О некоторых, на мой взгляд, образцово «лунных» джазовых музыкантах XX века хочу поговорить с вами в нескольких коротких эссе. Герой первой публикации – Бикс Байдербек.
Многие годы я слушаю джаз почти ежедневно, страстно его люблю и, пожалуй, неплохо в нем разбираюсь. Но лишь недавно поймал себя на мысли, что могу не просто перечислить своих любимых джазовых исполнителей, но и выделить основную черту, роднящую их между собой. Кажется, это тот самый случай, когда определенное сходство характеров и судеб до некоторой степени объясняет, почему в записях совершенно разных музыкантов нескольких поколений чудится какая-то общая, бесконечно трогательная и очень симпатичная мне интонация.
Имена этих людей занимают почетные места в любой джазовой энциклопедии, о них пишут книги и защищают диссертации, их уже десятилетия обожают толпы поклонников, а между тем, и при жизни и после смерти они были и остаются в тени своих более знаменитых коллег. Тому есть и объективные, вполне понятные причины, – особенности исполнительской техники, например. Конечно, поговорим и об этом, но все же…
О, это словно заговоренное, постоянное второе место, вечное «серебро»! Не я один предпочитаю его золоту, как закат – рассвету, полночь – полудню, а луну – солнцу.
О некоторых, на мой взгляд, образцово «лунных» джазовых музыкантах XX века я и хочу поговорить с вами в нескольких коротких эссе.
Летом 1928 года в Чикаго широко известный в узких кругах ценителей трубач Луи Армстронг приобрел билет на места для цветных в Городском театре, чтобы послушать короля джаза Пола Уайтмена, руководителя лучшего на тот момент белого джазбэнда. Не будем пускаться в соблазнительные рассуждения, кто из присутствовавших на том концерте являлся истинным Королем; в конце концов всемирная слава Армстронга была еще впереди, а Уайтмен уже вошел в историю музыки первым публичным исполнением «Голубой рапсодии» Гершвина. Главное, что на корнете в оркестре Уайтмена тем вечером играл Бикс Байдербек.
«Эти нежные звуки пронзили меня насквозь», – признавался позднее Армстронг. Они с Биксом познакомились и в течение недели каждое утро, запершись на ключ в репетиционном зале, «знай себе дудели» на пару. Бытовых магнитофонов тогда не существовало, аудиозаписей нет. А были бы они бесценны. Ибо, только услышав этот дуэт, мы смогли бы ощутить дух Века Джаза 1920-х во всей полноте. Только неделю музицировали вместе два главных Гения эпохи, – черный и белый, «солнечный» и «лунный». «Пушкин взял себе в эпохе все, что не успел взять Грибоедов и до чего не договорился Пушкин», – справедливо считал Иван Гончаров. Для американской музыки Армстронг и Байдербек – то же, что Пушкин и Грибоедов для русской литературы.
Это не пустые слова. Я искренне убежден, что, когда России понадобился национальный Гений, Господь все устроил для того, чтобы Гений явился. Только для этого случились все реформы Петра I, для этого состоялось вторжение Наполеона. Державин только потому прожил долгую жизнь, чтобы на склоне лет прокряхтеть: «Бога ради, оставьте вы этого поэтом». Соответственно, только для того свозили работорговцы несчастных негров на юг США; только для того в короткий срок возрос, как на дрожжах, Новый Орлеан; только для того состоялась война между Севером и Югом, чтобы в начале XX века в семье новоорлеанской проститутки родился боевитый чернокожий малыш. И чтобы с детства он слышал новый стиль музыки, который позже назовут словом Джаз.
Нет нации без образующего ее Гения. Нет Греции без Гомера. Нет России без Пушкина. Нет США без Армстронга.
Но почему-то планеты без оттеняющих их спутников всегда кажутся обездоленными. Нет Гомера без Гесиода, нет Пушкина без Грибоедова. И нет Армстронга без Бикса Байдербека.
