Оптимистическая трагедия Стаса Панкратова
В фойе нашей Национальной библиотеки каждое утро – свежий книжный развал, бери что хочешь бесплатно. Сюда приносят книжки и читатели, и сами сотрудники – у кого дети выросли, и сказки с учебниками оказались не у дел, кто-то книжку покупали просто в дорогу – обычно это Донцова, Маринина и т.д. А бывает так, что по ассортименту книжных «новинок» в фойе понятно, что домашняя библиотека принадлежала скорее всего старой учительнице, которая недавно ушла из жизни, или просто активному читателю, считавшему необходимым иметь дома всю советскую классику… Сегодня утром на столике под зеркалом лежал практически полный набор издательства «Карелия» семидесятых-восьмидесятых лет прошлого века: Линевский, Пулькин, Авдышев, Салтуп, Тихонов, Лайне и – Стас Панкратов. Захотелось даже сказать: «Здрасьте!», хотя никого из авторов уже нет в живых. А ведь со многими была знакома, с Панкратовым даже работали вместе, вообще это немного походило на встречу с призраками… Панкратова взяла с собой.
Две повести – «Закон дороги» и «Большие часы на солнечной стене» под одной обложкой. Редактор Э. Растатурина, художник Н. Трухин. 1987 год. Закат советской власти. В издательстве еще существует план выпуска местной литературы, гонорары худо-бедно выплачиваются, партия рулит, и кажется так, что стоит чуть подрихтовать существующую систему, и машина заработает, и наступит всеобщее изобилие, о котором говорили еще на заре коммунистической религии… Станиславу Панкратову было тогда 52 года, и как профессиональный писатель он внутри советской системы вполне состоялся. Писательство считалось весьма уважаемым делом, причем оплачивалось прилично, на гонорар от одной книжки можно было существовать в течение года…
Я вовсе не впадаю в мелочные подсчеты. Очень многие литераторы не смогли пережить именно того, что случилось впоследствии: писательство не просто перестало оплачиваться, а еще и потребовало капиталовложений от автора. И если молодое поколение как-то вписалось в эту, действительно несправедливую, систему, то «старики» растерялись. Тем более что многие из них ничего иного и не умели по-настоящему, кроме как писать. После крушения СССР Александр Дороган продавал на улице клюкву, питерца Глеба Горышина, интеллигентного, обаятельного человека, несколько раз милиция принимала за бомжа…
С Панкратовым ничего такого в принципе не могло случиться, не той стихии был человек. Напористый телец из разряда доминирующих альфа-самцов (Под термином Альфа-самец в современном социуме чаще всего подразумевается человек, уверенный в себе и реализующий свои лидерские качества). Под защитой такого альфа-самца в самые сложные времена самки могут спокойно пощипывать травку. Панкратов занялся коммерцией. Возил из Москвы мешки с косметикой, бывшей у нас в огромном дефиците, и прочим барахлом. Вот уж никак не совместные вещи – Панкратов и косметика, однако у Панкратова было двое детей и жена Людмила с лучистыми глазами, на алтарь которой Стас и положил свой писательский талант.
Вообще, по большому счету, если человеку в жены достается красавица, он и должен каким-то образом сей дар отработать (не только в кармическом смысле), а не заявлять, мол, вставай, «Марковна» и давай работай, а я пойду покурю. Правильно. Но в случае с Панкратовым возникает иная коллизия. И так получается, что он о ней предупреждал себя еще задолго до крушения страны, в которой мы когда-то «вкусили сладость бытия»:
«… жизнь так коротка, так коротка, ужасно коротка, до смешного коротка, не успеешь… оглянешься… ничего солидного, хоть сколько-нибудь тянущего на вечность… Слишком коротка, обидно коротка, безобразно коротка… А мы все укорачиваем ее, укорачиваем мелкими ссорами, копеечными мыслями, грошовыми заботами мельчим и мельчим, и дробим себя без конца, и размножаем в себе мелкое, временное, суетное. Обидно живем… мало делаем настоящего».
Это из повести «Большие часы на солнечной стене». Название отсылает нас к мироощущению шестидесятых, когда грядущее представлялось именно большим и солнечным. Мир тогда был гораздо свободнее в смысле условностей, героине можно было без предупреждения махнуть на поезде к студенческому приятелю, который к тому времени успел обзавестись семьей. Ну и что? Дружба же… Повесть вроде о светлом, но какими же словами насыщен небольшой отрывок: «коротка», «обидно», «мелкие», «копеечные», «грошовые». Особенно часто повторяются производные от «мелкий». Стас мелким человеком как раз и не был, а вот пришлось размениваться, потому что он привык быть именно щедрым, угощать от всего сердца, если платить за работу – так хорошо платить, по-настоящему. А для этого нужны были деньги, которые писательское ремесло не давало…
Интересно, что вскоре после смерти мурманские друзья-писатели вспоминали Панкратова как человека огромного роста, гиганта под два метра. Панкратов действительно был мужчина кряжистый, с увесистыми кулаками. Вполне приличного, но отнюдь не гигантского роста. Очевидно, он воспринимался окружающими как настоящий гигант в силу своей человеческой величины. Увы, Панкратов был по-человечески больше своего писательского таланта. И это особенно заметно теперь, на временном отдалении.
