«— Здрасьте, это Михаил Булгаков? – судорожно вздохнув, выдавила из себя Лиза.
— Да, судя по всему, вы не ошиблись. Простите, а с кем имею честь беседовать я?..»
10 марта исполняется 80 лет со дня ухода из жизни Михаила Булгакова. Его памяти посвятил свой рассказ петрозаводский литератор Леонид Авксентьев. Из нашего времени скромная учительница литературы разговаривает с Михаилом Булгаковым, который узнает от нее совершенно невероятные вещи.
Гроза в Москве
Едва Лиза успела сбросить тяжеленную сумку и не менее тяжёлый рюкзак под жадно распахнутую нижнюю полку, как вагон плавно тронулся. За окном проплыли улыбающееся лицо отца и прощальный взмах его поднятой руки. В купе она оказалась одна, и, судя по всему, никаких попутчиков на ближайшее время не намечалось. Лиза закрылась на защёлку и быстро переоделась.
Однако вскоре в дверь, постучали. Пожаловала проводница с проверкой билетов.
Честно говоря, Лизе, вовсе не хотелось иметь шумных попутчиков. День был напряженный, и она мечтала поскорее устроиться на удобной полке и что-нибудь почитать. Двадцатисемилетняя преподавательница русского и литературы Елизавета Максимовна слишком долго мечтала об этом дне. И вот они, долгожданные летние каникулы. Впереди поездка с друзьями в Крым.
Её московская подруга ещё со студенческой поры, Рита с мужем Олегом, предложили прокатиться на машине по всему Крыму. Они готовились к этой поездке почти полгода. С помощью интернета обсуждали маршрут, приобретали всё необходимое для этого путешествия.
Когда, наконец, она застелила постель и с удовольствием улеглась, на столике замурлыкал мобильник.
Звонила Рита:
— Ты, как там, Лизок?
— Да всё нормально, укладываюсь уже, набегалась сегодня. Устала, сил больше нет.
— Ну и славно, завтра Олежка тебя встретит, у меня самой форс-мажорные обстоятельства наметились, но ты не переживай, я быстро управлюсь. Пока-пока.
— Пока-пока, завтра наговоримся, — улыбнулась Лиза.
Следуя давней своей привычке почитать чего-нибудь на ночь, включила планшет. И вскоре на одном из литературных сайтов наткнулась на знакомую фамилию — Сергей Аркавин. Это был её земляк, очень неплохой поэт. Но тут под его фамилией был напечатан рассказ. «Два звонка», так называлось творение Аркавина. И Елизавета с головой погрузилась в чтение.
Рассказ был небольшой. В нём говорилось, как некто, гуляя по Москве наших дней, чудесным образом попадает в тридцатые годы. Найдя на одной из улиц той поры телефонную будку, решает позвонить Михаилу Булгакову. По всей видимости, он был знатоком творчества Михаила Афанасьевича, если даже телефонный номер писателя ему был известен. Человек позвонил, к аппарату подошла Елена Сергеевна, но звонивший вдруг спасовал и, повесив трубку, быстро удалился прочь. Однако, спустя несколько часов странный человек вновь появился у этой будки. И снова звонил. На этот раз он набрал номер известного московского литератора и журналиста Владимира Ставского. Проделав некоторые манипуляции с трубкой и подражая голосу «вождя всех народов», предложил явно струхнувшему Владимиру Петровичу оставить в покое поэта Мандельштама. Заручившись согласием пребывающего в полуобморочном состоянии литератора, повесил трубку. После чего поспешил затеряться в толпе.
Дочитав рассказ, Лиза,ъ задумалась. Мандельштам был одним из её любимых поэтов.
Да уж, будь такая возможность на самом деле, то сколько людей можно было бы спасти подобным образом. Именно это обстоятельство выгодно отличало рассказ Аркавина от ему подобных.
