Яна Жемойтелите продолжает свои экскурсии по Петрозаводску. Улица Герцена находится в самом его центре.
Со школьных времен каждый наверняка помнит фразу Ленина: «Декабристы разбудили Герцена». Что было дальше, помнит уже далеко не каждый. А между тем дальше Герцен занялся общественно-политической деятельностью и выпускал газету «Колокол».
Именно он – автор одного из насущных вопросов русской интеллигенции «Кто виноват?». Два последующих вопроса – это «Что делать?» и «Где мои очки?». Думается, они часто звучали в домах по ул. Герцена в Петрозаводске, потому что там селились ответственные работники, и одна новостройка начала 80-х даже называлась «Дворянское гнездо», хотя Герцен как раз считался одним из символов революционной борьбы.
По этой причине его имя и дали улице, на которой селилась советская народно-хозяйственная элита со времен Гюллинга. Деревянные двухэтажные домики, построенные для руководства КТК (Карельской трудовой коммуны) до сих пор стоят в Губернаторском парке, бывшем Парке пионеров, в Закаменском переулочке, вытекающем из ул. Герцена. В конце 20-х они считались элитным жильем, в них была даже настоящая ванна с титаном — одна на две квартиры. В одном из подобных домов жил Эдвард Гюллинг, который поднял коммуну благодаря экономической и административной самостоятельности.
Впоследствии с тем и другим было покончено, но «элитные» домики до сих пор выглядят неплохо, соразмерные человеческому росту, они удачно вписываются в пейзаж. И даже те, что сохранили почти первоначальный вид, потрепанные временем и размытые дождями, вызывают теплую ностальгию, как любая близкая сердцу старина.
А завершается улица Герцена зданием СИЗО, или бывшем тюремным замком, в котором в 1907 году сидел поэт Николай Клюев «за евангельские речи» на пролетарском митинге. Хоть бы памятную табличку повесили…
Нет, за что только у нас ни сажали! Молодого Александра Герцена впервые арестовали в 1834 году за участие в дружеской попойке, на которой студенты распевали революционные песни. Вскоре выяснилось, что в попойке Герцен не участвовал, его там никто даже не видел. Тогда основание для ареста переделали на «близость к студентам, распевавшим революционные песни». Но по такому поводу можно привлечь практически каждого. Мало ли что мои знакомые в подпитии распевают!
Однако Герцена сослали в Пермь, потом в Вятку, потом по ходатайству Жуковского перевели в Владимир. И там он прожил свои счастливейшие дни, там он женился, выписав невесту из Москвы. И это означает, что не следует противиться полицейскому произволу, глядишь, дело еще обратится во благо, и дни изгнания будут вспоминаться как самые счастливые.
А декабристы, кстати, Герцена разбудили, когда он был подростком 13 лет. Трудно сказать, чтобы до этого времени он крепко спал. Он вполне осознанно дружил со своим дальним родственником Огаревым, которому в ту пору было двенадцать. И они поклялись, что будут за декабристов мстить. Как пишут биографы, в их юные головы пришли «мечты о свободе». О свободе тогда почему-то мечтали практически все, особенно представители дворянского сословия, писали оды «Вольность», сидели «за решеткой в темнице сырой» и т.д. Позвольте, но какой же свободы им недоставало? У них были крепостные, усадебное хозяйство приносило доход. Вероятно, «мечты о свободе» означали, что у них была гражданская позиция. Они хотели облегчить положение – не свое собственное, а крестьян.
Отец Герцена тоже был богатый помещик Иван Яковлев, но Александр родился вне брака, от связи с немкой Луизой Гааг, поэтому и получил такую фамилию. Герцен — мое сердце. Систематического образования у него не было, но многочисленные гувернеры, учителя и воспитатели привили ему вкус к литературе и научили иностранным языкам. Герцен был воспитан на французских романах, произведениях Гете и Шиллера. Учитель словесности познакомил своего воспитанника со стихами Пушкина и Рылеева…
И все-таки родиться вне брака в XIX веке – незавидное начало жизненного пути. Очевидно, что травма рождения «продиктовала» название романа «Кто виноват?», которое советская критика трактовала однозначно как вызов монархии, крепостничеству и т.д. Меж тем вопрос «Кто виноват?» может быть адресован и просто в воздух. Роман «Кто виноват?» дает понять, почему что-то в самом организме Герцена не на идеологическом, а на физическом уровне не позволяло ему существовать в атмосфере николаевской России, почему он эмигрировал. Хотя тогда многие любили Россию издалека. Даже славянофил Хомяков частенько бывал во Франции и Англии, а дети его до десяти лет вообще не говорили по-русски.
