Писатель Галина Акбулатова о Юрии Дмитриеве: «Дмитриев просто человек, жаждущий справедливости. Во всех его публикациях прочитывается одно: не дòлжно власти относиться к народу, как к врагу или быдлу. Не дòлжно без суда и следствия убивать в затылок, а потом тайно, по-воровски закапывать в землю. Не должен человек исчезать бесследно: нужно, чтобы вспомнили поименно каждого из тысяч мучеников прошлой эпохи».
Фигура Юрия Дмитриева, руководителя карельского отделения общества «Мемориал», исследователя репрессий 1937–1938 годов и одного создателей международного мемориального кладбища «Сандармох», сегодня на слуху и на виду не только в России, но и за рубежом. В течение 30 лет Дмитриев почти по-федоровски воскрешал людей – жертв сталинской эпохи: переводил их из разряда мёртвых и безымянных в разряд живых, обретших имена.
В преддверии нового, 2018 года, о судьбе Дмитриева, арестованного в 2016 году, на президентском Совете по культуре и искусству говорил известный тележурналист Александр Архангельский. В апреле 2018-го Юрий Дмитриев был оправдан по двум инкриминируемым ему статьям. А в конце июня того же года снова арестован. Обвиняется Юрий Дмитриев по самой грязной статье – педофилии.
Свое частное мнение о «деле Дмитриева» высказывает писатель Галина Акбулатова.
***
Между собой, мы, сотрудники журнала «Север», куда частенько заглядывал Дмитриев, полушутя, но с полным уважением называли его «копатель». Этот измождённый на вид, с экзотической седой гривой человек столько кубов земли вынес на-гора, раскапывая тайные захоронения сталинской эпохи, сколько, наверно, не вынести было бы и богатырю. При том, что у Дмитриева, на первый взгляд, не было личного посыла этим заниматься.
Он рос в семье военного, где явно от репрессий никто не пострадал, а, повзрослев, занимался исключительно собой: искал себя, своё место в жизни. Отсюда частая смена места жительства, учебных заведений… Есть в биографии Дмитриева и тюремная страница – два года отсидки за драку.
Как утверждают знакомые Дмитриева, якобы из зоны он вернулся антисоветчиком. Но в это плохо верится, так как в последующем Дмитриев смирил себя и вёл образ жизни обычного советского человека: женился, родил детей и ради семьи не чурался любой работы.
Изменения в жизни Дмитриева и в самом Дмитриеве больше связаны с Перестройкой, выпустившей в свет огромное количество прежде закрытой информации о преступлениях советского режима против своих же граждан. Как человек страстный, впечатлительный, Дмитриев не мог на это не откликнуться.
В 1988 году он вступает в Карельский народный фронт, становится на общественных началах помощником народного депутата СССР Михаила Зинько. В те же годы он знакомится с инженером Петрозаводскмаша Пертти Вуори (Мартелиус) и с офицером МВД, автором первых откровенных публикаций о каналоармейцах ББК Иваном Чухиным. Один сын репрессированных и расстрелянных энкавэдэшниками отцов (родного и приёмного), другой – сын офицера НКВД, подписывавшего «расстрельные» списки. Вот они, можно сказать, и приобщили тридцатилетнего Дмитриева к «антисоветчине» – поиску жертв репрессий, к созданию Книги Памяти. Эта работа и станет его судьбой.
Именно Дмитриев после гибели Чухина сменит его на посту председателя карельского «Мемориала» и уже в своих книгах продолжит тему Беломорканала и политических репрессий в СССР.
В отличие от официально признанных в Карелии писателей-документалистов, собиравших материал в архивах и библиотеках, не жертвуя при этом ни житейским благополучием, ни семейной жизнью, ни собственными средствами, Дмитриев жертвовал всем.
Он недосыпал и недоедал, слеп как от ветхих архивных бумажек, так и от мошкары, выжигавшей глаза, когда вместе с со-товарищи отыскивал по лесам и болотам захоронения жертв «Большого террора». Семью его в это время содержали приемные родители (Ю. Дмитриев в прошлом воспитанник детдома, был усыновлён в возрасте трёх лет), проникшиеся сочувствием к деятельности сына.
Наконец шесть лет непрерывного труда с учётом уже сделанного сподвижниками Дмитриева – Чухиным и Вуори – позади. Время издавать книгу, свыше тысячи страниц, более 12 тысяч имён расстрелянных….
