Минувший 2018 год больше всего мне запомнился тем, что государство со страшной силой заботилось о том, что мне читать, смотреть и слушать, совершенно не интересуясь моим мнением на этот счёт.
В интернете блокировались сайты, смевшие высказывать крамольные, с точки зрения кремлевского начальства, мысли, шла мощная атака на Messenger Telegram – да так, что тот отделался лёгким испугом, зато накрылись несколько сотен абсолютно невинных ресурсов, типа сайта полузабытой группы «Дюна».
Министерство культуры запрещало целые кинофестивали и отказывала в прокатных удостоверениях нашим и ненашим фильмам, которые потом легко можно было достать у «пиратов», ибо бороться за авторские права в связи с этими лентами на территории России, слава Богу, никто не пытался.
В разных городах чиновники отменяли концерты рэп-исполнителей, делая им блестящую бесплатную рекламу и расписываясь в том, что нынешняя молодёжь для власти уже потеряна.
Телеканалы, рассчитанные на тех, кто вообще не читает книг, яростно стыдили писателей за «неправильные» высказывания. Депутаты, о существовании которых мало кто помнил, грозились за то же самое лишать всех званий отдельных популярных артистов. А когда в мир иной уходили деятели культуры, известные всему миру как вечные диссиденты, официальная пресса им, конечно, посвящала пафосные некрологи, но написанные так аккуратно, что сочинитель едких политических памфлетов Владимир Войнович легко превращался в «автора любимой песни советских космонавтов».
И лиха беда начало! Весь год целый ряд деятелей культуры, на чьих произведениях выросло не одно поколение, слёзно упрашивали власть имущих вернуть цензуру – ту, что была в Советском Союзе. Кто-то говорил об этом, стеснительно заикаясь, кто-то – нагло и напористо, будучи уверенным, что судьбы коллег будет решать именно он. Музыканты, ещё в 90-е любившие рассказывать, как натерпелись от советской власти несмотря на постоянное участие в кремлевских концертах, теперь наперебой уверяют всех, что только худсоветы спасали нашу эстраду от пошлости и безнравственности. А один авторитетный тип прямо так и заявил: мол, культура – это вообще система запретов и ничего больше, чем меня очень сильно удивил, ибо любой человек, хоть что-то смыслящий в творчестве, точно знает, что дело обстоит как раз наоборот!
Ведь как зарождалось образное мышление, лежащее в основе любой культуры? Представьте себе: живет на Земле много тысяч лет назад первобытное племя, и не просто живёт – ежедневно борется за выживание. Мир вокруг такой враждебный и непонятный, но в косматой голове дикаря, едва научившегося говорить, уже зреют идеи, как научиться этим миром управлять, чтобы превратиться в царя природы. Мышление, правда, у него ещё детское, наивное и до настоящих открытий не дозрело, но зато суеверий напридумывало массу. Не везёт в последнее время в охоте? А давайте наложим табу на отдельные слова – перестанем упоминать в своей речи тех животных, которых промышляем, чтобы не вспугнуть их.
Сказано – сделано, но как можно не говорить о том, что является важнейшей частью твоей повседневной жизни? «Ребята, пошли охотиться на этого… ну, вы меня поняли!» — так, что ли? И вот появляются слова-эвфемизмы – или, по-простому говоря, заменители: заяц у нас теперь «косой», лось – «сохатый», медведь – «косолапый». Всем найдутся свои псевдонимы, язык становится красивее и богаче, и однажды из всей этой прелести начинают рождаться песни, сказки, пословицы… В результате спустя века, что мы видим? Те народы, у которых энергия сопротивления запретам была сильнее всего, создали миллионы шедевров мирового искусства и полетели в космос, а те, у кого табу остались незыблемыми, так до сих пор и живут в каменном веке. Если вообще ещё живут…
Скажу даже больше: творческий человек по определению не может не быть бунтарём и диссидентом. И это прекрасно понимали даже наши с вами первобытные предки, зашифровывавшие в легендах и сказках свой опыт выживания. Задумывались ли вы когда-нибудь, почему в наших – да и не только наших, народных сказках самыми любимыми героями всегда оказываются дураки? Неужели народу так нравилось ассоциировать себя с неким неумным человеком, одаривая его всеми благами в финале? Понятное дело, что нет. В связи со сказочными персонажами слово «дурак» обозначает, скорее, отвергнутого обществом изгоя, нежели обделённого интеллектом бедолагу.
