«Станция Выдра. Там в восьмидесятые прошлого века жила наша бабушка. Нас с сестрой к ней однажды отправили на лето. Тогда так принято было — проводить каникулы в деревне у бабушки, потому что у многих родители были из деревни, в свое время они уехали в город учиться, ну и не вернулись. А бабушки так и остались в деревне».
В февральском номере журнала «Урал» опубликован роман Яны Жемойтелите «Кровь дракона», который рассказывает о том, как и почему обычные люди становятся писателями. Публикуем отрывок из романа.
***
Было в нашей деревне место, некогда излюбленное молодёжью… Так деревенские старушки обычно пишут в своих воспоминаниях. В нашей деревне такое место тоже было.
Впрочем, какая там, на фиг, наша деревня. Станция Выдра. Там в восьмидесятые прошлого века жила наша бабушка. Нас с сестрой к ней однажды отправили на лето. Тогда так принято было — проводить каникулы в деревне у бабушки, потому что у многих родители были из деревни, в свое время они уехали в город учиться, ну и не вернулись. А бабушки так и остались в деревне. Дедушек почти ни у кого не было. Или на войне погибли, или уже после войны умерли.
Вот и у нас была бабушка на станции Выдра. Баба Вася — Василисой Григорьевной ее звали по паспорту, но это получалось очень длинно, поэтому для всех она была бабой Васей.
Я, кстати, в школе так никому и не рассказала, что мою бабушку зовут Вася. Потому что все стали бы смеяться, а объяснять каждому, почему Вася, было бы слишком долго. Да и все равно бы смеялись. Название тоже казалось очень смешным, меня даже иногда дразнили Выдрой. Но я не обижалась, потому что меня вообще часто дразнили. Я была длинной и очень худой, а волосы у меня были жесткие и прямые, как палки. Я думала, что, если отрежу косы, станет немного лучше. Но стало, напротив, гораздо хуже. Волосы никак не хотели укладываться шапочкой, как у других девчонок, а торчали во все стороны, вдобавок у меня были оттопыренные уши, и я давно уже свыклась с мыслью, что сестра Катя у меня красивая, а я нет. Еще до этого лета.
И вообще, это вовсе не рассказ из серии «Как я провел лето». Потому что в нашей деревне не было парного молока, бабушкиных пирогов из русской печи и т.д., о чем принято писать в подобных сочинениях. Хотя речка была, был лес, в котором мы собирали чернику, а еще колодец с ледяной водой и уличный туалет. Была деревенская дискотека в клубе, на ней крутили те же самые мелодии, что и везде: «Аббу», «Бони М» и иногда «Битлз». Это было очень здорово, потому что дома нам с сестрой слушать «Битлз» категорически запрещалось. Родители однажды прочли в газете, что «Битлз» — это идеологическая диверсия, а папа был партийный работник и очень боялся, что его могут уличить в этой самой диверсии. А мама работала в музыкальной школе и признавала только классику. Поэтому никаких битлов, хотя сейчас я так прикидываю иногда: родители наши вроде бы разумные люди были, неужели даже не задумались, что какая же это диверсия, с какого конца? И что у битлов очень мелодичные песни… Однако нет, и точка.
Нас держали в строгости, особенно меня. Маму раздражало, что я будто бы не уважаю взрослых — до сих пор ненавижу это слово. «Взрослые» — это недалекие толстые тетки в основном. И столь же недалекие пузатые дядьки… Так вот, считалось, что я всем хамлю и поступаю наперекор тому, что мне говорят. (Именно так я поступаю и до сих пор.) А еще в детстве я не могла пить порошковое молоко. «А ты знаешь, что в Эфиопии дети голодают?» — это был папин аргумент, хотя он не больно-то вмешивался в мамино воспитание, особенно в уроки музыки.
