Роман Яакко Ругоева «Metsällä korvat, järvellä silmät» как почвенническая большая история малого народа
В Национальной библиотеке Республики Карелия 17 апреля 2018 года состоялась научно–практическая конференция, посвященная 100-летию со дня рождения народного писателя Карелии Яакко Ругоева. В публикуемом выступлении была предпринята попытка осмыслить значение масштабного романа писателя как его эпического завещания, завершающего традицию классической большой национальной литературы нашей республики.
Объемный, пластичный и синтетичный по жанровой форме роман
Последнее крупное произведение Я. Ругоева «Лес слышит, озеро видит», опубликованное при жизни автора в журнале «Карелия» в 1991—1992 гг., сочетает в себе существенные черты разных типов романа.
По временному охвату жизненных явлений и широкому кругу действующих лиц это панорамный социально-бытовой и производственный роман. У Ругоева фабула, или сюжетный ряд, щедро обрамляется картинами и эпизодами жизни, имеющими, на первый взгляд, лишь отдаленное отношение к главному действию.
Однако благодаря именно такому ветвящемуся повествованию с новеллистическими включениями это произведение представляет собой и так называемый коллективный роман в том смысле, что он дает глубоко проникновенный собирательный образ этнического коллектива — народа Беломорской Карелии.
Далее, это и роман характеров, социально–психологических типов, нравов и среды, отражающий национальный психический склад северных карелов в тесной связи с межнациональными отношениями, социальной практикой и общегражданскими установками последних десятилетий советского периода отечественной истории.
Это и роман становления, в центре которого кризисная жизненная ситуация главного героя Петри Похьяранта, его нравственное мужание и путь к жизненному самостоянию. В журнальной публикации роман назывался «Удачи и невезения Петри Похьяранта», но при публикации книги название было заменено на нынешнее с учетом многоголосия повествования, сюжетной многолинейности и эпической многоплановости произведения.
Это и идеологический, и проблемный роман, выявляющий столкновение разных мнений и позиций, противоречивые тенденции, нерациональные и подчас просто абсурдные подходы к решению вопросов экономического, социального, культурного и языкового развития калевальского края. В ходе повествования проблематизация всех этих сторон национальной жизни карелов нарастает, усиливается и приобретает в развязке романа драматическое, даже высокотрагическое звучание. Концовка романа — крик души писателя, потрясенного абсурдными результатами технократического освоения национального района.
Наконец, в произведении Ругоева явственно проступают характерные черты еще одного типа романного повествования, для которого в русском языке нет специального термина. По–английски это key novel, по–немецки Schlüsselroman и по-фински avainromaani. Реальные лица, реальные обстоятельства и события, реальные места действия изображаются в романе под вымышленными именами и как бы зашифрованно. Так, поселок Куузанки ассоциируется у читателя с Калевалой, город Онкамус — с Костомукшей, и так далее. Из действующих лиц, например, Лео Калмакоски может вызывать ассоциации с малопопулярным министром культуры Карелии 1960–1970 гг., а в Юкке Пеуранене современники могли узнать Юкку Петрова — не известного журналиста и переводчика, а его старшего родственника, крупного партийного деятеля.
Читатели, знакомые с краеведением Беломорской Карелии, могут многих персонажей романа и многие его эпизоды соотносить с реалиями. Это и для литературоведов занимательная тема исследования — выявить так называемый интертекст, или социальный, культурный и жизненно–биографический контекст ругоевского романа в свете локальной истории, микроистории края. Согласно Умберто Эко, интертекстуальность — это эхо времени в художественном произведении.
Романное повествование, разумеется, нельзя ни в коем случае сводить к фактописательству. Ругоевский эпиграф «Пусть мой язык присохнет к нëбу, если я соврал» надо понимать так, что правда жизни воссоздается писателем в диалектическом соотношении реального жизненного материала и художественного вымысла, фактуального и фикционального. Отчасти творческую манеру Ругоева можно сравнить с методом работы художника — автора живописной картины на социальную или историческую тему: чтобы передать этнотипы или характерные типажи прошлого или настоящего, художник использует в качестве натуры своих специально подобранных живых современников.
И все-таки естественен вопрос: для чего писателю понадобилось во имя жизненной правды шифровать, кодировать на языке вымысла даже то, что, казалось бы, можно называть своими именами? Архив Ругоева может содержать какие-то соображения автора на этот счет, но существо дела заключается в самой художественной природе его произведения. Фейербах заметил: «Искусство никогда не выдает свои произведения за действительность». Так и роман Ругоева: он создает ощущение полного сходства, даже тождества художественного отображения жизни в жизнеподобных формах с самой действительностью. Это называется эстетической дистанцией литературы, без которой повествование превратилось бы в очерки и публицистику.
