто все лавры достаются человеку с инвалидностью, который что-то делает. Это несправедливо — рядом со мной потрясающие люди, из-за которых я решился на вещи, которые без них и не случились бы! Как в нашем бэнде «Оркестр кто как может».
– Ты сам готовишь?
– Готовлю. Это тоже творчество!
– В детстве кем хотел быть?
– Таксистом. Мы ездили к бабушке с папой на такси «Волга», и там был водитель в фуражке. Я очень такую хотел.
– Есть специальная подготовка для членов семей инвалидов?
– Специальной нет, но уже появились специалисты, которые могут проконсультировать, что-то посоветовать. Сейчас в связи с расширением каналов информации, можно видеосоветы смотреть. Я оказался инвалидом в дремучее время, из больницы выписывался в неизвестность.
Ко всем препятствиям, неприятностям, должна выработаться на душе мозольная кожица. Слова могут задеть, но чтобы это не ранило глубоко. Не нужно ждать сочувствия, но и не принимать жалость, снисхождение. Я помню, как в Москве кассирша меня увидела и обрадованно сказала: «Ну, у вас-то точно есть мелочь!», подразумевая, что инвалиды только попрошайничают на улицах.
– Когда берёшься за новое направление, учишься? Или «учить только портить»?
– В то время, когда я окончил курсы, киношколу, видел перспективу в преподавании, мне нужно было понимать классическую форму, потому что мы как раз делали все неправильно.
В нашем первом фильме, при абсолютной свободе, все равно был профессиональный оператор. Говорят же: «Можно делать неправильно, когда ты знаешь, как правильно». Отношусь к знаниям так – получать по необходимости, применять дозированно.
Чтобы понять, как это режиссер сделал, смотрю, не отрываясь, его фильмы. Стараюсь понимать человеческую природу. Ведь в древности музыка рождалась потому, что кто-то брал деревяшку, натягивал струны и играл, а сейчас, чтобы эту музыку понять и воспроизвести, надо окончить консерваторию.
– Литературные опыты в моде. Ты признанный писатель. Собственную школу тебе не хотелось открыть?
– Нет. У меня есть опыт так называемого докторинга. Бывает, я помогаю – лечу чье-то произведение. Читаю, делаю разбор, потом беседую с автором. Но к школе не готов. Я эгоистичен в плане своего творчества, мне еще многое хочется сделать самому.
– Для тебя важнее свобода творчества или монетизация?
– Когда делаешь творческий проект, окупится он или нет — не знаешь. Мы сейчас в Москве с коллегой Юлией Сапоновой разрабатываем кинодокументальный мюзикл «Гандикап». Вкладываемся в этот проект основательно. Хотя опять-таки тема социальная, непростая. Работать с азартом и интересом можно и на заказ, и бесплатно. К примеру, по инициативе владельцев ресторана «Карельская горница» мы с Алексеем Бабенко сняли документальный фильм «Карельская деревня». Он номинировался на национальную премию «Страна» и был показан по федеральному каналу.
Надо понимать, что от твоей творческой беспечности не обеднеет твоя семья. Когда у тебя есть семья – жена, ребенок, то идея – это еще один ребенок. Чтобы написать сценарий полноценного фильма, нужен год, это при том, что в нем нет исторической составляющей, когда не надо в архивах сидеть. А вот Саша Бушковский около пяти лет писал свою книгу «Рымба». Такой у него был огонь внутри. Я восхищен им. Он и печки клал, и книгу писал, которая вошла в список многих престижных литературных премий.
– Раскрой секрет: как тебе все удается?
– Удается далеко не все. Многое остается за кадром. Но я приучил себя делать презентацию идеи, объемный визуальный проект, который может дать представление о ходе реализации, о результате.
– Чего, по твоему мнению, не хватает Карелии?
– Мне непонятно, почему в Карелии нет студии документального кино. Почему не создано фильма о «Мюллярит», например. Есть карельская литература, а карельского документального кино нет. Был на телевидении хороший проект Анны Токаревой, думаю, у нее бы получилось сделать нечто масштабное. Наша проблема – отсутствия пула специалистов.
Вот сегодня якутское кино гремит, побеждает на фестивалях. Например, один из фильмов снимал учитель из школы, для этого брал кредиты. Это история победы. Реже рассказывают об историях поражения.
Когда меня спрашивают: «Как у вас в Петрозаводске с доступной средой?», я говорю: «Плохо». Например, во Пскове, который меньше Петрозаводска, проводится крупнейший на Северо-Западе инклюзивный фестиваль «Другое искусство». Приезжают гости из разных уголков мира.
Когда я болел ковидом, то на себе испытал, что в нашем городе нет ни одной больницы, приспособленной для инвалидов. Мы разговаривали с министром здравоохранения Карелии Охлопковым Михаилом Егоровичем на эту тему и, кажется, поняли друг друга. Некоторые изменения есть. Во многих отелях Петрозаводска появились специально оборудованные номера, есть в поезде купе для людей с инвалидностью. Мне понравилось, когда дизайнер Яна Пермякова обратилась ко мне на стадии проектирования номера для людей с ограниченными возможностями в гостинице «Северная». Вот это здорово! Обычно все происходит наоборот.
– Твой самый близкий человек – супруга Лариса. Расскажи о ней…
– Мы познакомились, когда ей нужна была гитара, и я ее консультировал, помог купить. Стали созваниваться, встретили Новый год вместе и вот… уже больше десяти лет вместе. Она самодостаточный человек, разносторонний. Окончила музыкальную школу, играет на гитаре, преподаватель финского, диетолог, корректор книг. У нее всегда свои планы. У нас в отношениях нет такого «Я пошел работать, не мешай», «Ты не уделяешь мне внимания». Она вовлечена в мои дела, разбирается в кино, поет мои песни. Она до сих пор смеется над моими шутками, значит, у нас все неплохо.
– У вас недавно дочь родилась. Вы уже строили планы насчет Лизы?
– Понятно, что это будет скорее всего творческий человек, но планы пока еще не строили….
– Есть ли у тебя мысли типа «Я никогда не смогу….»
– Я приучил себя не сокрушаться по поводу невозможностей. Понимаю, что мне в горы не сходить как альпинисту, но я там был. Меня привозил приятель, тоже колясочник, во Владикавказе. У меня срабатывает замещение. Не надо себя тратить на фокусирование, если это не цель преодоления. Для меня реализация – музыка, кино, литература, а для кого-то дайвинг, прыжки с парашютом.
Я не могу запрыгнуть с разбегу на подножку трамвая, и что теперь? Если начать перебирать все, что у меня не получится…
Думай, анализируй, в прошлом не вязни, всё, что мешает, отбрасывай. Не можешь уснуть – встань и иди капусту квасить, что-то делай.
Когда-то я элементарно на улицу не мог выйти. Можно было ныть: «Как же я буду жить, мне даже не выйти», а можно было придумать, как выйти на улицу, кого попросить помочь, как себе организовать выход. Отрицательную разрушительную энергию перевести в положительную. Можно греться у огня, а можно ожоги получать. Кстати, когда иронизируешь над собой, своими мыслями, негатив не укореняется.
Фото предоставлены Владимиром Рудаком