Неожиданно для самой себя Лиза взяла и забила в свой мобильник телефон Булгакова. Почему-то она ничуть не сомневалась в его подлинности. Уже засыпая, решила, что на следующий учебный год непременно пригласит к своим десятиклассникам на урок Аркавина, и они обязательно поговорят и о рассказе Сергея, и о его стихах, и просто о проблемах литературы.
Утром, когда поезд подходил к Москве, снова ожил её телефон. Звонил Олег, просил Лизу не отходить от вагона и ждать его.
– В пробке стою, – вздохнул он.
На перроне было ветрено. Над вокзальными строениями по небу неслись тяжёлые, свинцовые облака. Однако ждать пришлось недолго. Ещё не успел опустеть перрон, когда она услышала:
– Приветик, Лизаветик! – навстречу к ней быстро шёл Олег, улыбаясь и широко разведя для объятий руки.
— Ты, подруга, гляжу, затарилась основательно, – охнул он, подхватив Лизин багаж.
— Это мама моя напекла калиток для Маргариты, да солёных огурчиков для неё же две банки.
— Ритка обалдеет, — заговорщицки прошептал Олег. – Ведь она только вчера вспоминала знаменитые огурчики и калитки твоей мамы. Говорит, Лизка ведь забудет привезти, а напомнить ей и напрягать тётю Люсю неудобно.
— А я и на самом деле забыла, — смеялась Лиза. — Это всё мамуля сама вспомнила и полдня возилась с этими калитками. Напекла их целую гору, и картофельных, и пшённых, на любой вкус.
Когда серебристый лексус наконец доставил их в один из дворов Столешникова переулка, Олег помог занести Лизин багаж в пустую квартиру.
– Извини, Лизок, что оставляю тебя одну, но дела понимаешь, не ждут. Ну, до скорого, — и он исчез за дверью.
Приняв душ и перекусив, Лиза позвонила Рите. Та обрадовано зачастила:
– Лизок, милый, мне уже звонил Олежка и всё рассказал. Спасибо за гостинцы, я через пару часов буду с тобой. Только, пожалуйста, не выходи из дому, я слушала сводку: на Москву идёт ураган. Всё, целую, говорить больше не могу.
Елизавета взглянула в окно. Небо над соседним домом было иссиня-чёрным. Слышалось рокотание грома. В ожидании подруги она решила осмотреть коллекцию Олега. Он уже много лет собирал телефоны. В одной из комнат, по всей длине стены, были устроены специальные стеллажи и полки, на которых и красовались экспонаты его коллекции. Здесь были аппараты самых разных видов и марок. Допотопные, с вертящейся с боку ручкой, деревянные, металлические, тяжеленные эбонитовые. Был даже телефон под слоновую кость с золотистым гербом СССР посреди наборного диска. Но гордость этого собрания составлял агрегат, установленный на стене возле окна. Такие телефоны были на улицах Москвы в прошлом веке. К нему ещё полагалась застеклённая будка, и Олег был готов её установить, но супруга категорически воспротивилась этому предложению. И тогда раздосадованному собирателю переговорных устройств пришлось просто укрепить его на стене.
Телефон был в рабочем состоянии. Справа, вверху, на его корпусе имелась прорезь для монет, а внизу, тоже справа, углубление, куда монета проваливалась. Таким образом, с одной монеткой можно было звонить хоть целый день. Эту маленькую хитрость устроил сам Олег. Казалось, телефон источает казённый запах послевоенной Москвы.
Лизе давно был знаком этот экспонат. Приезжая в гости к подруге, она не раз названивала из него, держа тяжеленную трубку и накручивая тугой диск с чёткими чёрными цифрами. В центре этого диска располагались буквы в алфавитном порядке. А вот для чего они здесь, было непонятно.
Она стояла и молча глядела на этот раритет телефонной техники. Он словно притягивал её взгляд. И тут её осенило, для чего нужны эти буквы.