Леон Бисмарк Бикс Байдербек родился 10 марта 1903 года в Девенпорте штат Айова, в семье преуспевающего бизнесмена, торговца углем. Как и положено приличному ребенку из мелкобуржуазной среды, в детстве учился музыке, но жульничал: обладая феноменальными способностями, поленился толком освоить нотную грамоту, а на фортепиано играл по памяти, изображая перед педагогом чтение с листа. Джаз впервые услышал лет в девять, не вживую, а с граммофонной пластинки. Но влюбился в этот стиль, выпросил у соседа корнет, освоил инструмент самостоятельно и подростком уже музицировал со всеми заезжими джазменами. Те научили паренька играть в ансамбле и напиваться в дециму при каждом удобном случае. Собственно, всю оставшуюся жизнь Байдербек больше ничем и не занимался, даже о его теоретически вероятных любовных похождениях толком никому ничего не известно.
В 1921 году, спасая чадо от обоих пагубных увлечений, родители отправили Бикса в закрытую школу в Иллинойсе. Толково придумали, особенно если учесть, что от школы было рукой подать до Чикаго, который во времена сухого закона прославился как раз безудержным подпольным пьянством под аккомпанемент джаза. Из школы Бикса отчислили за прогулы. В 1923 году он создает собственный оркестр «Wolwerins» («Росомахи»), в составе которого вскоре записывает первую пластинку. Далее – работа в оркестре Джина Голдкетта, и наконец, Звездный час: в 1927 году корнетист Леон Бикс Байдербек и его ближайший друг саксофонист Фрэнк Трамбауэр приглашены в знаменитый оркестр Пола Уайтмена. В составе этого оркестра несколько месяцев спустя Бикса и услышал Армстронг.
Чем же так глянулся Великому Луи этот нескладный, застенчивый, лопоухий корнетист? Очевидный ответ «Стилем своей игры» ничего не объясняет. Что за стиль-то такой? Чем он принципиально отличается от исполнительской манеры Армстронга? Придется рискнуть и попытаться сформулировать с помощью слов нечто принципиально невыразимое: ощущение от музыки.
Для Армстронга джаз с младенчества был естественной средой становления как музыканта. Да, его Лицеем стали кабаки и публичные дома Нового Орлеана. Но в этих заведениях еженощно музицировал трубач Бадди Болден, легендарный создатель «большого квадрата» с характерным акцентом на второй и четвертой доле такта, ритмической основы традиционного джаза. А также пианист Джелли Ролл Мортон, который, явно не собираясь умереть от скромности, и вовсе утверждал, что изобрел джаз лично. Армстронга с ранней юности «натаскивал» музыкально и отечески опекал великолепный Папа Джо, лучший джазмэн своего времени Кинг Оливер. Ну, представьте: это словно бы вас, начинающего поэта сам Державин, в гроб сходя, благословляет, а сам Жуковский самоотверженно пестует.
А Бикс являлся самоучкой в самом прямом, обидно уничижительном смысле слова. В родной посконной (точнее, кукурузной) Айове ему просто не у кого было учиться. Партнерами на эстраде становились музыканты классом заведомо ниже новоорлеанских корифеев. Словом, молодой Грибоедов волею судьбы оказывается в зоне влияния Катенина и Шишкова, а не Батюшкова и Жуковского. Конечно, Катенинский кружок тоже интересное явление, но до «Зеленой лампы» и «Арзамаса» ему далеко.
В результате технически Байдербек в сравнении с Армстронгом – наивный ребенок. Восхищающая многих нестандартная аппликатура Бикса всего лишь следствие пробелов в музыкальном образовании. Отсюда же часто вяловатая, неуверенная атака. И словно сознавая свое несовершенство, корнет Бикса посреди нежной лирической импровизации иногда вдруг истерически взрывается отчаянным всхлипом.
Вот. Вот чего никогда не было и не могло быть у Армстронга. Он всегда радостно понимал, что избран, его в колыбели Бог поцеловал на счастье людям. «Когда я попаду на Небо и встречу Архангела Гавриила, то сдую его с облаков», – повторял он всю жизнь. Истинно – «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» Солнечному Гению доступны все человеческие мысли, эмоции и чувства, кроме одного: сомнения в собственной художественной состоятельности, уместности и необходимости своего присутствия в мире. А как раз на долю «лунных» художников достается неизбывное горе от ума, мучительная рефлексия по любому поводу, долгие часы раздумий над каждой стихотворной строчкой или музыкальной фразой.
