Иосифу Михайловичу Гину перевалило за 80, но его живые глаза, искрометный юмор не позволяют в это поверить: говоря словами Маяковского, у него в душе ни одного седого волоса.
Каждый раз, встречая Иосифа Михайловича, задаю ему вопрос: «Что вы сейчас читаете?». А он отвечает: «Вы знаете, Ирочка, в моем возрасте уже не читают, а перечитывают…». С его легкой руки и я начала этот новый старый круг и сделала уже не одно открытие в давно вроде бы известном.
Когда слушаю по местному радио передачу, которую уже много лет ведет Иосиф Михайлович, откладываю все дела. Слушаю, не отрываясь, не потому, что он известный литературный критик, а потому что о поэзии он говорит сердцем, как никто другой. Тонкий знаток литературы, поэзии, Гин разговаривает со своим слушателем так, как будто вы самый его сокровенный друг, а потому хочется слушать и слушать, о ком бы он ни говорил: о Блоке, Пушкине, Паустовском или Платонове. Но у радио есть один недостаток: рассказчику нельзя задать вопрос, поделиться своим переживанием по поводу сказанного, а потому давно мечталось как-нибудь оказаться собеседником милейшего Иосифа Михайловича один на один. И вот представилась такая возможность.
– В одной из передач вы вспоминаете слова Блока «Мы – дети страшных лет России – забыть не в силах ничего», говорите о том, что у каждого это свой список. Какой он у вас?
– Двадцатый век – век трагический. Надо сказать, страшные даты напрямую меня и моих близких все же не коснулись. Отец был мелким служащим, мама домохозяйка, под репрессии попала только двоюродная сестра. Хотя мы пережили войну и эвакуацию. Я прекрасно помню, как бомбили Ворошиловград, который был крупным промышленным центром. Город в советский период, по желанию, так сказать, трудящихся, несколько раз менял свое название, поэтому мы жили то в Луганске, то в Ворошиловграде…
После войны мой брат был аспирантом в Ленинграде и буквально голодал. И хотя я не техник в душе, но пошел в машиностроительный техникум, как и мои друзья, потому что отец сказал мне тогда: «У меня нет сил тянуть тебя до десятого класса». После техникума был направлен на работу на крупнейший в Европе паровозостроительный завод. Между прочим, несколько лет я был сменным мастером на испытании новых паровозов.
– Вы тогда не предполагали, что вам придется пятнадцать лет преподавать литературу в железнодорожном техникуме?
– Нет, но перед тем, как устроиться на завод, я стал-таки студентом-заочником филологического факультета Ростовского университета. А с третьего курса уже был студентом Петрозаводского университета, где преподавал мой старший брат Моисей Гин, известный литературовед-некрасовед. Мой брат оказался в Петрозаводске после войны, которую он прошел от солдата до командира взвода. Мы же все – я, моя жена, и наш сын – учились в университете у него, только экзамены я сдавал другим преподавателям.
Годы преподавания в техникуме с 1962 по 1977 были очень плодотворными. Я не только преподавал, но и активно печатался в газете «Комсомолец», журнале «Север». В техникуме был относительно свободен в выборе материала, хотя и в рамках программы. Я читал ребятам то, что ценил в русской литературе, – Есенина, Бабеля, Бунина, Пастернака, Паустовского, тогда не программных писателей. Помню, покойный директор Григорий Иванович Касьян один раз побывал у меня на уроке и сразу все понял. Я занимался своим делом. У Лермонтова есть такая фраза «Я хочу рассказать вам…». Это я и делал.
– У вас вышла небольшая книжечка под таким называнием, где вы рассказываете о своих корнях, брате, друзьях, о Петре Рудневе, Леониде Резникове. Запомнился связанный с ним забавный анекдотический случай…
– Да-да… Леонид Яковлевич был известным литературоведом, специалистом по Горькому. Это было в брежневские годы. На филфаке шла обычная защита дипломных работ. И вот только что защитившаяся студентка в заключительном слове решила поблагодарить своего руководителя Леонида Яковлевича и сказала: «Дорогой Леонид Ильич!». Что творилось! Лысина моего брата от беззвучного хохота стала малиновой, вся аудитория хохотала и колыхалась от смеха, ведь у всех в ушах навязли эти непрерывно повторяемые «Дорогой Леонид Ильич!»