Включив свой мобильник, она быстро нашла записанный в поезде номер телефона Булгакова. Всё верно, впереди стояла буква «г», а потом шли цифр: шесть, четыре, семь, шесть и снова шесть.
В окно ударили крупные капли дождя, под порывами ветра панически заметались во дворе верхушки деревьев. Помедлив секунду, Лиза, улыбаясь, нашла в углублении на панели аппарата медную двухкопеечную монетку, опустила её в прорезь и набрала тот самый номер.
Поначалу она ничего не услышала, вернее, слышала какие-то отдалённые шорохи. Да, честно говоря, она и не надеялась услышать ничего другого. И тут, близко, казалось, возле самого окна, сверкнула молния. Комната озарилась бледно-голубым светом. В трубке громко затрещало, и сразу же послышались длинные гудки. А во дворе гулко прогремел гром, и одновременно с ним Лиза услышала, как на другом конце провода сняли трубку.
Где-то смеялась женщина.
– Да? – продолжая смеяться, спросила она.
— И-и-извините, могу я услышать Михаила Афанасьевича? – с трудом справившись с волнением, пролепетала Лиза.
— А вот и не угадал, это тебя, — торжествующе объявила женщина.
— Кто там, Ленуся? – услышала Лиза приглушённый мужской голос.
— А кто его спрашивает? – весело спросила женщина.
— Э-это у-у-чительница литературы, – одолевая внезапное першение в горле, с трудом произнесла Елизавета.
Опять оглушительно ударил гром. Во дворе суматошно заголосили сирены автомобильной сигнализации. Краем глаза Лиза увидела, как из подъезда стоящего напротив дома вышла девушка в белом плаще. Она раскрыла зонтик, но налетевший порыв ветра сначала вывернул его наизнанку, а потом и вовсе вырвал из рук. В следующее мгновение плащ распахнулся, и уже новым порывом ветра был закинут ей на голову. Девушка, не мешкая, поспешила укрыться в подъезде. Это видение в какой-то мере помогло Лизе справиться с собой.
Трубка, негромко кашлянула, прочищая горло.
– Слушаю вас, – несколько глуховатым, но приятным голосом произнесла она.
— Здрасьте, это Михаил Булгаков? – судорожно вздохнув, выдавила из себя Лиза.
— Да, судя по всему, вы не ошиблись. Простите, а с кем имею честь беседовать я?
Елизавета почувствовала, как ноги её стали подгибаться, и она, неловко, боком, присела на подоконник.
— Я литературу в школе преподаю…
Тут гром снова напомнил о себе. Дом ощутимо вздрогнул.
— Литература это хорошо, но скажите, милейшая барышня, а почему там у вас пушки грохочут? И что за рожки там трубят? Откуда вы звоните мне? — засыпал её вопросами писатель.
— Я из Москвы звоню. У нас тут гроза страшная, и ветер прямо ураганный поднялся, – ей было хорошо видно, как через весь двор неслись гонимые ветром обрывки бумаг, какие-то пакеты и прочий мусор. По тротуару катилась оторванная часть водосточной трубы. А на верхушке тополя, недалеко от окна, как живое существо трепыхалось оранжевое полотенце, видимо, упорхнувшее с одного из балконов.
– Гроза в Москве? Вы ничего не путаете, товарищ учительница? – насмешливо спросила трубка. Причём спросила с явным нажимом на слово «товарищ».
— Нет, что вы, гроза очень страшная. И здесь не пушки, а гром гремит, а рожки – это сигнализация автомобильная сработала.
Трубка недоверчиво молчала. И тогда Лиза поняла: писатель, конечно же, ей не верит. И она, торопясь, и сбиваясь, принялась объяснять ему, что звонит из другого времени. Очень просит ей поверить и ради Бога не бросать трубку. И что ещё будучи студенткой в своей дипломной работе исследовала творчество Булгакова. А ещё она очень любит его комедию «Иван Васильевич меняет профессию», а такие фильмы, как «Бег» и «Собачье сердце» являются едва ли не лучшими советскими фильмами.
