Когда наступит очередное 23 февраля, многочисленные дамы, присутствующие в друзьях на моей страничке ВКонтакте, опять закидают меня поздравительными открытками. Одно время я относился к этому с иронией, ибо к армии никогда никакого отношения не имел, но сейчас думаю, что есть здесь определенная логика.
Праздник-то официально называется сейчас «Днём Защитника Отечества», а разве я их не «защитю», если потребуется? Да любого супостата на месте грохну первым попавшимся тяжёлым предметом, даже не дожидаясь приказа министра обороны или верховного главнокомандующего! И кроме того, через пару недель я буду их всех поздравлять с 8 Марта, хотя вряд ли кому-то из них симпатична придумавшая Международный женский день Клара Цеткин, а иные и слово «женщина»-то по отношению к себе применять не очень любят.
Служил — не служил, а праздник этот всё равно всегда с тобой с тех самых пор, как лет сорок назад, под звуки радио, разносящего по округе бодрые марши, впервые по слогам прочёл известное стихотворение Маршака:
Дуют ветры в феврале,
Воют в трубах громко.
Змейкой вьется по земле
Легкая поземка.
Над Кремлевскою стеной —
Самолетов звенья.
Слава армии родной
В день ее рожденья!
Как весело маршировалось под эти марши — с пластмассовым «калашниковым» за плечами перед зеркалом! Топаешь – и мысленно представляешь себя в виденном по телевизору парадном строю солдат, идущих по Красной площади под аккомпанемент духового оркестра. В синхронном движении сотен одинаково одетых людей всегда есть что-то завораживающее – когда не видишь лиц, не воспринимаешь каждого отдельно взятого участника действа как отдельное существо, и следишь за этими многоголовыми и многоногими инопланетянами с чувством одновременного страха и восторга. Естественно, что в пять лет я не слышал слова «эстетика», но милитаристская эстетика быстро сделалась неотъемлемой частью моей повседневной жизни, моих игр, моих интересов.
Вдруг как-то сразу разонравились те сказки, в которых герою не приходилось, облачаясь в рыцарские доспехи, отправляться на разборки к какому-нибудь Кащею или Змею Горынычу. Самыми любимыми песнями стали те, что исполнялись всяческими ансамблями песни и пляски в маршевых ритмах – типа «Идет солдат по городу» или «Через две зимы, через две весны отслужу как надо и вернусь….»
Каждый день на всех столах и подоконниках, где только оставалось свободное место, я выстраивал свои игрушечные войска – витязей времён Ледового побоища, конников времён гражданской войны, пехотинцев времён Великой Отечественной, танки, артиллерию, матросов и пограничников, и либо устраивал парады, либо превращал всю комнату в поле бесконечной битвы. Всё это, как ни странно, служило не только развлечением, но и пробуждало интерес к истории.
Помню, в какой-то период моей самой любимой игрушкой стали «русские воины» — набор пластмассовых фигурок, изображавших солдат разных эпох с древнейших времён до наших дней. Выполнены они были не очень талантливо. Екатерининский гренадер, например, в пышном парике с косичкой, напоминал скорее трансвестита с ружьём, стрелец XVII века был похож на Деда Мороза, который, будучи не в духе, пришёл не с мешком подарков, а с топором. Но меньше всего повезло древнерусскому витязю, почему-то выкрашенному в ядовито-жёлтый цвет. Правой рукой он опирался на клинок обнажённого меча, в левой же держал щит – настолько массивный, что, не будучи прислонённым к чему-нибудь устойчивому, моментально терял равновесие и валился на бок. Какой худсовет пропустил сей шедевр в продажу, не знаю, но тогда я не замечал его недостатков и уже довольно быстро получил чёткое представление о том, как выглядела форма и оружие у участников самых знаменитых сражений.