Нас с Катей музыке учили насильно. Но Катя, как всегда, все быстро схватывала, а я вот нет. Я очень долго ненавидела пианино и особенно уроки сольфеджио. У меня дрожал голос, я не могла взять ни одной ноты. А мама ругалась, что я бездарь и позор всей семьи. Я не гуляла с парнями, не курила, не выпивала за гаражами. Катя тоже, хотя мы росли во дворе, где в кустах валялись бутылки. Мне казалось, я все делаю хорошо, но нет, если я мыла пол, то оставляла лужи, если стирала свои трусы и носки, то развешивала «комом-ломом». Мама могла дать мне подзатыльник или даже отхлестать ремнем. В шкафу висел такой специальный ремень… Даже сейчас передергивает, когда вспоминаю.
В детстве я боялась маму до дрожи. Если накосячила и знала, что мама сейчас придет с работы и может заметить, — то все… Страшнее было не само наказание, а то, что оно вообще могло состояться.
Только потом, когда стала «взрослой»… Бр-р, какое гадкое слово, я ведь так и не стала взрослой, я аксолотль, или личинка саламандры, маленького дракона. У этих личинок хорошо развита щитовидная железа, но она обычно не вырабатывает достаточное количество гормона тироксина, поэтому аксолотль не может превратиться во взрослую саламандру. Зато аксолотли умеют регенерировать жабры, хвост и даже конечности. К слову, проблемы с гормонами у меня были с ранней юности: отсюда худоба и плохие ногти… Однако довольно о драконах. Так вот, только став «взрослой», я поняла, что проблема не в музыке, а гораздо глубже. Я не соответствовала маминому идеалу, и наказывала она меня именно за это.
На Катю мама тоже кричала, но реже. А вообще мама читала все наши переписки, песенники и дневники, когда находила. Она без стука входила в нашу комнату, впрочем, в начале восьмидесятых прошлого века так делали, кажется, абсолютно все родители, понятия «личного пространства» еще не существовало. Гулять с друзьями бесконтрольно было очень плохо. Нельзя было ни у кого остаться на ночь, нельзя было никого звать в гости…
Помню, когда мне было лет пятнадцать, а Кате шестнадцать, мама отправила нас в аптеку за корвалолом, потому что у нее «сердце» и сама она в аптеку сходить не могла. Мы сходили туда вдвоем — мне мама откровенно не доверяла, но не могло не быть и так, что Катя бы пошла в аптеку одна, а я осталась дома. В общем, когда мы вернулись с корвалолом, мама якобы учуяла запах алкоголя, — а от дома до аптеки и назад было пять минут ходьбы. Я пыталась оправдаться, говорила, сходи к соседу за алкометром, — он работал в ГАИ. На что мама сказала, что это неадекватная реакция, значит, я точно выпила. Когда Катя вступилась, что выпить нам было попросту негде, мама унюхала такой же запах и от нее. А мы-то всего-навсего купили на сдачу два стакана виноградного сока в гастрономе на первом этаже. И что? Кто-то извинился и отпустил нас погулять? Вот уж нет. Нам сказали, что ничего, бывает, это вам наука на будущее.
К тому времени я уже научилась игнорировать ругань. Делала лицо кирпичом. Это маму еще больше злило, потому что в тех коротких фразах, которыми я отвечала, она замечала высокомерие, и мне за это тоже прилетало. Однажды мама разбила форточку тапком, запустила в меня, а попала в окно. А в результате я оказалась «замухрышкой» и «бестолочью безрукой».
А еще у меня были бородавки. Однажды я просто с ними проснулась. Бородавки усеяли все мои руки. Я пересчитывала их каждое утро в надежде на уменьшение, но их становилось только больше. Я терла их мочалкой с хозяйственным мылом, пыталась прижигать чесноком, как советовал журнал «Работница», заклеивала пластырем — ничего не помогало. Мама говорила, что эти бородавки от грязи, потому что я неряха, каких еще поискать.
В таком состоянии я пыталась жить дальше. Вставала с утра, считала бородавки, отвечала на вопросы, почему не съела кашу, почему не надела шарф и почему я разговариваю в таком тоне, и сколько раз тебе повторять, чтоб ты услышала, ты же экзамены не сдашь, и кто тебя такую возьмет, пойдешь улицы подметать. Вернувшись из школы, я отчитывалась, какие оценки получила и за что, и почему я опять отвечаю в таком тоне, я же с тобой говорю, не смей хлопать дверью.