После короткой паузы трубка снова коротко прокашляла.
– Как вас звать-величать, учительница из другого времени? – строго и нервно спросил Михаил Афанасьевич.
– Меня? Лиза я, Елизавета Максимовна, – тут же поправила она себя.
— Так вот, любезная Елизавета Максимовна. Я скорее поверю в то, что вы говорите из другого времени, но то, что советская учительница говорит «ради Бога» я, извините, поверить никогда не смогу. Поэтому розыгрыш ваш считаю неудачным и даже в какой-то мере неприличным.
Лиза опять заторопилась:
– Простите меня, Михаил Афанасьевич, но вы же ничего не знаете! Советского Союза больше нет. Я звоню вам уже из свободной федеративной России. Сейчас у нас демократия и свобода вероисповеданий. Вас как великого писателя любят и чтут в стране. Издаются книги, ставятся пьесы, снимаются фильмы по вашим произведениям.
— Допустим, любезная Елизавета Максимовна, что «снимаются фильмы», как вы говорите. Ладно. Кинокартина «Бег», и это допускаю, хотя и с этой пьесой было не так всё легко. Но как вы там назвали комедию — «Иван Васильевич меняет профессию»?
— Ну да, ну да, – подхватила было Лиза, но Булгаков резко прервал её:
– Да нет же у меня такой комедии, понимаете ли, дражайшая Елизавета Максимовна, не-е-т.
— Ой, опять я забыла… Конечно же, просто вашу пьесу «Иван Васильевич» нынешние сценаристы подработали уже под наше время. Я не помню, кто там был сценаристом. А вот фильм по роману «Белая гвардия», как минимум дважды снимался на разных киностудиях. По крайней мере я смотрела две картины о Турбиных. Сразу скажу, что первый фильм, где Мышлаевского играл великолепный Басов, мне больше нравится. А вашу «Кабалу святош» три года назад я с подругой смотрела во МХАТе. Билеты еле достали, аншлаг полнейший.
— Как? Вы говорите три года назад? Но ведь её премьера состоялась в феврале этого года, а сейчас она уже благополучно запрещена…
— Да, всё правильно, Михаил Афанасьевич. Была запрещена в Советском Союзе, но в наше время, я уже не помню точно, но кажется в конце девяностых, она была вновь поставлена. И «Зойкина квартира» тоже занимает достойное место в репертуаре современных российских театров. Михаил Афанасьевич, дорогой, я прошу вас поверить мне! И не бросайте, пожалуйста, трубку.
И снова на другом конце провода повисла тишина. Только потрескивание да отдалённый и какой-то неземной гул слышала Лиза.
— Алло, Михаил Афанасьевич, вы здесь?
— Да здесь я, здесь, – вдруг неожиданно торопливо и взволнованно заговорила трубка. – Если бы вы только знали, любезная моя Елизавета Максимовна, что творится сейчас у меня в душе! Ведь вы убедили меня! И знаете, почему я вам поверил? Вовсе даже не потому, что вы тут мне нарассказывали, а потому, как вы говорите. Ведь такие ваши выражения, как «бросить трубку» или «подработали сценарий» моему уху совершенно незнакомы. У нас, дражайшая Елизавета Максимовна, трубку не бросают, а вешают, ну в крайнем случае кладут. А ещё, знаете ли, я не понял, что означает «автомобильные сигнализации»? Так, кажется, вы изволили выразиться?
– Да это же просто, Михаил Афанасьевич. Сигнализация – это электронный сторож. Выходя из машины, водитель ставит её на такую вот защиту от, скажем так, «нехороших людей». Стоит лишь слегка пристукнуть по корпусу авто или попытаться открыть дверцу, как электроника сработает и заголосит на весь двор.
— Понятно, хотя слово «электроника» не совсем привычное ля меня. Но, милая барышня, неужели у вас во дворе стоит столько машин?