Записываясь в школьную библиотеку, я чуть ли не первым делом с негодованием отверг предлагаемого мне Виталия Бианки и спросил: «А нет ли у вас чего-нибудь про войну?». Нашлось очень много – на любой вкус, в стихах и прозе, в диапазоне от детских пересказов древних богатырских былин до рассказов о буднях современной армии. В младших классах запоем читали все – даже те, кто потом навсегда позабудут, как это делается, проглатывали тоненькие книжечки за несколько часов, иногда прямо на переменах, не слыша ни звонков, ни голоса вошедшего в класс учителя, и потом активно делились между собой впечатлениями. Конечно, едва только освоив букварь, трудно отличить хорошее, качественное произведение от попсовой ерунды, постепенно отбивающей вкус к чтению, но даже эта ерунда, уже тогда казавшаяся неправдоподобной, иногда запоминается надолго.
Даже жизнеописания реальных полководцев, попадавшие нам в руки, зачастую были близки по жанру к анекдотам про Ходжу Насреддина – и хорошо ещё, если речь шла о Котовском, а не о Рокоссовском! Тем не менее, именно книги о реальных исторических персонажах ценились у нас выше – особенно если среди иллюстраций встречались расчерченные стрелками карты битв и изображения военной техники с пояснительными подписями, типа: «тигр», «пантера», «Т-34».
Мы смеялись над девчонками, которые в третьем классе всё ещё зачитывались сказками и не знали имён героев гражданской и маршалов победы. Никто не заставлял нас этим увлекаться, призывая быть патриотами, как никто меня не привязывал к креслу дома перед радиоприемником, когда в эфире читалось описание Бородинской битвы из «Войны и мира». Знание боевого прошлого проникало в наши умы само собой. Просто из этого состояла вся наша история, которую стыдно не помнить. Весь Гайдар, «Сын полка» и «Повесть о настоящем человеке» Полевого, «Василий Теркин» Твардовского и даже фронтовая лирика Симонова, были пройдены именно тогда – может быть, раньше, чем положено по программе, и всё-таки очень вовремя.
Конечно же, интерес к военной тематике поощрялся взрослыми. По окончании первого же отбытого нами в школе учебного года, на торжественной линейке всем — в том числе, кажется, и девчонкам, вручили по экземпляру книжки Сергея Баруздина «Шёл по улице солдат».
Среди школьных вечеров, приуроченных к различным памятным датам, едва ли не самым ожидаемым считался концерт, посвящённый 23 февраля. В принципе, из года в год там пелись одни и те же песни и читались одни и те же стихи – о том, что «тихо на границе – но не верьте этой тишине», о том, что пограничник «всегда на страже. И автомат заряжен». Зато старшеклассники каждый раз показывали какой-нибудь спектакль с приключенческим сюжетом, в ходе которого то пионеры задерживали шпиона, то юные разведчики пробирались в белогвардейский штаб, выведывали все вражеские секреты и попутно лишали жизни главного золотопогонника. Под конец же на сцене появлялся самодеятельный ВИА, затягивающий что-нибудь такое, от чего сжималось сердце:
Шёл в атаку яростный сорок первый год.
У деревни Крюково погибает взвод.
Все патроны кончились, больше нет гранат.
Их в живых осталось только семеро молодых солдат.
Их в живых осталось только семеро молодых солдат.
В День Советской Армии разрешалось вместо выполнения домашнего задания смотреть по телевизору фильм «Офицеры», что и делал с превеликим удовольствием. А ещё в интернате для слабовидящих и слепых накануне праздника, как правило, проводился так называемый парад октябрятских войск. Это, когда ученики 1-3 классов, одетые в форму разных родов войск, в течение часа маршировали по периметру спортивного зала, горланили строевые песни и декламировали стихотворения патриотического содержания — примерно те же, что и на концерте. Родов войск было три: пограничники в картонных фуражках и рубашках защитного цвета, лётчики в синих комбинезонах и беретах и матросы – с полосатыми воротничками, картонными ободками на головах с двумя хвостиками сзади и надписью «Аврора» спереди – типа бескозырок. У каждого матроса ещё почему-то на боку болтался пластмассовый кортик, что наводило на мысль о захвате революционного крейсера пиратами.