Всякое соприкосновение с внешним миром казалось мне пощечиной. Я не хотела смотреть на себя в зеркало. Особенно сложно приходилось весной. Воробьи скакали под окном, коты орали ночами, ручьи текли. Но все это не радовало, а только досаждало, потому что всем вокруг было хорошо, а мне плохо. Я вообще не заслуживала весны.
Почему папа не вмешивался в процесс воспитания? Потому что детей тогда вообще принято было бить. Говорю, многие родители выросли в деревне, а там всегда воспитывали ремнем и палкой, поэтому в том, что мама меня лупит, если я с первого раза чего-то не понимаю, ничего особенного не было. Нет, вот вы скажите, вы сами можете ударить взрослого человека, если он вас не понимает? А ребенка бить, получается, можно. Потому что он недочеловек.
Маму саму в детстве баба Вася ой как лупила. Мама с гордостью сама рассказывала об этом всякий раз при удобном случае. Наверное, поэтому она уехала со станции Выдра, едва окончив восьмилетку.
Но после того случая с виноградным соком родители решили нас с Катей сплавить на лето в эту самую Выдру, к бабушке Васе. Она, слава богу, была еще в силах и даже сама рыбачила, умудряясь добывать огромных щук в камышах возле самого берега. Об этом рассказала нам мамина двоюродная сестра тетя Оля, которая наведалась к нам перед самыми каникулами. Мы слышали, как мама жаловалась ей на кухне, что «девки совсем отбились от рук» и что нужно что-то срочно предпринять… В минуты таких откровений мама вела себя, как на профсоюзном собрании, у нее даже менялся голос, она складно рассказывала, что никак не может увлечь меня музыкой, которая, как известно, способна исправить любую кривизну, потому что музыка — это гармония, и если человек научится слышать эту гармонию…
Тьфу!
Сама тетя Оля с виду вполне себе ничего тетя. Глаза у нее были ярко-голубые, добрые, а фигурой она напоминала бочонок. Тетя Оля привезла нам целое ведро свежих огурцов, а в продаже тогда огурцов ну вот совсем не было, хотя этот вопрос нас тогда почти и не волновал. Но вот просто было интересно, что вдруг приехала из деревни тетя Оля, привезла нам огурцов… Почему именно огурцов? Наверное, больше привезти было нечего. Лето длилось и длилось, огромное лето, как всегда в детстве. Но особых планов на это лето у нас не было. В пионерлагерь нас не отправляли, потому что мама считала, что дети там без надзора и занимаются неизвестно чем. Тогда я еще не понимала, что такое «неизвестно чем», потом только случайно подслушала, что, мол, онанизмом учат друг друга заниматься.
В этом месте с некоторыми тетеньками наверняка случится истерика. Однако я только повторяю мамины слова, которые она, конечно, не публично произнесла, а полувслух папе. Но у нас в квартире была такая акустика, что в туалете было слышно все, что даже шепотом произносят на кухне. А я как раз в тот момент сидела в туалете.
Ладно. Родители вообще считали, что летом мы должны быть заняты чем-то полезным. То есть не работой на пришкольном участке, а, например, нам следовало разучивать новые произведения для фортепиано, особенно это касалось Кати, потому что на мои музыкальные способности к тому времени мама уже плюнула. Я же все равно буду работать уборщицей, как она говорила. Так вот, следующей осенью Катя должна была выступить на каком-то торжественном мероприятии, чтобы потом не говорили, будто бы у нашей мамы совсем бездарные дочери… А Катя вовсе была не дура. И не бездарная, естественно, в отличие от меня. Ну, так вот, поскольку Катя не была последней дурой, ей вовсе не хотелось разучивать целое лето второй концерт Рахманинова, — кажется, именно об этом шла речь.