У того первобытного племени, с которым мы познакомились выше – да и у любого другого, имелся один очень важный обычай, без которого нельзя выжить, – обряд инициации. То есть старшее поколение учит детей всяческим премудростям, полезным во взрослой жизни и по достижении определенного возраста устраивает своеобразный «экзамен на права человека». Подростков подвергают жестоким испытаниям, проверяют их на выносливость, сообразительность и т.п. Те, кто получает в свою «зачётку» хорошую оценку, становятся равноправными членами племени – воинами, охотниками, земледельцами. Ну, а если с заданиями не справился – как говорится, звиняйте, дядьку, но к вам пожизненно станут относиться как к дитяте неразумному, голоса на совете племени не дадут, лучшими кусками не поделятся и будут поручать только самую грязную и непочётную работу.
Но… тут и начинается самое интересное! Кто-то из так называемых «дураков» оказывается наделённым удивительным талантом делать невозможное, творить чудеса. Его братья, которых в сказке обычно показывают лишёнными хоть какого-то творческого подхода к труду, тупо горбатятся всю жизнь, изо дня в день где-нибудь в поле. А непутёвый Емеля придумывает, как обеспечить себе хорошую жизнь, не слезая с печки. Опаньки – и у него уже в жёнах царёва дочка, а во владении полцарства! Был «дураком» — а сделал карьеру главного шамана и разделил власть с верховным вождём. Вот вам и народный идеал со всеми его «духовными скрепами» — интеллигент, противопоставляющий себя общепринятым нормам поведения и двигающий вперёд прогресс.
Выходит, когда нам лгут о необходимости цензуры, то прозрачно намекают – мол, дураки вы все и делать чудеса в этой стране строго воспрещается.
Кстати, значительная часть наших творческих соотечественников и так всё прекрасно понимает. Большую часть полок книжных магазинов занимают книги, не дающие ни капли новой информации и никакой пищи для ума, на экранах идут десятки абсолютно «никаких» фильмов, наспех слепленных из советских и голливудских штампов, в эфире звучат сотни песен – гладких, профессионально записанных, но абсолютно пустых. Что тут цензурировать – непонятно. А вы когда-нибудь слышали, чтобы советская цензура боролась с серостью и бездарностью?
Я лично – нет. И не было ничего подобного. Серость – особенно наделенная ещё и властью, как раз пробивала себе дорогу быстрее всего.
Скажем, работавший в 60-80-х годах заместителем шефа КГБ С.К. Цвигун в свободное от борьбы на невидимом фронте время пописывал детективные романы про разведчиков, издававшиеся широкими тиражами, а затем их экранизировали лучшие режиссёры с лучшими актёрами. Сейчас названия тех фильмов помнят разве что историки кино, литературное наследие вряд ли заинтересует даже филологов, но зато тщеславие своё партайгеноссе потешил, наверное, вволю.
А один чиновник из администрации Москвы, ошибочно считавший себя поэтом, время от времени собирал вокруг себя звёзд тогдашней эстрады типа Преснякова и Глызина, давал им ответственное задание сочинить песни на его стихи и издавал всё это на виниле. Песни были не менее чудовищны, чем тексты, горы винила, который никто не хотел слушать, валялись на прилавках по всей стране. И никому из цензоров в голову бы не пришло запретить всё это.
Зато как кошмарили худсоветы тех, кто мыслил небанально и не хотел маршировать в общем строю! Ну, хотя бы признанного ныне классиком отечественного рока Александра Барыкина, которого заставили сдавать программу несколько десятков раз и довели до нервного срыва, из-за чего у музыканта надолго парализовало руку, и пропала возможность играть на гитаре.
О кино уже не говорю – у каждого кинохита советской эпохи, сейчас вызывающего у нас гордость и ностальгию, есть своя история хождения по мукам. Что и как вырезали из «Бриллиантовой руки», «Иронии судьбы», «Семнадцати мгновений весны» или «Белого солнца пустыни», неоднократно описано в мемуарах их создателей.