Зрители в зале практически отсутствовали, принимал же парад какой-нибудь приглашённый ветеран, большую часть времени задумчиво глядевший в одну точку и под занавес произносивший несколько фраз заранее выученного текста. Организовывавшая это мероприятие воспитательница Зинаида Ивановна, как-то сразу невзлюбившая меня, считала моё присутствие в строю излишним. Мне ни разу даже не позволили примерить форму, ибо таким нарушителям дисциплины место только среди зрителей. В первый раз было обидно, но затем, наблюдая происходящее со стороны, я вдруг пришел к удивительному открытию. Оказывается, хождение строем кажется увлекательным занятием только пока ты сам стоишь в строю, а когда сидишь на скамеечке в углу полупустого зала, в глаза, прежде всего бросаются почему-то картон и пластмасса, а ещё – то, как всё-таки непохожи твои одноклассники на настоящих солдат, когда неуклюже оглушительно топают вразнобой, делая вид, будто печатают шаг.
Куда ближе к образам своих любимых героев фильмов и книг мы были, когда после уроков на прогулке, вооружившись палками, бегали по школьному двору – то атакуя невидимого противника, то отступая с тяжелыми боями и потерями. Или, когда, соорудив из маленького бревнышка и найденной на близлежащей помойке надтреснутой крышки от унитаза некое подобие пулемёта «Максим», забирались на крышу заброшенного овощехранилища и мужественно держали оборону от нападающих басмаческих или белофинских – как заранее договоримся, банд. А когда в школе раздавался звонок, зовущий на обед, ещё успевали красиво умереть от шальной пули. Успешное взятие штурмом снежной крепости, стены которой ты сам возводил ещё несколько часов назад, катая всё набухающие ледяные волны от забора до забора, ощущалось как настоящая победа. И крыльцо наглухо заколоченного чёрного хода с облупившейся штукатуркой в нашем воображении превращалось во вполне реальную подлодку, идущую в очередной опасный рейд – почти как в кино про «Капитана счастливой Щуки».
Зинаида Ивановна, по-бериевски злобно поблёскивая очками, бегала вкруг школы, собирала нас вместе и пыталась отвлечь безопасными мирными играми. С тяжёлым вздохом мы становились в кружок и начинали водить хороводы, уныло приговаривая что-нибудь, вроде: «Ка-ба-чок, ка-ба-чок, то-нень-ки-е нож-ки!..» Но едва только наша «фрекен Бок» отворачивалась или забалтывалась с кем-то из коллег, я спешил увести большую часть игроков партизанить в глубь скверика. Эти её «кабачки» были ни о чём, а нас ждали большие дела, захватывающие истории с неожиданными развязками и настоящим катарсисом:
Только в грезы нельзя насовсем убежать,
Краткий век у забав, столько боли вокруг.
Постараться ладони у мертвых разжать
И оружье принять из натруженных рук.
Испытай, завладев еще теплым мечом
И доспехи надев, что почем, что почем?!
Испытай, кто ты — трус иль избранник судьбы,
И попробуй на вкус настоящей борьбы.
И когда рядом рухнет израненный друг,
И над первой потерей ты взвоешь, скорбя,
И когда ты без кожи останешься вдруг,
Оттого, что убили его, не тебя.
Ты поймешь, что узнал, отличил, отыскал,
По оскалу забрал — это смерти оскал,
Ложь и зло, погляди, как их лица грубы,
И всегда позади воронье и гробы…
Измазанные в осенней грязи или облепленные с ног до головы снегом, с расквашенными носами или закоченевшими ногами, мы возвращались с поля боя счастливыми. И даже безнадёжно слепые полагали, будто им когда-то придётся отдавать священный долг Родине. Время от времени всех учащихся интерната отправляли на медосмотр, и если становилось известно, что кому-то врачи в своих бумагах писали «готов только к нестроевой службе», бедолагу поднимали на смех, презрительно обзывая «обозником». Хотя, если честно, написано у всех было примерно одно и то же.
