Философ-космист, культуролог широкого профиля, блестящий эссеист и поэт Юрий Линник (1944—2018) вошел в историю республики как редкостный, даже уникальный личностно-культурный феномен. Он неотделим от образа и духовного имиджа Карелии в наши дни.
Вспоминаю рассказ покойного московского журналиста Рудольфа Сюкияйнена, знавшего выдающихся в своей области людей, высоко ценивших творчество Юрия Владимировича. Один из них сказал прямо: «Есть глубокие вещи, которые понимает только Юрий Линник в Карелии».
Для меня Юрий Владимирович был прежде всего современником и ровесником, с которым мы, не зная друг о друге, прошли, как и многие миллионы наших соотечественников, долгий путь духовного роста, выработки и эволюции мировоззрения, гражданской позиции с конца 50-х и начала 60-х вплоть до начала 90-х годов ХХ века. В этот период народ и страна проделали огромную внутреннюю работу по оздоровлению морально-политической атмосферы общества, направленную на продвижение модернистского проекта общественного устройства.
Сегодня, когда на наших глазах возрождается давным-давно забытая архаика общественного сознания и общественного быта, плоды этой работы кажутся пропавшими втуне; из нашего общественно-политического лексикона исчезло даже ключевое слово «модернизация». Соотношение модерна и архаики оказалось неизмеримо более сложным, чем это представлялось классикам марксизма и нам самим в советский период истории. Это видно и на примере духовной и творческой эволюции карельского философа и поэта.
Наше личное знакомство состоялось в начале 1991 года, когда я в качестве журналиста писал в финноязычную газету очерк о нем, о его мировоззренческой и жизненной позиции. На собрании в Союзе писателей Карелии он заметил: «Оказывается, вы перевели на финский книгу Кузнецова «Эйнштейн. Жизнь. Смерть. Бессмертие». Я знал Бориса Григорьевича…»
В этих словах — в названии книги, имени автора и упоминании личного знакомства с ним — я интуитивно ощутил бэкграунд Линника-шестидесятника, его причастность к тому светлому, духоподъемному началу в нравственной атмосфере 60-х годов, которое отличало это десятилетие от предыдущего и последующего. Его особенность проявлялась в проникновенно-лирическом типе душевности, так ярко отразившемся в массовых песнях, литературе и фильмах того времени.
Романтическая вера в человека и стремление к возвышению его потребностей одухотворяли тогда пытливую мысль гуманитариев, а «физики» и «лирики» признавались друг другу в глубоком духовном и душевном сродстве. Физика — лидер естествознания и символ космической познавательной мощи человека — персонифицировалась в жизненном мире шестидесятников в легендарной личности Эйнштейна и живом образе нашего гениального соотечественника Льва Ландау. Борис Григорьевич Кузнецов занимался в те годы Эйнштейнианой и был одним из редакторов первого в мире четырехтомного академического собрания трудов Эйнштейна (русский перевод, 1965—1967).
Это подспудное ощущение шестидесятнического бэкграунда крепло позднее с годами, по мере знакомства с новыми гранями творчества Юрия Линника. Правда, не знаю, мог ли он согласиться с утверждением, что дух того времени жил в глубине его существа и проявлялся в совершенно новых идеях и образах. Ведь для многих людей нашего поколения дух 60-х годов остался всего лишь быстротечной интеллектуальной модой и сохранился в лучшем случае в структуре личности подобно тому, как годовые кольца сохраняются в стволе дерева, а в худшем случае — в равнодушной памяти наподобие вегетационного периода без кольца.
Действительно, ситуация была глубоко парадоксальна. Идейные истоки и тематика произведений, да и новые озарения позднего Линника были часто бесконечно далеки от идеологического, философского и культурного обихода шестидесятничества. Тем не менее основной эмоциональный фон мироотношения, его психологический паттерн в общем-то сохранялся, несмотря на крайнюю «постдиссидентскую», негативистскую оценку советского прошлого.
Как же далеко друг от друга развела нас, первое послевоенное поколение, история к концу ХХ века! Характерное для 60-х единство без многообразия или, вернее, единство в строго регламентированном многообразии сменилось многообразием без единства, то есть невиданным плюрализмом.
На протяжении двадцати лет, с 1993-го по 2013 год, я общался с Юрием Владимировичем как редактор финноязычного литературного журнала «Карелия». Он был известен нашим читателям благодаря ряду прекрасных культурологических эссе. Его общее умонастроение я определил бы как романтический космизм, проникнутый почти религиозным благоговением перед гармоническим устройством Вселенной, в которой мега-, макро- и микроуровни бытия, горнее и дольнее органически сопрягаются и симметрично отражаются друг в друге.
Это умонастроение можно определить и как интеллектуальную любовь к универсуму, к родному миру Божьему, в котором человек чувствует себя как дома, в котором все даже в бесконечных глубинах Вселенной созвучно человеческому духу, соразмерно с разумом. Заповедные уголки Карелии — Сортавала ли со всем Приладожьем, или Водлозеро, или другие примечательные места нашего края — были для Юрия Владимировича и подлинным храмом этой благоговейной интеллектуальной любви, и мастерской философа, натуралиста, искусствоведа и культуролога.