Прости, Стас, но я покритикую тебя как редактор. Лет мне сейчас почти столько же, сколько тебе было в восемьдесят седьмом, на дворе эпоха победившего постмодернизма, внутри которой многие вещи выглядят иначе, чем четверть века назад… Словом, ты полагал, что писать нужно исключительно о хороших людях, поступательном развитии жизни, не затрагивая грязи, которой, конечно, и тогда хватало, но считалось недостойным уделять ей свое и читательское внимание… Вот именно поэтому повести о хороших людях получались беззубыми, со смазанным конфликтом. Хорошо, пусть это будет чисто мое кровожадное мнение, но смазан и финал повести «Закон дороги», когда герой попадает в аварию, так и не встретившись со своим отцом, фронтовиком, который думал, что вся его семья погибла, но вот же она нашлась через пятнадцать лет… Этот открытый финал мог стать по сути завязкой истории, в которой новообретенный отец-фронтовик оказался бы опустившимся человеком, пьяницей с мизерной пенсией и еще стал бы попрекать потеряшку-сына его зарплатой. Ведь жизнь часто оказывается трагичней смерти.
Я понимаю, что тебе было бы неудобно выставлять ветерана в неприглядном свете, потом ты действительно не хотел и не умел писать о плохих людях. По этой причине ты и слышать не желал о Николае Рубцове, несмотря на его талант. Потому что служил вместе с Рубцовым на флоте и состоял с ним в одном литобъединении. Рубцов, очевидно, был по-человечески меньше своего таланта, и ты даже оправдывал женщину, которая его убила. Мол, сам до этого довел… И все же, Стас, в рассказе о не очень хорошем отце-ветеране была бы не то что жизненная правда, а скорее насмешка самой жизни над нами, простодушными. А в этой насмешке именно была бы правда. Потому что большие часы на солнечной стене действительно обманули поколение, которому грядущее представлялось прозрачным и лучезарным. И тебя обманули. Ведь проскальзывает в «Больших часах» некая догадка на столь же большой обман, когда герою при внешнем благополучии становится тесно в тещиной квартире, которую так и тянет проветрить, разогнать затхлый воздух с откровенной примесью дерьма, сколько ни прожигает теща газетки с целью «адсорбции». Откуда дерьмо-то, когда все герои – хорошие люди? А оно от неискренности самого жизнеустройства. И еще – от мизерной территории обитания, явно тесной для альфа-самца. Поэтому герой, а вместе с ним и Панкратов, выбрали лодку и водный простор в силу его неограниченности.
Панкратов вообще любил большие внушительные, сомасштабные себе вещи. Помню, однажды в суровую зимнюю пору, когда в «Севере» кофе в чашке за ночь покрывался корочкой льда, Стас принес в редакцию обогреватель, работавший на дизельном топливе! И эта машина шуровала так, что приходили греться из газеты «Все» и журнала «Карелия». Сцена напоминала иллюстрацию к песне «Ты все спалил за час». Потом, когда потеплело, этот обогреватель отправился, наверное, в плавание вместе со Стасом… «Север» – отдельный сюжет, хотя и связанный вплотную с темой большого обмана. Нет, никто намеренно никого не подставлял в данном случае.
Панкратов реформировал журнал жестоко, преодолевая активное и пассивное сопротивление старых «северян», которые не желали меняться. Он пер напролом, как лось сквозь валежник. Не выдержал реформы Анатолий Суржко, впрочем, его скорый трагический уход был обусловлен самим напором непонятной жизни, достаточно перечислить названия его последних повестей: «Травма», «Последняя игра», «Аллергия», они с головой выдают внутреннее состояние автора, именно неприятие нового миропорядка.
Журнал, который достался Панкратову в наследство, часто поминают с благоговением как цитадель серьезной литературы, которая дала путевку в большое литературное плавание Белову, Балашову и множеству других талантливых писателей. Да, так было. Однако не стоит забывать (при всем уважении к редакционному коллективу), что «Север» эпохи конца социализма был еще и гнездом алкоголизма, в котором спился не один талантливый писатель и поэт. И не надо стыдливо лепетать, что-де это свойство творческих натур – прикладываться к бутылке. Далеко не все писатели пьяницы. И вовсе не способствует алкоголь творческому росту, скорее наоборот, притом никто силой в рот не наливает. Помнится, посетил редакцию деятель один из Вологодской писательской организации, громко возмущался своим руководством: «Представляете, что делается! Выкинули диван, который однажды обоссал Рубцов!» Ну, выкинули и правильно сделали. Не такая это реликвия, чтобы помещать в литературный музей с соответствующей табличкой. Впрочем, Панкратов начал не с алкоголиков.