Впрочем, когда всех стали таскать уже непосредственно в военкомат – чисто формально, не надеясь найти внезапно прозревших, общее настроение уже было совсем другое. Кто-то уже успел прочесть взрослые книги о войне Василя Быкова и Алеся Адамовича, вмиг излечивающие от романтических иллюзий, кто-то из рассказов отслуживших и дембельнувшихся старших братьев, соседей, случайных попутчиков в поезде, узнал кое-что о дедовщине и о тех «горячих точках», про которые молчал телевизор. Образ современной армии в нашем сознании к шестнадцати годам заметно изменился. Помню, в пять лет я довольно продолжительное время жил у бабушки в Ленинграде на улице Бухарестской неподалеку от казарм какого-то стройбата, и каждый день в одно и то же время утром и вечером мимо наших окон проходила толпа людей цвета хаки. Тогда казалось, будто это какие-то неправильные солдаты – оружия при себе не имеют, идут не в ногу, да ещё и громко ругаются матом с тем характерным акцентом, который я раньше слышал только на пластинке про старика Хоттабыча. Теперь же именно эта картинка всплывала из глубин памяти при любом упоминании слова «солдат».
Мне рассказывали, как году в 85-м тогдашний петрозаводский военком решил провести с призывниками тёплую беседу не тему «Армия – школа настоящих мужчин».
— Вот приедете вы из Афганистана… — радостно начал он заранее заготовленную фразу.
— Или привезут!.. — ехидно вставил чей-то голос из полутемного зала. Военком осёкся, скомкал речь и поспешил удалиться в неизвестном направлении, ибо возразить было нечего.
И всё, что происходило дальше с нашими вооружёнными силами, для нас так и осталось всего лишь картинкой на телеэкране, статьёй в газете, чем угодно – но только не строкой в биографии. Наверное, к счастью – ибо те, кого это коснулось напрямую, стали участниками трагедии, которая, увы, была неизбежна.
Наше детство прошло на фоне холодной войны, то чуточку затихавшей, то разгоравшейся с новой силой. Мы были приучены к мысли, что, может быть, завтра поутру уже не проснёмся – и не обязательно потому, что Америка или Китай примут решение превратить здесь всё в радиоактивный пепел. Ошибка компьютера или маньяк, захвативший управление ракетной установкой, тоже блестяще могли бы справиться с ролью наших палачей.
Особенно настойчиво этот сюжет идеологи самого разного ранга начали напоминать всем после того, как осенью 1983 года на Дальнем Востоке был сбит южнокорейский авиалайнер. В течение жизни нескольких поколений страна жила предчувствием уже даже не войны, а конца света – а так жить невозможно. Рано или поздно у кого-нибудь должны были сдать нервы, ибо всё имеет свой предел – в том числе и человеческое терпение. И на следующий день после того, как в присутствии телекамер Рейган и Горбачёв, договорившиеся о сокращении ракет средней дальности, пожали друг другу руки, учителя в школе нас поздравляли с тем, что мир наконец-то сделался безопасным. Что будет дальше, уже никого не волновало – просто надоело бояться!
И когда конспирологи типа Николая Старикова сейчас рассказывают телезрителям о том, как агенты влияния, выполняя секретные поручения Пентагона, разваливали СССР и его армию, они лукаво умалчивают о том, что самые громкие призывы разоружиться в одностороннем порядке и отправить всех солдат и офицеров по домам, в конце 80-х звучали из уст Алеся Адамовича и Вячеслав Кондратьева – писателей фронтового поколения, которых язык не повернется назвать «шпионами». Эти люди, видевшие ад собственными глазами и описавшие его с поразительной точностью, получили такую глубокую психологическую травму, что имели право на свою антивоенную утопию. Они и умерли-то потому, что в течение сорока с лишним лет мечтали о полной победе над злом и вдруг поняли, что подобное невозможно. А армия все равно развалилась без их помощи, под грузом слишком многочисленных и вовремя не решённых проблем.