С просьбой профинансировать издание Дмитриев, естественно, обратился к властям. В ответ ему предложили взять заем: мол, продадите тираж и вернёте долг… И тут Дмитриев взорвался: если новое российское государство – преемник СССР, то оно обязано за свой счёт восстановить справедливость – помянуть убиенных прежним режимом хотя бы Книгой. Так было и сделано: «Поминальные списки Карелии 1937–1938 гг.» вышли за госсчёт.
Еще одна победа Ю. Дмитриева – снесение в Петрозаводске памятной доски тому, кто подписывал расстрельные списки, на счету которого тысячи убиенных. Имеется в виду первый секретарь ЦК КП(б) Карело-Финской ССР с 1940-го по 1950 год Г.Н. Куприянов. А между тем Куприянов тоже отсидел свой срок и на долгие годы стал изгоем для политической элиты страны.
«Гробокопательство» Дмитриева вызывало неоднозначные суждения в обществе. Для одних он был героем, для других – кем-то вроде юродивого. Но, наверное, дело в том, что Дмитриев из другого времени. Неслучайно его сравнивают то с копателями «Котлована» Платонова, то с шукшинскими чудиками… А мой муж, художник Борис Акбулатов, сравнил Дмитриева с выдающимся деятелем русского Раскола XVII века, автором многих книг-исповедей и книг-проповедей протопопом Аввакумом.
На взгляд Бориса, правозащитник и протопоп похожи не только возрастом — шестьдесят с хвостиком, прямолинейным, резким характером и преданностью идее, но также и внешне. «Смотри», – показал муж портрет Аввакума. И точно: та же седая грива, борода, острый, пронзительный взгляд…
И всё же для меня Дмитриев больше герой-стоик из романов Юрия Трифонова, пытавшегося в своё оттепельное время, в шестидесятые ХХ века, разобраться в истоках трагедии 37-го года и в мотивах стоицизма как людей сталинской эпохи, так и своих современников. Писателя чрезвычайно тревожил вопрос: можно ли оправдать поступки человека (например, периода гражданской войны, тридцатых) временем? И кто вообще предтеча новых советских людей, появившихся после 1917-го?
В результате многолетнего художественного исследования, вылившегося в серию романов и повестей, писатель называет предтечей одну и ту же человеческую породу, воспроизводимую во все времена российской истории: «…во всех них клокотало и пенилось н е с о г л а с и е. Тут было что-то неистребимое ничем, ни рубкой, ни поркой, ни столетиями, заложенное в генетическом стволе…» («Другая жизнь»)
Да, в последние годы н е с о г л а с и е в России клокочет в воздухе. И причина всё та же: мы вам поверили, а вы нас обманули. Сподвижник Дмитриева, искусствовед Григорий Салтуп выпустил книгу, где чуть ли не на каждой странице её публицистического раздела крупным шрифтом и в чёрной рамке напечатаны призывы «Уничтожить Минкульт!». При том, что книга была издана на средства того самого уничтожаемого автором минкульта.
Но можно ли утверждать, что и Дмитриеву «красная пена» 30-х застилала глаза, делала его слепым к своему времени? Я бы ответила так: Дмитриев не философ, не писатель, не государственный деятель, а просто человек, жаждущий справедливости. Во всех его публикациях прочитывается одно: не дòлжно власти относиться к народу, как к врагу или быдлу. Не дòлжно без суда и следствия убивать в затылок, а потом тайно, по-воровски закапывать в землю. Не должен человек исчезать бесследно: нужно, чтобы вспомнили поименно каждого из тысяч мучеников прошлой эпохи. Таких, как к примеру, главный инженер Беломорско-Балтийского водного пути Анатолий Сергеевич Аксамитный.
«Три с лишним года, – пишет Дмитриев в своей книге «Беломорско-Балтийский водный путь», – я искал сведения о человеке, который возглавил начало строительства Беломорско-Балтийского канала и затем таинственно исчез. Исчез настолько «плотно и качественно», что нынешнее руководство канала начисто отрицало сам факт его существования…»
Особенно в этой книге поразили меня страницы, где говорилось про работорговлю в СССР в 20-х и 30-х годах, организованную великим новатором лагерной экономики Нафталием Френкелем. Терминология была соответствующая: «при оптовой покупке скидка…», «первосортный товар…»
Во многом благодаря Дмитриеву лесное урочище Сандармох, что в Медвежьегорском районе, с 1998 года приобрело статус мемориального кладбища: здесь были расстреляны и захоронены более девяти тысяч человек 58 национальностей. В основном это были заключённые Белбалтлага и Соловецких лагерей, жители окрестных сёл… По уже установившейся традиции 5 августа (дата начала в 1937 году первой, самой массовой и одной из самых жестоких «массовых операций НКВД») приезжают поклониться праху близких из разных уголков России, а также из Грузии, Германии, Польши, Финляндии, Норвегии… Правда, вот уже два года, как местная медвежьегорская власть не принимает былого участия в этом коллективном поминанье. А прежде принимала и активно помогала Дмитриеву. И армия, и сотрудники МВД и ФСБ – тоже. Почему же теперь – нет?