— Ну да, десять- двенадцать стоят на приколе. Хотя это совсем немного. Вечером после работы их будет гораздо больше.
— Вы хотите сказать, что в Москве полно частных авто?
— Не то слово, Михаил Афанасьевич, иной раз приходится часами стоять в пробках, все улицы переполнены ими.
– Удивительные вещи вы мне рассказываете, Елизавета Максимовна. Выходит, что в ваше время приобрести автомобиль не составляет особого труда?
– Совершенно верно, Михаил Афанасьевич! Перефразируя Воланда, я бы сказала, что москвичей испортил не только квартирный, но и автомобильный вопрос.
— Как вы сказали? Воланд? – услышала Лиза полный изумления возглас писателя.
— Ну да, Михаил Афанасьевич, именно Воланд. Ваш роман имел в советское время, да и сейчас ещё имеет, громадный успех. Им в своё время зачитывалась вся интеллигенция страны.
— Так значит я не зря работаю над ним, и его не запретят… Это просто удивительно!
— Не совсем так, Михаил Афанасьевич, — смутилась Лиза. – Он будет запрещён, но в шестидесятых годах, по-моему, в шестьдесят седьмом его разрешат. А вступительное слово к нему напишет Константин Симонов. Вы знаете такого?
— Как вы сказали, Симонов? Нет, не припомню. Хотя подождите минутку. Ленуся, — обратился он к Елене Сергеевне, – чьи стихи тебе понравились в последнем номере «Молодой гвардии»? Ты фамилию поэта помнишь? Как ты сказала, Симонов? Выходит, Елизавета Максимовна, знаю я этого поэта. Правда, стихи мне его не очень понравились, в том смысле, что стихи-то есть, а вот поэзии в них маловато. Хотя зёрнышко в нём определённо имеется, и если он переживёт некое потрясение, то зерно это обязательно проклюнется.
— Да, Михаил Афанасьевич, вы правы: он станет очень известным поэтом, писателем, драматургом, а также ведущим военным журналистом. И вообще война станет главной темой его творчества.
— Так значит, Елизавета Максимовна, война всё же будет?
— Да, будет, долгая и кровопролитная, но Советский Союз победит.
Ей хотелось рассказать великому писателю, что и после этой победы мир крепче не станет. И что опасность новой войны с годами будет нарастать. Но тут она вспомнила, что Булгаков не доживёт и не узнает всех военных ужасов. Ведь жизнь его оборвётся в марте 1940-го. Ей стало неловко, и она смолкла, не зная, как продолжить разговор.
Но писатель, сам того не ведая, помог ей.
– Елизавета Максимовна, я хочу сказать вам, что у меня сегодня удивительный день. Давненько я не переживал таких счастливых минут. С самого утра у меня хорошее настроение, и трёхдневная мигрень наконец-то отвязалась. А тут вдруг ещё и вы со своим сообщением о моём грядущем успехе. Если бы вы только знали, как здесь мне мешают, требуя исправлений и изменений моих работ… Причём, мешают главным образом те, кто в литературе ровным счётом ничего не смыслит. Ах, дорогая Елизавета Максимовна, поистине благие и совершенно неожиданные вести принесли вы мне. И то, что СССР прекратит своё существование, и признание моих книг. Вот только сообщение о войне омрачает их, но уже сейчас умные люди понимают, что вся германская политика направлена на войну и только на войну. Однако всё это лишь придаёт мне силы, и теперь я уже точно знаю, что должен поторопиться, дабы успеть закончить свой главный роман. Но вот что мне интересно, вы говорите, что советская интеллигенция приняла его хорошо?
— Более чем хорошо Михаил Афанасьевич. Он издавался в трёх редакциях. Правда, мне кажется, что именно в советское время он имел успех даже больший, чем сейчас.