И опять хочется процитировать самого Панкратова: «По толстой афишной тумбе бежали незначительные слова. Они обещали трагедию, оптимистическую, конечно». То же самое обещал с самого начала и панкратовский приход в «Север». Глухое сопротивление отдельных лиц казалось незначительными словами на фоне коренной перекройки формы и содержания. Стасу представлялось, что вот сейчас соберемся, выдадим на-гора обновленный журнал, и подписка взлетит сама собой, и авторы потянутся. Выдали, вложились, в т.ч. материально – свои кровные в том числе Панкратов вкладывал, когда бюджет задерживал вливания. И это тоже реалия нового миропорядка: хочешь что-то стоящее сделать в культуре – вкладывай свои кровные, потому что на государственные три рубля голливуда не получится, выйдет в лучшем случае жалкий пшик… Оказалось, что так теперь будет всегда. Еще Стас делал упор на позитив, на то, что писать нужно о тех, кто занят настоящим делом и у кого оно получается, на то, что теперь не писатели, а простые граждане должны писать в журнал о том, что их волнует. В последнем он ошибся. Простой человек может написать одну статью – о том, что ему действительно дорого, но подлинное писательство и журналистика – все-таки дело профессионалов, а не любителей. А что касается положительных примеров, так их, к сожалению, очень сложно продать, гораздо легче заработать на пороке, это общеизвестно.
К авторам Панкратов бывал жесток, и это правильно. Молодому редактору иногда кажется, что лучший способ избавиться от назойливого автора – это его напечатать, и он уйдет счастливым, много ли человеку надо? Оказывается, много. Увидев собственное имя на страницах журналов, такой автор воображает себя состоявшимся писателем и начинает терроризировать редакцию новыми шедеврами. В редакцию, как вы понимаете, исключительно гении приходят, никто не заявляет с порога: «Я тут опять ерунды накропал». Отказывать авторам всегда больно, но это необходимо. В конце концов право редактора – кого печатать, а кого нет. И весьма глупо кричать, размахивая рукописью: «Представляете, не напечатали!» Если вещь достойная, пусть полежит – напечатают в другом месте, на практике проверено, кстати. Ну, не напечатал Панкратов кое-что из моих творений в том числе, посчитал упадничеством, и ладно, все равно ж не пропало, сквозь пальцы не утекло. Мы с ним вообще во многом не совпадали во мнениях, но мнение – это только мнение, оно всегда субъективно. Вообще, в любом журнале бывает процентов тридцать – в лучшем случае – статей неплохих, но и необязательных. Почему? Потому что ярких произведений вообще случается мало. На то он и талант, чтобы вырываться из общей канвы мышления. Просто добротных рукописей тоже недостает, а журнальные между тем страницы надо наполнять. Иногда статья или рассказ попадают в тему, поддерживая другую статью или, напротив, звучат контрапунктом…
Панкратов на посту главреда совершил настоящий поступок, опубликовав подборку стихов Сергея Дерюшева… Дело даже не в самой подборке, а в том, что автор на момент публикации сидел в тюрьме. Панкратов дал сперва стихи, а потом обращение к Путину: «Многоуважаемый Владимир Владимирович! Судьба познакомила нас с творчеством Сергея Дерюшева, который уже десять лет отбывает наказание в одном из лагерей Пермской области. Стихи Сергей начал писать в лагере. И по его настойчивой литературной работе совершенно очевидно – какую серьёзную душевную перестройку претерпела его душа. Коллектив редакции журнала «Север» убедительно просит Вашего личного вмешательства в судьбу Сергея Васильевича Дерюшева. Мы просим помиловать Сергея, даже если ему осталось десять минут определённого судом срока». И Дерюшева, представьте себе, помиловали! Этот случай – прекрасная иллюстрация того, что такое зряшное с житейское точки зрения дело как стихотворчество способно не только выпрямить душу, но и буквально спасти человека.