Все указанные жанровые особенности романа Ругоева можно резюмировать в одном обобщающем определении: «Лес слышит, озеро видит» — это так называемый синтетический роман, роман-синтез.
Драма национального бытия: по течению и против течения
Время сюжетного действия романа охватывает период с конца 1950–х годов практически до конца советской эпохи. Художественное время романа включает в себя и разные формы ретроспекции, обращения к прошлому героев вплоть до 1920-х годов. Таковы, например, пасторально-идиллическое время довоенного детства в отчем доме Петри Похьяранта, поездка тетушки Хеклы в Москву на прием к всесоюзному старосте Михаилу Калинину в год массовых репрессий или ее подвиг, связанный со спасением боевого самолета и его экипажа в 1944 году.
Основные проблемные и конфликтные ситуации в романе вызываются вторжением внешних, чужеродных и по существу деструктивных сил в органичную народную среду. Эти силы разрушают традиционный уклад жизни малого народа, подрывают его нравственную культуру, умаляют его самобытную идентичность и национальное достоинство, отказывая ему в праве на «лица необщее выраженье», на народную индивидуальность.
Под железной пятой индустриальной цивилизации, соответствующего ей экономического и социально–культурного переустройства жизненного процесса гибнет вековая традиционная среда обитания беломорских карелов, прежде всего из-за хищнической вырубки лесов; обезображивается ландшафт и нарушается глубокое единение человека с природой; ликвидируются объявленные бесперспективными деревни и появляются леспромхозовские поселки; подрываются этносоциальные и этнокультурные корни малого народа; исчезает традиционная аграрная среда с характерным для нее типом межчеловеческих отношений и нравственной атмосферой; ликвидируется национальная школа. Эти перемены знаменуют собой утрату счастливого состояния людей — коренных жителей земли карельской, ведь, по Гегелю, «счастливое состояние» — это «жизнь согласно нравам своего народа».
Легко вообразить, как роман Ругоева мог отвергаться и в Союзе писателей, стоявшем на страже соцреализма, и в высоких партийных инстанциях за отклонение от идеологических норм. Слишком велика была доля критического реализма в соцреализме Ругоева. Правда жизни по тогдашним меркам била в нем через край, да и в соотношении сущего и должного — того, что есть, и того, что должно быть, — писатель слишком активно отводил роль должного тому, что грубо и безжалостно вытеснялось в прошлое.
Первая часть романа была написана в 1964-1979 гг. Рукопись не была пропущена в печать по цензурным соображениям. На примере первой части можно видеть, как непоколебимая приверженность жизненной правде выбивалась из колеи позднесоветского литературного канона и вела к его постепенному внутреннему разрушению.
Наверняка Ругоеву дружно ставили в вину национально–романтическую идеализацию устоев традиционного общества. Хотя правильнее было бы говорить не об идеализации, но о художественном преображении действительности. Оно проявляется у Ругоева даже в бытописании. Каждый знает, что обыденное зрелище, повседневный быт сами по себе, просто по определению, отличаются неброскостью, даже тусклостью и удручающей серостью. Но как преображается малопривлекательный, даже унылый бытовой пейзаж в пасмурный день, когда солнце вдруг брызнет из-за туч и осияет знакомый, привычный до безразличия вид! Точно так же рутинные сцены из повседневного течения жизни на карельской земле преображаются в пронизывающих повествование лучах авторской доброты, теплого, сердечного отношения к людям, прямо-таки влюбленности в своих соплеменников, в сиянии беззаветной любви к малой родине.
Сопоставим художественный мир романа с той картиной мира, которая сложилась у нас на основе исторических знаний и жизненного опыта старшего поколения — свидетеля и участника событий послевоенной эпохи. Это было время победного шествия индустриальной цивилизации, которая проникала во всей стране и в такие островки традиционного общества, как севернокарельская глубинка. Это был объективный ход вещей, называемый урбанизацией и прогрессом.
Яакко Ругоев отнюдь не отвергает начавшиеся с 1920-х годов социально-экономические и культурные перемены, которые преобразили облик республики. Напротив, посвященные этим переменам страницы романа дышат духовным энтузиазмом, исполнены душевного тепла, гордости за родную республику и благодарности людям — рядовым труженикам и крупным руководителям.
И все же дальнейший прогресс, уже в период реального социализма, который отражается в романе Ругоева, был сопряжен с неизбежными нравственными и другими ценностными утратами в подобных калевальскому краю заповедных уголках автохтонной традиционной культуры. В этом проявлялась общецивилизационная закономерность, которая бросалась в глаза не только в России того времени, но и в странах Западной Европы и Северной Америки.
