В футболке с дорогим сердцу, но застиранным портретом того, кого нельзя называть, растянутых долгой дорогой трениках и вагонных тапочках, на карачках в снегу. Холода пока нет, просто неожиданно и страшно. Дверь в тамбуре не закрыта, снова курил, тряхнуло на стрелке. Голова кругом, то ли с пятидневного хмеля, то ли перевернуло сколько-то раз без счета, пока летел. Бутылка в руке. За что-то ведь в полете надо было держаться. Ещё половина содержимого осталась, талая вода ручейками сползает по стеклу и этикетке. Сел в сугроб, открыл, хлебнул всей душой. Исковерканной, переломанной, пустой, но грязной. Ухмыльнулся.
— А мог ведь и с тазиком цемента на ногах. Пожалели меня или цемента? Поленились. Может канал имени Москвы замерз?
Ещё глотнул, поежился от мороза, головой туда-сюда вдоль рельсов Транссиба. Встал, кряхтя на один бок, и потащился за унесшимся белым бураном скорым поездом в сторону такой ужасно теперь далёкой станции – Зима. В направлении Москвы пока больно и холодно. Пять тысяч. Сейчас не осилить …
— Угораздило же родиться в такой жопе! Вот и ходи теперь пешком…
Нынче возвращался из Первопрестольной во второй раз. В первый стучал колесами, окончив совершенно непрестижный, однако от этого не менее столичный вуз, но так и не найдя никакой работы. Потолкавшись по друзьям, ларькам, объявлениям, агентствам и не первого сорта женщинам – отчалил на деньги, выманенные у них, доверчивых, восвояси. Свояси и тогда стояли на том же месте, где все свои двести лет, на московском гужевом тракте. Одинокие и потрескивающие на стуже. Полупустые. Город Зима.
— Сейчас доберусь, и полупустота опять на одного человека уменьшится… Шоколадки, жалко, нет закусить. Вдоль рельсов-то снега поменьше будет.
В тот раз долго не задержался. Снова на Белокаменную пошел, имея пару приводов в зимскую милицию за тунеядскую пьянку. Недовольство матери постоянным зудом. Трутней она не любит. Сама работает как ишак, другим того же добра желает. Руки не женщины — что пара вил у погрузчика: и тебе дров наколоть, а затем сарай полный ими набить под крышу. Здесь молотком орудует, там топором. На работе еще что-то делает в свободное от домашней движухи время. Не жизнь это. Вот и задумал тронуться.
— Как там мать, интересно? За эти годы ни звонка, ни письма. Идиот, кто же теперь письма пишет, а получают их и того меньше… Носки коркой льда прихватываются. Зима, что ж думать-то.
А делать мне здесь нечего! Одноэтажное всё, стоячими дымами упершееся в темноту. Коротыши улиц имени всех революционных святых. Переименовать некому – все бегут или уже убежали. Городок, вцепившийся зубами в единственный рельс среди тайги. Отпустит нитку – конец. То ли дело – Москва! Тоска по ней пустотой в сердце, арканом перекрывая течение воздуха в мозг. Бежать, как можно быстрее, упасть на Площадь Трёх Вокзалов! Туда: в жаркую давку людей, возможностей, денег и радостей, на них вымениваемых.
— Мне бы торопиться надо, хоть и не видно ничего. Где пути-то эти? Холодно ж.
Столица встретила. Уже обнюхана и помечена. Вторым разом задалось. Друзья по институту. Подняли. Группа компаний. Поршик с красным салоном. Квартирка, хоть и арендованная, но полный фарш. Кабинет со стеклянным видом. Помощница на шпильках в любых вопросах и времени суток. Акции. Уставы. Имя Отчество. Многочленство. По утрам жаркие объятия и мужские поцелуи с лучшими из друзей. По вечерам покер, да сквош виски.
— Среда. Потому что в поезд посадили прямо в пятницу после работы. Хорошо, не «грузом 200» отправили. Да и тряпьё, хоть такое, дали… Присяду у семафора. Пристыл чуть.
Всё резко, сразу навыворот. Больше никто здесь. Утром расхлопывались по плечам – после обеда никто. Кинули. И компаний совместных нет. Шпильки, по-прежнему, цокают, но уже по другим вопросам, и в чужих ночах. Карты не сдают. Акции оказались виртуальными. В желтом многостраничном билете копеечная цена плацкарты боковой полки. Мордоворотами, которые утром еще охраняли, сказано ехать только прямо, навсегда и не оглядываясь. Хорошо хоть коробку вискаря в тамбур бросили. На все пять дней. Осталось что-то человеческое в них…
— Во мне — нет. Холодновато в майке-то, хоть и с портретом. Прилечь потянуло. В сон. Плюс сорок закончилось, минус сорок в самом разгаре. Темень одна впереди. Здесь под Иркутом …
— Дрянь ты, зима, своим вот этим морозом.
— Ты, Зима, чем лучше? И не жди.
— Москва – С-У-У-К-А!!! Но как же я тебя люблю!…