— Так и должно быть, милейшая Елизавета Максимовна. Поскольку роман и рассчитан именно на советского читателя. Ведь в нём я позволил себе некоторые вольности, которые допустимы лишь в государстве атеизма, но совершенно не позволительны в государстве христианском. И вот что ещё мне интересно: как называется роман? Я ведь ещё окончательно не определился с его названием.
— Вы назовёте его «Мастер и Маргарита», – радостно сообщила Лиза. – По-моему, название очень точное.
— Вот и славно, я, честно говоря, уже и сам склоняюсь к этому варианту. Для этого, пожалуй, следует несколько укрупнить образ Маргариты, может быть, добавить немного строгости, дабы уравновесить её с Мастером. Скажите, ангел мой Елизавета Максимовна, а будет ли снят фильм по этому роману?
– Тут, Михаил Афанасьевич, какая-то тайна определённо имеется. Уже снято два фильма по роману. Первый отсняли ещё в советское время и, естественно, сразу же запретили. Он пролежал более двадцати лет, как у нас говорят, на полке. Ну а когда разрешили, он уже безнадёжно устарел. Другой фильм во время съёмок неожиданно был урезан по финансовой части, вследствие чего не оправдал надежды зрителя и выглядел, мягко говоря, простовато. Хотя снимал его режиссёр, имевший оглушительный успех с «Собачьим сердцем». Были и другие попытки, но они все провалились. Я читала в одном журнале любопытную историю. Режиссёр, снимавший фильм «Бег», а этот фильм имел немалый успех, взялся было и за вашего »Мастера». Он уже получил разрешение и был полон надежд. Но тут ему во сне явилась Елена Сергеевна и попросила не делать этого. Якобы вы не советуете снимать фильм. Режиссёр доверился сну и отказался от этой затеи. Я не называю фамилии режиссёров, поскольку они вам совершенно не знакомы. Но сведения эти мне точно известны.
— Да, — после короткой паузы вздохнул Булгаков. – Думается мне, что всё это видимо неспроста. Ну, да и ладно. Скажите мне лучше, Елизавета Максимовна, чем вы живёте, что читаете, какие литературные имена популярны в новой России?
— Михаил Афанасьевич, да какие у меня дела, у простой школьной учительницы… Вот завтра я с подругой и её мужем отправляюсь на машине в путешествие по Крыму. Симферополь, Бахчисарай, Алушта, Алупка, Мисхор и Ялта. Помните, куда вы забросили Степана Лиходеева? Хочется искупаться в море, надышаться воздухом Крыма.
— Ах, как я вам завидую, милая моя учительница. Я бы и сам с превеликим удовольствием, не мешкая, отправился к морю, но, увы, слишком много дел накопилось. Так значит вы говорите, что замечательный Степан Богданович Лиходеев забрасывается нами в Ялту? Да будет так! Отлично, Елизавета Максимовна, а то я ведь поначалу думал закинуть его в Пятигорск. Но вот сейчас определённо вижу — Ялта и только Ялта! А теперь, не подскажете ли мне, любезнейшая Елизавета Максимовна, как нам поступить…
Но тут за окном опять сверкнуло, и в трубке раздался жуткий треск. А дом снова вздрогнул от мощного раската грома.
— Алло! Михаил Афанасьевич, я не поняла, что вы спросили? Повторите, пожалуйста…
Но в трубке слышались лишь отдалённые потрескивания и затихающий гул.
— Алло, алло, Михаил Афанасьевич, вы слышите меня? – кричала Лиза в тяжёлую трубку. Кричала, уже понимая, что чудо закончилось.
Вновь и вновь она бросала полустёртую монетку в прорезь аппарата и судорожно набирала уже запомнившийся номер. Всё было напрасно. Тёплая от её руки трубка из середины прошлого века равнодушно молчала. От досады Лиза чуть не плакала. Она стояла, прижавшись лбом к прохладному оконному стеклу, и молча глядела во двор. Ветер заметно стих. Дождь прекратился.