Высказываются разные предположения. Защитники Дмитриева считают, что «позорной» уголовной статьей Дмитриева хотят скомпрометировать в глазах общественности. А на самом деле, мол, засадили его из мести якобы находящиеся сегодня у власти дети и внуки энкавэдэшников-палачей, чьи списки он обнародовал в 2016 году.
Другое мнение, что Дмитриев своей каналоармейской лопатой копал под фундамент государства, способствовал разрушению его имиджа в глазах международного сообщества. Отсюда и арест. Дескать, посидит правдолюб на нарах, поест тюремной похлёбки и перестанет копать.
Странно однако. Ну что сегодня может сделать человек одной лопатой? По-моему, гораздо успешнее копают под государство своим образом жизни и своими богемными прихотями те, кто либо сам находится у власти, либо приближен к ней, либо относится к поощряемой властью элите. Кто уверен: деньги и секс правят миром (ну это, как правило, до тех пор, пока не отнимут деньги и не дадут в руки кайло).
В одной из телепередач на Первом канале очень солидного возраста и солидных званий мужчина на всю страну признался, что имел секс с девочками-подростками (секс! а не какие-то девять фото из компа Ю. Дмитриева) (Я не называю ни передачу, ни «героя», так как у «героя» есть не только дети, но и внуки, и правнуки. – Авт.). И ничего: не схватили тут же за белы руки, не стали тайно рыться в его компе в поисках компромата, как рылись у Дмитриева… Может потому, что «герой» был уж слишком известная фигура: как-никак являлся членом Комиссии по правам человека при Президенте Российской Федерации, награждён орденом «За пользу русской культуре»…
Не то Дмитриев. За него взялись всерьёз. На девяти снимках его приёмной одиннадцатилетней дочери одни эксперты находят порно (например, хранитель декоративно-прикладного и народного искусства Карельского музея ИЗО Сергей Сергеев), а другие (доктор медицинских наук, автор многих трудов по проблемам сексопатологии, заместитель председателя экспертной комиссии при правительстве Санкт-Петербурга Лев Щеглов) не находят. То есть, можно предположить, что С.Сергеев, глядя на снимки, исходит из традиций народного искусства, хотя в числе своих любимых писателей в одном из интервью («И спец, и чтец, и в хоре певец») он называет американского драматурга Теннесси Уильямса. И это вроде бы говорит о незашоренности карельского эксперта. Но тогда ещё более незашорен вооружённый последними достижениями современной западной сексопатологии петербуржец Лев Щеглов. Кому верить? Да и кто в наше время, где в Кремлёвском (!) Дворце съездов выходят на сцену почти обнажённые певички, возьмётся определять, где порно, а где не порно. Это почти то же самое, что искать границу между бедным и нищим. Судьи в растерянности и сначала продляют Юрию Дмитриеву отсидку, затем оправдывают… И… снова арест, конвой, ну словно Дмитриев самый опасный бомбист.
Что примечательно: прежде искусные следователи (а других в этой истории и быть не может) не получили признания у несовершеннолетней дочери Дмитриева насчёт «развратных» действий её приемного отца. А теперь вроде получили… И боль за слезинку ребёнка заставила органы прибегнуть к новому аресту правозащитника.
Но, возможно, именно слезинка ребёнка, потерявшего в младенчестве родителей, виделась бывшему детдомовцу Юрию Дмитриеву, когда он делал раскопки очередного захоронения, узнавал о чьём-то отце, деде… И, называя их, прежде безымянных, давал возможность детям, внукам и правнукам обрести свой род в его полноте, поклониться «отеческим гробам».
Не знаю, права ли я в своих предположениях. Достоевский говорил, что в каждом из нас есть и жертва, и палач. И потому – «Мне отмщение, и Аз воздам…»