В моих глазах он был именно философом, а не профессором философии. То, что знают профессора философии, лучше и надежнее хранится в библиотечных фолиантах великих философов, чем в профессорских головах.
А настоящего философа отличает от них именно бытийственность его знания–мышления, то экзистенциальное переживание бытия в духовном ядре личности, которое известно и как отвергаемое позитивистами и материалистами пресловутое тождество бытия и мышления.
Поэтому при всем своем давнем интересе к философии я никогда не расспрашивал Юрия Владимировича о вузовской философии. И не удивлялся его глубокому увлечению Е. Блаватской и Н. Рерихом, учения которых импонировали мне так же мало, как, скажем, просто фантастическая онтология «Розы мира» Д.Л. Андреева.
Интерес Линника к мистическим, психифизическим и духовным практикам я объяснял желанием расширить границы опыта, достигнуть новых озарений. Как говорят современные психологи, измененные состояния сознания используется писателями, художниками и учеными «как источник вдохновения» и «средство усиления эстетического восприятия». Хотя, на мой взгляд, интеллектуальную любовь, глубокую причастность сознания к бытию и вовлеченность в его тайны человек испытывает прежде всего совершенно естественным путем в своем духовном росте.
Теория относительности занимала важное место в творческой онтологии Линника. Как-то во время беседы с Юрием Владимировичем у него дома где-то в первой половине 1990-годов он с уважением отозвался о диалектическом материализме именно в связи с его серьезной трактовкой философских проблем естествознания.
Тогда же он высказал поразившую меня мысль: если микрочастица движется со сверхсветовой скоростью, то она превращается в платоновскую идею. Я возразил: но ведь, согласно теории относительности, информация не может передаваться со скоростью, превышающей скорость света, гипотетическая частица тахион со сверхсветовой скоростью не обнаружена.
Юрий Владимирович на это ничего не ответил, и я спросил, где же доказано его утверждение. Он подошел к одному из стеллажей, стоявших рядами в комнате, достал книгу Павла Флоренского и открыл ее на какой-то странице с математической формулой: «Вот доказательство».
Не скрою: меня не один год гораздо больше интересовала платоническая красота общей теории относительности, о которой в 60-е годы писал Ландау и которой я не мог ощутить из-за незнания тензорного исчисления, чем соображения Юрия Владимировича о платоновской идее. Позднее он писал о «мнимостях» в связи вопросом о сверхсветовой скорости.
Довелось ли ему прочитать в апреле этого года сообщение о прорывном эксперименте, проведенном в финском университете Аалто в сотрудничестве с иностранными учеными? Я думаю, он испытал бы глубочайшую радость от результата, созвучного прозрениям его интеллектуальной интуиции.
Эксперимент показал, что связанность квантовых состояний частиц — так называемая квантовая запутанность — проявляется не только на микро-, но и на макроуровне: изменение параметра одной частицы мгновенно (то есть со сверхсветовой скоростью) сказывается на состоянии ее пары, находящейся на неограниченном удалении от нее. При этом теория относительности не нарушается и информация не передается. Вот вам «мнимости», предвиденные Флоренским и Линником! А техническое использование этого открытия физиков открывает путь к квантвому компьютеру!
Космический романтизм Юрия Линника и русские художники–космисты группы «Амаравелла» вспомнились мне в сентябре прошлого года в Вене, когда я случайно, как приехавший издалека турист, попал на выставку работ совершенно не известной мне австрийской художницы то ли в католической, то ли в протестантской церкви.
На стенах висели светозарно жизнерадостные, удивительно теплые по колориту полотна, на которых были изображены по отдельности планеты Солнечной системы. Космос предстал в моем сознании в таком привлекательном свете, прямо-таки близким, как родная природа на нашей планете, как ближайшая к нам часть Божьего мира.
Пастор произнес вдохновенную речь, из которой я мало что понял, но, кажется, уловил христианский подтекст. Начался фуршет, посетители пришли после работы, к художнице подходили друзья и коллеги, ее поздравляли и обнимали, но, кажется, дальше «смок толка» обсуждение не заходило.
Я подошел к художнице и попросил свою дочь перевести на немецкий мой отзыв туриста о выставке. Вот что я сказал:
— Ваши работы по своим основным мотивам близки к творчеству русских космистов, о котором мы в Карелии знаем благодаря нашему современнику, философу и поэту Юрию Линнику. Человечество родилось на затерянном в мировом пространстве светоносном островке в глубоком мраке космической ночи. Даже изучение астрономии в наши дни может на кого-то наводить уныние и тоску, как на одинокого странника в бескрайней космической пустыне. К счастью, жизнеутверждающее эстетическое освоение этой пустыни в ваших работах и в творчестве русских космистов помогает нам очеловечивать это пространство, раздвигать границы эйкумены и ноосферы, испытывать радость от сознания своего единства с космосом.
В жизни общества, в его развитии есть своего рода свернутые измерения, как выражаются физики. Это точки его роста, изменения, становления нового, они до поры до времени скрыты в подобных Юрию Линнику выдающихся личностях и раскрываются потом в труде их жизни. Эти точки духовного роста остаются с нами и в нас после завершения их труда.