Сейчас байки о том, как Мимино запрещали звонить в Тель-Авив, а доктору Ватсону вспоминать о службе в Афганистане воспринимаются как весёлые курьёзы, но на самом деле подвергаемым травле за такие мелочи творцам было не очень-то смешно. Слишком ранняя смерть Владимира Высоцкого, Геннадия Шпаликова, Сергея Параджанова, Василия Шукшина, Андрея Тарковского и многих других полностью на совести тех, кто, выискивая в их творчестве «пошлость» и «безыдейность», не дал развернуться талантам в полную силу.
Любая полуграмотная тётка из ЖЭКа могла встать, потребовать, например, проверить запускаемую на сцене ансамблем дымовую завесу на токсичность – и путь на большую эстраду оказывался закрытым. Неподкупность и непредвзятость худсоветов – это тоже миф. Опытные люди, работавшие на сцене не первый год, хорошо знали, что могут рассчитывать на успех, устроив хороший банкет для своих судей и пригласив в состав комиссии кого-нибудь из авторитетных друзей – скажем, Пугачёву или Кобзона.
И самое главное: если художник решил в своем произведении зашифровать какую-нибудь крамолу, он её протащит в любом случае через цензурные препоны, пользуясь полунамёками, скрытыми цитатами и сленгом, понятном далеко не каждому цензору.
В 80-х, когда Союз композиторов, заручившись поддержкой спецслужб, душил подпольных рокеров, живших под нехитрым лозунгом «пиво, девки, рок-н-ролл», легальная попса чувствовала себя неплохо. И ей-богу, ни до, ни после у нас не звучало столько песен с блатным, наркоманским, религиозным и гомосексуальным подтекстом. Некоторые из этих шлягеров сейчас уже признаны «золотым песенным фондом» нашего отечества, хотя вряд ли кто-то хоть раз вслушивался в них по-настоящему…
Впрочем, не всё было настолько безысходно, и кое-кто цензурный беспредел мог пустить себе на пользу. Сколько мелодий из мировых хитов спёрли советские композиторы, сколько сюжетов присвоили советские кинорежиссеры и писатели – страшно даже представить. Когда в 90-х недоступная нам информация захлестнула постсоветское пространство, смотреть, читать и слушать всё это было невозможно – ибо в глаза то и дело бросались следы совкового плагиата.
По себе помню, как в благословенных 80-х это было здорово – быть допущенным к чему-то запретному. Приходишь утром в школу – и понимаешь, что ты крутой, а они все лохи. Ты ночью слушал по «Голосу Америки» передачу про Фрэнка Заппу, а они тащатся от Валерия Леонтьева! Ты знаешь, кто такой Энтони Бёрджесс – хотя никогда его не читал, а для них предел литературного совершенства – бесконечные сибирские саги Георгия Маркова. Они черпают всю информацию о мире из «Комсомольской правды», а ты можешь щегольнуть цитатой: «Как пишет западная пресса…» (Хотя сам ты никакой «западной прессы», понятное дело, в руках не держал, а просто запомнил пару прорвавшихся через глушилки фраз Севы Новгородцева.)
Крушение СССР стало тяжким похмельем для таких, как я, строивших карьеру в критике и журналистике вот на таких понтах. Мы-то думали, что всю жизнь будем «бодаться с Совком» и дурить «лохов», а теперь каждый гопник, сидя в грязном видеосалоне, знает о «Заводном апельсине» Бёрджесса больше, чем ты, герой перестройки. Учиться писать по-новому – то есть искренне и с любовью к читателю, было трудно. Но те, кто научился, поняли, что это даже приятно. Господи, неужто на старости лет придётся переучиваться обратно?!
Пока мы тут спорим, нужна цензура или нет, она уже вовсю работает — только мало кому это заметно. Давеча на канале «Культура», например, декламировали Игоря Северянина и почему-то постеснялись пустить в эфир строчки:
Как хороши, как свежи были розы,
Моей страною брошенные в гроб!
То ли слишком непатриотично они звучали, то ли слишком мрачно – и телевизионщики решили не портить людям настроение в выходные. Только что-то мне подсказывает, что дело не в судьбе поэта Серебряного века, умершего вдали от родины, а в том, что ждёт всю культуру в стране, где жандарм становится главнее художника. Неудивительно, что такая страшная государственная тайна не подлежит обнародованию.