Как ответная реакция на этот мейнстрим и связанное с ним историческое беспамятство в советском обществе возникло в 1960-х годах спонтанное стремление к минимизации культурных и цивилизационных утрат, к восстановлению исторической и культурной памяти. Как и титаническая общественная деятельность писателя, направленная на сохранение самобытности своего калевальского народа, его роман лежит в русле этой еще подспудной защитной реакции против урбанизма, нивелирующего этничность локальных сообществ.
Автор романа стремится включить в сферу общественного сознания и активного жизнестроительства проблемы этнорегиональной идентичности родного края. Аналогичные проблемы назревали во всей нашей стране, уникальной по своему этническому и региональному многообразию. Они стали актуальными даже в мировом масштабе, когда международное сообщество в последние десятилетия ХХ века осознало всю ценность этнического разнообразия и языкового богатства для человеческой цивилизации.
Завершение классической романной эпики карелов
Итак, налицо глубокая укорененность идейных и ценностных смыслов романа Ругоева в этнонациональной народной среде, привязанность и героев, и автора к природным и социокультурным корням беломорских карелов на их малой родине. Это дает основание характеризовать произведение в свете следующего концептуального обобщения Михаила Бахтина: «Объединение идеала с родным национальным в прошлом (национально-исторический роман), объединение с родным настоящим (регионализм)».
Термин «регионализм» получил в сегодняшней России негативную коннотацию из-за более или менее произвольных ассоциаций с разного рода сепаратизмом. Хотя авторитет Бахтина и оправдывает использование этого понятия при характеристике творческой позиции автора романа и хотя Яков Васильевич Ругоев, национальный писатель и пламенный патриот, видел свой карельский народ только в семье народов России, в орбите российской государственности и российской культуры, отдадим предпочтение другому, синонимичному термину. А именно: назовем его творческую позицию национально-карельским почвенничеством. Это можно иллюстрировать и аналогией с русско-национальным почвенничеством современников Ругоева — Василия Белова и ряда других писателей Русского Севера.
Роман «Лес слышит, озеро видит» завершает классическую беломорско-карельскую эпику, которую в целом тоже можно рассматривать под углом зрения карельского почвенничества. Романный эпос беломорско-карельской тематики — не в последовательности создания и публикации отдельных романов, а в последовательности исторических периодов, отображаемых в художественном мире произведений, — выглядит следующим образом.
Роман (незаконченный) Пекки Пертту «Valhekellot» (Ложные колокола, 1993) отражает жизнь беломорско-карельского социума в дореволюционный период, начиная с середины ХIX века. Тетралогия Николая Яккола «Водораздел» (время создания — 1946—1966 гг.) отображает патриархальный быт беломорских карелов, пробуждение национального самосознания и социально-политические процессы первых революционных лет. Роман Антти Тимонена «Мы карелы» (1971) рисует борьбу общественно-политических сил на Севере Карелии 1921—1929 гг. и ее перипетии. Серия романов Ортьо Степанова «Родичи» (шесть романов, 1969—1989) дает широкую картину глубоких перемен в жизни беломорских карелов в 1920-1950–х гг., связанных с модернизацией аграрного уклада жизни.
Следуя Бахтину, эти произведения следует отнести к жанру национально-исторического романа, ведь идеал соединяется в них «с родным национальным в прошлом». В отличие от них, в романе Ругоева «Лес слышит, озеро видит» идеал объединяется с «родным национальным в настоящем». Это переживаемое самим автором вместе с его героями родное национальное настоящее охватывает вторую половину советского периода истории Карелии. В духе Бахтина произведение Ругоева следовало бы назвать региональным романом (есть такое понятие). Однако звучит оно маловыразительно. Поэтому определим его как национально-карельский региональный, или почвеннический, роман.
Действие романа, как и жизненный путь писателя, кончается на пороге постсоветской эпохи. Для решения проблем национального бытия карельского народа, так остро и бескомпромиссно поставленных Ругоевым, в постсоветской Карелии формировались новые властные и социальные механизмы, по-новому структурировалось гражданское общество и механизмы его влияния. Это уже не социалистический вариант командно-административной системы с аппаратчиками-карьеристами, глубоко равнодушными к воле и чаяниям народа калевальского края.
После большой истории Яакко Ругоева прошло уже четверть века. Будет ли этот период в национальной жизни беломорских карелов отображен и осмыслен в широком эпическом полотне в наши дни с такой же художественной силой и бескомпромиссностью мысли, как предыдущий период в романе Ругоева?