В общем, через несколько дней тетя Оля повезла нас на поезде в эту самую Выдру. Поезд стартовал вечером, а в Выдру приезжал рано утром, там ехать было всего ничего, но тетя Оля успела рассказать нам, что деревня очень красивая. Пологий берег реки, берез полно, а в тихих заводях ходит рыба, и баня у тети Оли стоит на самом берегу, мойся хоть каждый день…
Я почти уже дремала под стук колес, как вдруг вынырнула в действительность, когда тетя Оля стала рассказывать про какое-то кострище. То есть там, на берегу, под березой обычно костры жгли в большом кострище, выложенном камнем, поэтому и место называлось кострищем. Так вот, молодежь там любила собираться до одного случая. А случай этот произошел в ночь на Ивана Купалу. Честно говоря, я тогда плохо представляла себе, что это за ночь такая, читала, кажется, у Гоголя, но уши навострила. А тетя Оля, опрокинув с попутчиками рюмку, рассказала, что одна очень красивая девушка из их деревни повесилась на березе из-за безответной любви к столь же красивому парню. И с того времени на этой березе еще несколько человек повесилось, причем люди жизнерадостные, которые совсем не хотели уходить из жизни. И всех их находили повешенными на цветастом шарфике, который то и дело ускользал из рук людей, снимавших эти трупы, — либо в реку упадет, либо ветер из рук вырвет. И вот это шарфик — изорванный, гонимый ветром, говорят, до сих пор бродит по берегу…
К тому времени мы с Катей уже успели достаточно пропитаться цинизмом, чтобы не верить в деревенские байки, особенно я, ха-ха. Я все же сочинения хорошо писала и Пушкина с Лермонтовым декламировала наизусть. Хотя все это как-то и не принималось в расчет, ты же можешь учиться лучше, только не хочешь и т.д.
В общем, утром мы сошли с поезда на этой самой станции Выдра. Вокзальчик деревянный, барачного типа, на котором красовался плакат «Миру — мир», и больше ничего вокруг не было. И желтая пыльная дорога вилась, как на картине Шишкина. Я посмотрела на Катю, Катя на меня. И мы обе поняли, что здесь будет очень скучно и откровенно нечем заняться. Но разве нас кто-нибудь спрашивал?
Послушные тете Оле, мы двинулись за ней, закинув на плечо спортивные сумки. У нас с собой был еще огромный чемодан на двоих, который мама заставила набить теплой одеждой, но этот чемодан мужественно подхватила тетя Оля и несла его легко, как авоську какую-нибудь. Идти оказалось совсем недолго. Тетя Оля свернула на первом перекресте налево и сказала: «Ну, вот и пришли».
Дом бабы Васи ничем не отличался от всех прочих в деревне. Был он из серых бревен, порядком вросший в землю, некогда, наверное, крепкий, а теперь с покосившейся кровлей, крытой шифером, и крошечными окошками, в которых угадывалась герань. Возле дома был разбит огород, на котором ровными рядами стояла ботва картошки, еще у забора росли раскидистые кусты смородины… В общем, ничего особенного. Ну, мы и не ждали ничего такого особенного, кроме встречи с самой бабой Васей, с которой мы до этого никогда не встречались, потому что мама так решила за нас.
Тетя Оля взошла на крыльцо и толкнула дверь плечом. Мы последовали за ней, слегка удивившись, что дверь на замок тут не закрывали. В нос ударил запах свежего хлеба, перегоревших в печи дров, старого дерева и чего-то еще, ну, как обычно пахнет в старых деревенских домах.
У окошка стоял массивный стол, покрытый клеенкой в красную клеточку. За столом баба Вася резала хлеб большим ножом. Когда мы вошли, она, не торопясь, поднялась с места, вытерла руки о передник и на слова тети Оли: «Вот, внучек тебе привезла. Катю и Лизу» — только сухо кинула:
— Проходите, чего ж.
Баба Вася оказалась высокой крепкой старухой. Сейчас, вспоминая ее, я думаю, что не такая уж старуха. Не сгорбленная, по крайней мере только волосы были совсем седые, скрученные на затылке в тугой узел, поэтому она и показалась нам совсем старой. Еще у бабы Васи один глаз был карий, а другой серый. Мы с Катей такого прежде никогда не видели, поэтому очень удивились и снова переглянулись.