Но тут иное. Как и Бельтов, герой романа «Кто виноват?», Герцен благодаря домашнему воспитанию заразился духом гражданственности, но – благодаря воспитанию же – потерял возможность реальной деятельности. Читая Плутарха и Руссо, он не приобрел никакого практического опыта, никаких навыков. Бельтов желал стать царем Леонидом и настаивать на своих принципах, а ему вдруг сказали, что главное – «порешать» вопросы, знать, кому «занести», а кому коньяк поставить. Это, естественно, сбивает с толку. А Бельтов, постоянно пребывая в гражданском пафосе, не умел грамотно составить ни одной бумаги.
Герцен, собственно, пребывал в таком же состоянии. Он боялся повторить судьбу своего героя и остаться «умной ненужностью». В ссылке он писал, что «лишние люди» только разбазаривают интеллектуальные силы и что если Бог наделил тебя умом и талантами, лучше потратить их с толком, создавая «молодую Россию».
Бельтов социализировался в античности и революционной Франции, а тут вдруг на тебе русское самодержавие. Крепостное право, естественно, представляется ему отвратительным рабством. И если кто-то действительно виноват в том, что жизнь Герцена сложилась так, а не иначе, то есть не сложилась в России, то виновато исключительно воспитание, оторванное от реальной жизни и современная ему действительность, несовместимая с высокими идеалами. В таком же положении оказались и многие друзья Герцена: Огарев, Станкевич, Грановский, Бакунин.
Можно сказать, что и мы, выпорхнувшие из школы в самом конце социализма и начитавшиеся русской классики, в некоторый момент были потрясены реальностью, в которой полагалось знать, кому «занести», а кому коньяк поставить. И многие, очень многие эмигрировали. Но не потому, что еще в юности ощутили себя на родине лишними людьми, а потому, что даже при советской системе, настаивая на своей исключительности, Россия очень любила Запад.
Ну, любили же мы западную музыку, джинсы, кроссовки и т.д. Конечно, это называется фетишизм, но все равно же это тоже любовь. Мы любили его демократические ценности и общее жизнеустройство. И нам казалось, что настоящая жизнь происходит там, а не здесь. Нет, кто-то действительно там угнездился и забыл родное гнездо… К чему это я? К тому, что ни один из западников, даже основатель западничества Чаадаев, никогда не говорили: «эта страна» и «этот народ». Они говорили: «Россия» и «мы».
Мы, то есть те, кто остался, у себя дома теперь тоже лишние. Потому что ни образование, ни таланты здесь оказались действительно никому не нужны. Все, что требовалось от нас на рабочем месте – это грамотно выполнять распоряжения начальства. И все. Остальное сложите в коробочку и засуньте подальше, в дальний ящик стола. А на Западе мы тем более не нужны, там и без нас народу хватает, да и скучно там по большому счету. И что же нам остается? Остается что-то такое самостоятельно выдумывать, находить какие-то смыслы в ежедневной деятельности, чтобы просто жить дальше.
Герцен тоже уехал в Париж в 1847 году, получив большое наследство от отца. Отец его все-таки признал, хотя и не дал сыну свою фамилию. Вообще, даже в середине XIX века положение незаконнорожденных детей в России было хуже крепостных. Так до самой смерти маялся позором своего рождения философ Николай Федоров. Но Герцена в Париж гнало, очевидно, другое. 1846 год – самое преддверие европейских революций. Европа бурлила, в отличие от России, там было поле для деятельности. Оттуда Герцен выслал Некрасову для «Современника» четыре «Письма из авеню Мариньи», в которых открыто пропагандировал социалистические идеи.
Среди множества прижизненных портретов Герцена есть один необычный, вернее даже не портрет, а лик, писаный по его портрету. Я имею в виду Христа на картине Ге «Тайная вечеря». Художник воспользовался фотографией Герцена, хотя у него были и некоторые другие прообразы, и Герцен на портрете действительно узнаваем.
Художнику была важна не только поза Герцена для живописания, но и дух русского писателя, который представлялся ему идеалом писателя-гражданина. Тем более что Ге, конечно же, был в курсе семейных трагедий Герцена.
Может быть, в XIX веке отношение к детским смертям было несколько иным, может быть, люди умели смиренно принимать их. Однако, просто просматривая список личных потерь Герцена, содрогаешься, как такое вообще можно пережить. Еще до отъезда из России у Герцена и его жены Натальи Александровны Захарьиной родилось шестеро детей, из которых до взрослого возраста дожили только двое. Трое умерли совсем крохами, ангелочками, а глухой от рождения сын Николай погиб при кораблекрушении 8 лет от роду. Гробик за гробиком, гробик за гробиком. Так было не только у Герценов. В конце XIX века детская смертность в России была в 2,5 раза выше, чем в среднем по Европе.