– Получается, вы уже были не новичок, когда начали работать в журнале «Север»?
– Впервые меня опубликовали в «Севере» в 1957 году, а пришел я туда работать в 1977 году. С Олегом Тихоновым, который тогда был заместителем Дмитрия Гусарова и принимал меня на работу, так как редактор болел, мы учились вместе в университете. В мою бытность в журнале работали очень сильные личности, помимо Гусарова и Тихонова хороший прозаик Суржко, Геннадий Малышев, мой визави – сидел напротив меня – Иван Рогощенков. Я работал литературным сотрудником отдела прозы, моим завом был Эдуард Аалто, не шумный, но содержательный прозаик.
– Наверное, вам приходилось общаться со знаменитостями?
– У нас тогда все свои романы печатал Дмитрий Балашов. Человек он был потрясающий, но общаться с ним было непросто. Он всегда был одержим какой-то идеей. Если он шел к Гусарову, то обычно ни с кем не здоровался, шел прямиком к редактору и никого вокруг себя не видел. Но иногда и Гусаров, и Тихонов бывали заняты, тогда он приходил к нам – у нас была самая большая комната. И тогда он начинал говорить. Обычно он говорил о том, что печатал. Например, как-то выступал против Маяковского. Высказывался доказательно и подкреплял строками наизусть, их он знал множество. А у меня была своя история с Маяковским. Когда я был мальчишкой, был к нему настроен отрицательно, не зная толком его стихов. Но однажды мой брат, взяв предвоенный однотомник Маяковского, всю белую ночь напролет читал мне его стихи. Это была моя первая бессонная белая ночь. С этой ночи и начался для меня настоящий Маяковский.
– Вы ведете передачу на радио Карелии, рассказываете о поэзии и поэтах. Как вы выбираете тему?
– Моя душа радуется, что есть такая возможность. Каждый раз я ищу какую-нибудь зацепку. В прошлом году, например, отмечалась круглая дата со дня смерти Ивана Бунина Прекрасно помню этот день. Я как раз раненько шел на смену, сначала полчаса ехал на трамвае, потом около получаса шел по заводу до своего контрольно-сдаточного цеха. Это был 1953 год, тогда нас всё потрясало. Весной умер Сталин, а с Буниным это случилось в середине лета или даже ближе к осени. Да, это уже была осень. Бунин не любил революцию, а умер 8 ноября, как раз в праздничный день. И вдруг я по радио слышу: «В Париже скончался русский писатель Иван Бунин». Я в то время уже был достаточно начитан. Позже именно по Бунину писал свою дипломную работу.
– Знаю, что отец ваш был незаурядным читателем, у вас была читающая семья. В своей книжке вы пишете, что отец очень гордился сыновьями-филологами, что помнит толстовскую «Войну и мир» в подробностях..
– Да, у меня сейчас, как и у Бунина, один из главных богов – Лев Толстой. Например, Достоевского сейчас редко перечитываю. У Толстого перечитываю преимущественно «Войну и мир». Притом, такая у меня тяга к личности Толстого, вы не поверите, я ведь диким способом перечитываю и «Анну Каренину»..
– А вы не читали новую книгу о Толстом «Бегство из Рая» Павла Басинского?
– Знаете, я не полюбил эту книгу, потому что Басинский смотрит глазами Софьи Андреевны, а мне надо смотреть глазами Льва Николаевича, я других глаз принципиально не желаю. Это, наверное, жестоко, хотя бы по отношению к Софье Андреевне, но мне нужен взгляд Толстого.