Вообще, нам с Катей даже не надо было ничего обсуждать между собой, достаточно было переглянуться, и мы прекрасно понимали друг друга. Так было всегда, сколько я помню себя и Катю.
Тетя Оля выложила на стол сто рублей и сказала, что это наша мама передает бабе Васе, чтобы мы тут хорошо питались. Тогда это были большие деньги, особенно в деревне.
Баба Вася хмыкнула:
— А то у меня исть нечего.
Но деньги со стола взяла и спрятала в массивный буфет под блюдечко. Блюдце при этом звонко звякнуло.
— Ну, так чего, — сказала баба Вася. — Исть идите. С дороги, чай.
И нам поначалу пришлось напрягаться, чтобы понять, что там говорит баба Вася, хотя она говорила вообще мало и при этом смотрела в пол, а не на нас. И даже так показалось, что баба Вася нам вовсе не рада, хотя мы вроде ей родные внучки.
Тетя Оля пила чай, прихлебывая из блюдца, и мы опять переглянулись, потому что это показалось нам неприличным. Но здесь, в деревне, наверное, были свои правила, которым я даже обрадовалась. Это ж можно забить на всякие там этикеты… К чаю были конфетки подушечки, горкой насыпанные в стеклянную вазочку, а из еды вареные яйца, свежие огурцы и хлеб с колбасой, которую баба Вася купила по случаю. То есть по случаю нашего приезда, и тетя Оля ей активно поддакнула, как будто бы нас тут все очень ждали.
— Вечером баню стоплю, приходите мыться. Хотя вы вроде городские, не грязные. Это я за день извазюкаюсь в огороде…
Тетя Оля то и дело приглаживала ладонью и без того гладкие волосы, стянутые на затылке в небольшой хвостик. Из-за этой прически голова у нее казалась абсолютно круглой, да и вся она с ног до макушки была какая-то круглая, похожая на большое увесистое «О».
— С сыном своим познакомлю, — продолжала тетя Оля, шумно прихлебывая из блюдца. — Гриха вам троюродным братом будет. И он у меня во! — Она погрозила в воздухе кулаком. — Он у меня вот здесь с раннего детства.
Мне очень хотелось спросить, а воспитывает ли она сына ремнем, но я так и не решилась. Потому что тогда пришлось бы рассказать, что мама меня лупила за дело и просто так. На Катю мама даже не замахивалась. Как будто боялась повредить редкий цветок. Или же Катя как раз соответствовала идеалу, ее не стыдно было показать знакомым, что вот это моя дочь…
Мне до сих пор странно, что мама отправила Катю в деревню вместе со мной. Она же вроде не отбилась от рук. Можно было сделать так, что в деревню с тетей Олей поехала бы я, а Катя бы разучивала свой концерт… Скорее всего, что мама очень переживала за Катю, что она выросла такая красивая и парни на нее заглядывались. А думать об этих самых парнях нам вот уж совсем не стоило, потому что сперва нужно было окончить школу, потом университет и т.д. По поводу меня мама не питала никаких иллюзий: я совершенно точно выросла замухрышкой, я даже старалась не показывать зубы, когда улыбаюсь, потому что у меня кривые резцы. Так мне советовала мама. А вот Катя в шестнадцать лет была настоящий сексуальный объект, как сейчас говорят. Хотя в те времена слово «секс» было абсолютно ругательным, но смысл оставался тем же. Катя притягивала парней как магнит. И я опять-таки однажды случайно подслушала, как мама пожаловалась папе, что у Катьки в трусах магнит и что по идее ее надо бы изолировать.
Вот мама и нашла, как изолировать Катю. Нет, можно подумать, в деревне парней не было. Однако мама, наверное, думала, что Катя — натура настолько тонкая, что даже не посмотрит на этих неотесанных деревенских болванов, которые даже не знают, как пишется «жи-ши».
Полный текст романа – на сайте «Журнального зала»: https://magazines.gorky.media/ural/2021/2/krov-drakona.html