А тут еще в эмиграции Наталья влюбилась в друга Герцена Георга Гервега. В Ницце Герцены и Гервеги жили в одном доме коммуной вместе со своими детьми. Коммуна не предполагала интимных отношений вне пар, однако Наталья и Гервег стали любовниками. Узнав об этом, Герцен велел Гервегам убираться, но Гервег стал его шантажировать угрозой самоубийства. Герцену бы сказать: «Что ж, вот тебе, дорогой друг, веревка и мыло», но Герцен не решился. Впрочем, через некоторое время Гервеги все же уехали, и в международном революционном сообществе Герцена стали дружно осуждать, что он де подверг жену «моральному принуждению» и помешал ее личному счастью с любовником – в отличие от Чернышевского, например, который жене не мешал.
Супруги помирились, и в 1850 году Наталья родила дочь Ольгу. Герцен в отцовстве сомневался, но ребенка признал. Еще через год Наталья родила сына Владимира и через два дня умерла, ребенок вскоре тоже умер…
Это я так сухо перечисляю, без подробностей. Но разве в состоянии человек выдержать такое количество смертей собственных детей? Вероятно, дети Герценов были нежизнеспособны по причине близкородственного брака: Герцен женился на своей двоюродной сестре, в то время это была обычная практика. Но вот дочь Герцена Ольга прожила очень долгую жизнь, целых сто три года. Скорее всего она действительно была не его дочь, – внебрачные дети оправдывают своих родителей хотя бы тем, что они как раз жизнестойки.
Историки пишут сухо и коротко, что в 1853 году Герцен обосновался в Англии и там впервые в истории создал вольную русскую печать заграницей. Там же появились знаменитые мемуары «Былое и думы», эссе и диалоги «С того берега». А в 1857 году Герцен основал журнал «Колокол», на что его вдохновили идеи, появившиеся в России после Крымской войны…
Вот так читаешь историков и представляешь себе, что Герцен был законченный сухарь и что голова у него забита была исключительно революционными идеями. Послушайте, он ведь жену потерял и кучу детей. Давайте хотя бы предположим, что Александр Иванович стремился уцепиться за какие-то ценности, которые для него еще оставались в мире, пытался найти новые смыслы, чтобы не оказаться в абсолютной пустоте.
Скорее всего у Герцена было две биографии, впрочем, как и у множества публичных персон. Одна официальная, известная нам по школе, в которой Герцен предстает как пламенный борец с царским самодержавием, бьющий в колокол и призывающий к восстанию. И вторая – биография человека, который много страдал, но не сломался и еще – не оставил поисков земной любви.
В 1857 году Герцен нашел утешение с Натальей Алексеевной Огаревой-Тучковой, женой своего лучшего друга. У них родилось трое детей, которые официально считались детьми Огарева. Близнецы умерли от дифтерита еще во младенчестве, а общая дочь в семнадцать лет покончила с собой на любовной почве. Самоубийство имело резонанс, о нём писал Достоевский в очерке «Два самоубийства»…
А нам что запомнилось о Герцене? Что «Колокол» был одной из важных площадок, на которой обсуждался крестьянский вопрос. Кстати, влияние его снизилось, когда сам вопрос был решен, да и молодому поколению в России сам Герцен уже казался отсталым и старомодным, эдаким старым ворчуном, потрясающим кустистой бородой.
Конечно, я сейчас не стала перечитывать «Былое и думы», но в повесть «Сорока-воровка» заглянула, и автор представился мне очень глубоким человеком, способным на искреннее сочувствие и переживание. Особенно зацепила фраза: «Было что-то натянутое, неестественное в том, как дворовые люди <…> представляли лордов и принцесс».
Фраза хорошо ложится на свежую экранизацию истории декабрьского восстания, в котором не крепостные, конечно, изображают аристократов, а современные молодые артисты, известные нам по сериалам последних лет. Вот ведь что странно: актерам Янковскому и Костолевскому, воспитанным в рабоче-крестьянском государстве, мы почему-то охотно верили: перед нами были настоящие русские князья. Даже англичане, сыгравшие в последней постановке «Войны и мира», выглядят достоверно, Пьер – вообще попадание в десятку. А вот даже нескольким кадрам из фильма «Союза спасения» я совершенно точно не верю. Не верю уже и фотографиям наших актеров в образах декабристов. Поэтому «Союз спасения» я так и не посмотрела и смотреть не буду.
Судьба западника Герцена меня по-настоящему тронула. Нет, в самом деле, что такое особенно плохое дал нам Запад? Разврат и гомосексуализм? Так они в России давно были сами по себе. Джинсы и кроссовки? Хорошие в принципе вещи.
А если вернуться в Петрозаводск на улицу Герцена, так вот на ней жил настоящий западник Эдвард Гюллинг, который попытался построить у нас социалистическую Финляндию. Не позволило не только НКВД, но и местное население. Мол, чего эти финны тут раскомандовались, жили мы без водопровода и жили бы дальше. Я утрирую, конечно. Но перед Гюллингом Карелия действительно в большом долгу. И наше поколение выросло в Петрозаводске на руинах этой самой социалистической Финляндии. Интеллигентный тогда был у нас городок, чистенький.