В последующую четверть века полуразрушенная империя воевала исключительно сама с собой, с каждым разом выбирая себе всё более мелкого противника и забывая, что победить в подобных войнах в принципе невозможно. Слава Богу, к этому я тоже не причастен никак. Если не считать, конечно, чувства глубочайшего сожаления, которое приходилось переживать не раз, узнавая о загубленных и искалеченных жизнях иногда весьма талантливых, незаурядных людей. О них регулярно рассказывала молодёжная пресса, с которой всё это время я сотрудничал, и оставаться равнодушным к чужим бедам было невозможно.
Есть всё-таки несколько примечательных моментов, задумываясь о которых я понимаю, что при любом состоянии здоровья был бы несовместим с армией. Единственное место, где мог бы я служить, чувствуя себя комфортно, – это войско батьки Махно, да и то, наверное, лишь в должности батьки. Уж больно не любил я такие вещи, как дисциплина и субординация. Уважать человека только за количество звёздочек на погонах, а не за какие-то реальные поступки, заслуги и таланты неспособен. Всецело, без сна и отдыха отдаваться делу могу, только если это дело любимое, а уж быть частью системы, где приказы сверху не обсуждаются, а личная инициатива почти невозможна – фигушки!
Ещё мне не нравится, что современная армия до сих пор слишком красная. Мало того, что празднует свой день рождения не в день издания Петром Великим соответствующего указа, так ещё и сохранила в своей официальной лексике обращение «товарищ». Я понимаю, что у иных высокопоставленных полководцев такие лица и такое отношение к русской речи, что называть их «благородиями» и «превосходительствами» смешно. Но, может быть, заменив совковые выражения на те, что достались в наследство от царской России, мы будем вынуждены воспитывать новую просвещенную аристократию с дворянскими понятиями о долге и чести, а не бюрократов в погонах и красных тапочках?
Наконец, я слишком хорошо знаю историю, и для меня очевидно, что с помощью оружия невозможно сделать мир лучше. За примерами далеко ходить не нужно. Вспомните ХХ век и то, как победившие во Второй мировой войне государства антигитлеровской коалиции в течение последующих десятилетий, в ходе взаимной грызни за сферы влияния между социализмом и капитализмом, уничтожили в сотни миллионов больше людей, чем третий рейх. Причем, в основном подло, чужими руками, превратив третьи страны в марионеток и подопытных кроликов для социальных экспериментов. Это не значит, что Гитлеру не следовало свернуть шею. Нацизм – одно из тех чудовищ, которое не имело права на существование. Но… с каких-то пор меня почему-то перестала пугать мысль, что если бы не случилось семьдесят лет назад нашей победы над Германией, меня бы не было на свете. Вот он я – живу и дышу! И всё оружие мира нацелено на меня, и за разрядку уже никто не пытается бороться ни на дипломатическом уровне, ни хотя бы в произведениях искусств. Ну и чему тут радоваться?…
А ещё 23 февраля нам неоднократно напомнят афоризм Александра III о том, что у России нет других союзников, кроме армии и флота. Кому как, а мне она кажется пугающей. Представьте себе человека, который говорит, что ему не нужно ничего, кроме бригады скорой помощи, наряда полиции и отряда пожарных. Да при таком положении дел только и остаётся, что застрелиться! Но я лично этого точно не сделаю никогда, ибо с оружием обращаться не умею. Я, как обычно, отлайкав всех дорогих поздравляльщиц, и в сотый раз просмотрев чёрно-белых «Офицеров» с их красными-красными революционными шароварами, задремлю у телевизора под давно надоевшие песни группы «Любэ». В наивной надежде, что пока поют солдаты, нам, штатским, можно спать спокойно…
На снимке: кадр из фильма «Офицеры»