– В прошлом году у нас в журнале была рубрика «10 любимых книг», потом Кирилл Олюшкин проанализировал ответы, и совершенно неожиданно получилось, что первым среди любимых авторов оказался Пушкин…
– Пушкин – чудо! Как все мальчишки, в юности я больше Лермонтова любил, а Пушкин, как и Тютчев, требуют немалого житейского опыта. Чем старше становлюсь, тем больше прикипаю к «Онегину». Это же анекдот, я «Евгения Онегина» перечитываю по 2-3 раза в год! Правда, не всегда одинаково. Я люблю, например, начать читать с 6-й главы. Очень люблю лирические отступления, где звучит сам Пушкин, а их там больше половины романа, это самые мудрые его вещи. У меня иногда так происходит и с Толстым, и с Булгаковым. Возьму из «Мастера и Маргариты» только линию Иешуа и пройдусь по роману. Очень люблю «Три сестры» Чехова, но тут уже по частям читать не будешь. Из прозы очень люблю Паустовского. Навсегда! То, что это сейчас немодно и его сейчас мало читают, меня мало трогает. Своими гениальными текстами потрясает Библия. Читая псалмы, я могу кое-что осилить и в подлиннике.
– О ком будет ваша ближайшая передача?
– Она будет посвящена нашему карельскому поэту и философу Юрию Линнику. «Единство мира постигая…» Эта его строчка потрясла меня более сорока лет назад. А узнал я его в 1959 году, когда он, 15-летний мальчишка, принес Олегу Тихонову эссе о Брюсове. Он уже тогда поразил и меня, и Олега Тихонова.
– Иосиф Михайлович, вы прожили долгую жизнь. Все знают вас как человека чрезвычайно позитивного. Поделитесь с нами, как вы научились преодолевать тяготы и горести жизни?
– Видите ли, я не один. В 1955 году я встретил Соню, и с каждым годом все больше понимаю, что ей нужен, и что мы не можем быть друг без друга. Она мне даже однажды сказала: «Если у тебя совести нет, то ты раньше уйдешь…» (Софья Михайловна Лойтер – профессор ПетрГУ, фольклорист, литературовед. – Ред).
А еще мое спасение в том, что я довольно крепко прилепился к своей не совсем реализованной биографии, к своему делу, к литературе. Литература для меня – это стержень, и труд, и отдых, и, честно говоря, я не знаю, где между ними граница. Я не знаю, какая это сидит во мне, физиологическая или психическая, потребность перечитывать Толстого, позднего Пушкина. Меня потрясает Платонов. Прочтите первый абзац начала романа «Котлован». У него особый язык! Эти несколько строк – просто удивительны! Чудак, казалось бы, ан нет, не простой чудак, а гениальный писатель.
А на склоне лет я засел за идиш, чтобы в оригинале читать любимого Шолом-Алейхема.
– Как вы относитесь к современной литературе? Что посоветовали бы прочесть?
– Дело в том, что я глубокий старик, и я вообще не читаю, я пе-ре-чи-ты-ва-ю! Для стариков это самое лучшее. Я давно не перечитывал «Героя нашего времени», безобразие! В этом году мы будем отмечать 200 лет со дня рождения Лермонтова. Перед Лермонтовым я в долгу. Читал его в ранней юности. Но есть же еще «Молитва»! «И верится, и плачется, и так легко, легко…» – душу переворачивает! Например, «Тамань» в «Герое нашего времени» считается идеальным образцом русской прозы, а написал-то ее 25-летний мальчишка! В 26 с полтиной он уже погиб… В этом же 2014 году 200 лет Шевченко. Они с Лермонтовым – ровесники. А я ведь с Украины и, хотя украинский я сейчас знаю плохо, но шевченковский украинский мне близок. Он не революционер, он бунтарь народный! Потрясающий поэт.
Мне трудно дать какой-то совет читателю. Я готов был бы опрокинуть на него то, что люблю, но до этого надо дойти.
– Как вы сейчас воспринимаете сегодняшнее время?
– Я старюсь не брюзжать, но, вы будете смеяться, я, как и Карл Маркс, не люблю капитализма. Карл Маркс проанализировал его, а мне приходится в нем жить. Хотя и от сталинского социализма не в восторге. Получается, мне никак не угодить…
– Получается, что человек – заложник времени…
– Вот-вот! «Вечности заложник, у времени в плену», как сказал Пастернак…