В том же номере «Севера» был опубликован роман Евгения Чекалина «Безымянный зверь». Панкратов делал на него столь большую ставку, что даже заказал дополнительный тираж в 500 экземпляров. Однако события не случилось: тираж остался в редакционном кабинете, и впоследствии мы бесплатно раздавали его сельским библиотекам и прочим желающим. Впрочем, событие все-таки состоялось в виде жалобы в Правительство РК на антисемитские настроения журнала. Панкратова спасло странное, в общем-то, обстоятельство: роман понравился Катанандову. Хотя Катанандов-то здесь при чем? Но, вероятно, таковы законы провинциального жанра, что все решает авторитет… Вообще, тогда именно публикацию «Безымянного зверя» Савелий Ямщиков назвал настоящим поступком редактора. На мой взгляд, поступком все-таки был Дерюшев. Если не в сугубо литературном, то в человеческом смысле уж точно.
А еще была первая публикация «Патологий» Захара Прилепина. Автор прислал рукопись по электронной почте, сопроводив ее весьма странной припиской: «Уважаемый Станислав Александрович, я хочу опубликовать роман именно в «Севере», потому что этот журнал стоит на позициях Эдуарда Лимонова». С чего, интересно, Прилепин так решил? Панкратову про Лимонова, кстати, не рассказали. Электронной почтой Стас так и не научился пользоваться, письма за него принимал отдел прозы, и в конце концов эта самая проза случается либо плохая, либо хорошая, несмотря на политические пристрастия автора. В данном случае проза была хорошей. Сейчас в своих пространных многочисленных интервью Прилепин даже не вспоминает Панкратова и журнал «Север», который выпустил его в большую литературу. В отличие от Антона Клюшева, которого Панкратов как раз не напечатал, подведя резюме: «Этот рассказ будет опубликован, только если на карте мира не останется страны с именем Россия». Стас, рассказ Клюшева опубликован, и автор не забывает упомянуть, что впервые вышел в «Севере», хотя уже не при тебе. В 2012 году повесть Антона Клюшева признана лучшей публикацией журнала «Урал», на фоне фильма «Деточки» откровения этого мальчика выглядят вполне невинно, и Россия вроде бы еще существует… Но вот захотел бы Стас продолжать жить в такой стране?
Первым звоночком была даже не жалоба в правительство на антисемитизм, жалобы писали на всех редакторов и во все инстанции, включая прокуратуру. Оптимизм пошатнулся летом 2004 года, когда Министерство культуры не продлило подписку для школьных (или сельских? – я уже точно не помню) библиотек на второе полугодие. А это целых 300 экземпляров! Это, собственно, не вина Министерства культуры во главе с тогдашним министром Татьяной Калашник. Напротив, Калашник и организовала подписку, когда были деньги. И как же ликовал Стас: у нас целых семьсот подписчиков! А это действительно немалая цифра. Может быть, Панкратов надеялся на то, что вот сейчас библиотекам министерство подарит журнал, а потом они будут выписывать его самостоятельно! Ну, велика ли сумма – триста рублей в полугодие? Не случилось. Не подписались. И Стас, кажется, просто не мог до конца поверить, что «Север» потерял эти триста подписчиков, как не мог поверить, что литература стала не больно-то нужна не только государству, но и гражданам некогда «самой читающей страны».
Второй звонок случился в начале 2005 года, когда министерское кресло заняла Галина Брун. В стране как раз ожидалось повышение зарплат бюджетникам, соответственно небольшой прибавки ожидал и коллектив «Севера», который считался еще журналом первой категории, то есть всероссийского уровня. Ан нет. Получили мы новогодний подарок: журнал из первой категории перевели во вторую, то есть журнал республиканского уровня, соответственно зарплаты не выросли, а уменьшились. И главный редактор потерял 600 рублей жалованья! Дело ведь не в этих гребаных (извините за выражение, но других не осталось) шестистах рублях. Дело в отношении к человеку, который совершенно искренне верил, что занят нужным, полезным трудом и что этот его труд оценят! Оценили. Вскоре Стасу предложили подписать срочный трудовой контракт на руководство журналом. – Какой еще срочный контракт, ребята, вы что? Я же заново создал этот журнал… – А теперь так положено.
С бюрократической точки зрения все правильно: руководителей культурных учреждений в массовом порядке переводили на срочные контракты, журнал финансировался только из республиканского бюджета, а значит, действительно принадлежал второй категории… Но что же делать с человеческим измерением, люди?
Этого удара Панкратов, гигант с увесистыми кулаками, не пережил. Нет, «опускание» главреда вроде бы органически не связано с болезнью, от которой он вскоре скончался, и все-таки связано. Мы не видели Панкратова всю весну, и журнал мотался по волнам без руля и ветрил. А потом в редакции появился старик, который сказал голосом Панкратова: «Ребята, вы не думайте, что я помираю, я дома роман редактирую…» Чужой роман редактировал Стас, не свой.
После его смерти искали портфель или папку, в которой вроде бы Стас хранил какую-то рукопись – может быть, дневник или записки последних лет. Ничего не нашли. Скорее всего ничего и не было. Не умел Панкратов писать депрессивные вещи.