В то время как Америка упивалась шальными деньгами и необузданным весельем Века Джаза, а фондовый рынок ставил рекорд за рекордом под аккомпанемент ликующей трубы Луи Армстронга, – печальный корнет Бикса ненавязчиво напоминал слушателям о том, что любовь бывает несчастной, а молодость не вечна; что любой кредит когда-то придется оплатить, а наутро после разудалой пирушки неизбежно наступает похмелье. И депрессия, возможно даже Великая…
Увы, но во всем, что касается выпивки Бикс, как мы помним, был признанным экспертом. До сих пор спорят, что за дьявольская сила толкала его к алкоголизму. Официальное непризнание? Ведь при жизни Байдербека его имя в прессе было упомянуто лишь единожды. Растущая неприязнь коллег? В оркестре Уайтмена Бикса искренне любили и ценили, но раздражение музыкантов тоже можно понять: как положиться на человека, который систематически не является на репетиции и концерты, или является с виноватой пьяной улыбкой на лице! Высокомерное презрение собственной чопорной семьи? Выбрав карьеру музыканта, для родителей Бикс навсегда сделался паршивой овцой, он с гордостью присылал отцу и матери все свои пластинки, те их даже не распаковывали. Просто генетическая склонность, несобранность, безволие? Да, конечно, не без этого. Но поверьте, чтобы уже в двадцать шесть лет впервые оказаться в наркологической клинике, а неполных двадцати девяти умереть от приступа белой горячки, – это нужно пить много, долго, непрерывно и целенаправленно.
Есть очень трогательная версия: Бикс попросту пал жертвой американской расовой сегрегации. Тайно поиграв с Армстронгом, Байдербек воспарил, ему открылись новые горизонты, теперь бы и начать работать по-настоящему, учиться у гениального старшего товарища, но… В 1920-е в США черный и белый музыкант выступать вместе не могли по определению. Коллег по оркестру Уайтмена Бикс безоговорочно перерос, а расти дальше ему не дали.
Мне почему-то кажется, что все было с точностью до наоборот. Байдербека, человека вовсе не лишенного предрассудков воспитавшей его среды, вполне устраивала роль ведущего белого корнетиста в джазе. Но как музыкант он не мог не понимать очевидного превосходства многих чернокожих исполнителей. И в глубине души всегда с горечью признавал свое поражение. В этом смысле знакомство с Армстронгом сыграло катастрофическую роль: Бикс воочию увидел музыкальное совершенство, лично для него принципиально недостижимое. Дальше жить стало не для чего.
Именно поэтому во всех зрелых записях Бикса звучит то, что Теннеси Уильямс называл обаянием сдавшегося человека. Очень редкое качество, ибо большинство людей все-таки продолжают на что-то надеяться в любой ситуации. А еще сдавшиеся, потерявшие смысл жизни люди не живут долго, и всегда трагическая их смерть почему-то мучительно напоминает самоубийство.
В «Путешествии в Арзрум» Пушкин почтил память нелепо и бессмысленно погибшего Грибоедова горькой эпитафией со знаменитым афоризмом в конце: «Его меланхоличный характер, его озлобленный ум, его добродушие, самые слабости и пороки, все в нем было необыкновенно привлекательно. Замечательные люди исчезают у нас, не оставляя по себе следов. Мы ленивы и нелюбопытны…». На склоне лет Армстронг высказался о Байдербеке короче: «Многие ребята с тех пор пытались играть так, как Бикс. Пока что это не удалось никому».
…К 1949 году, когда Джаз оказался в очевидном тупике, музыканты просто не понимали, куда им двигаться дальше после эры горячего бибопа. Ну, хорошо, теоретически можно научиться играть на своем инструменте виртуознее и быстрее Паркера или Гиллеспи, а смысл? Широкая публика и так уже, мягко говоря, валом не валит. Из ступора джазовый мир вывел решивший вернуться к истокам на новом уровне молодой трубач по имени Майлс Дэвис. Он записал этапный, давший путевку в жизнь «прохладному джазу» альбом «Birth of the Cool» («Рождение стиля Кул»). Отличительными чертами нового направления стали интеллигентность и мягкость звучания, внутренняя напряженность, лиричность и строгая элегантность. Первым в ряду своих учителей и предшественников Дэвис неизменно называл Бикса Байдербека.