«…внезапно, посреди учебного года, она ушла с урока, дав себе обещание никогда больше не входить в школу».
Очередная серая мышка
В узком, вытянутом, как пенал, кабинете врача-психотерапевта шел прием. Блеклые пейзажи на стенах – подарки благодарных пациентов, уныло повисшие традесканции и мрачно-зеленые ветви плюща в старомодных «березках»-кашпо, настольная лампа, похожая на вопросительный знак, – вся обстановка кабинета отнюдь не внушала оптимизма пациентам.
За столом сидела врач Фаина Львовна, немолодая женщина с приметной внешностью: кудрявыми рыжеватыми волосами, глазами-сканерами и небольшим птичьим носиком. Своими буравчиками она могла проникнуть в самые глубокие и темные закоулки души своих пациентов. Когда Фаина Львовна впервые увидела свою новую пациентку, с ходу поставила диагноз: «Очередная серая мышка».
Как призрак возникла тогда на пороге ее кабинета невысокая худая женщина средних лет в костюме цвета плюща, мешком повисшем на ней. Очки в широкой светлой оправе скрывали ее опухшие от слез глаза. Светло-русые волосы перехвачены резинкой в скучный хвостик. «Пройдешь на улице мимо такой – и взглядом не зацепишься», – подумала тогда Фаина Львовна. И все же пациентка чем-то зацепила ее.
Нина Сергеевна в недавнем прошлом была учительницей почти c двадцатилетним стажем, которая внезапно, посреди учебного года, ушла с урока, дав себе обещание никогда больше не входить в школу. Она уже несколько раз была на приеме у Фаины Львовны, которая раз за разом осторожно разматывала клубок Нининой истории…
«Беги отсюда… пока не поздно!»
«Как ты здесь работаешь? Ведь это же сумасшедший дом?» – изумлялась сестра Нины, когда ей изредка доводилось заскакивать в школу во время перемены и наблюдать, как Нина идет по школьному коридору, поминутно останавливаясь, чтобы ответить на просьбы, вопросы, приветствия, пожелания, уточнения детей и коллег. «Что можно разобрать в этом гвалте? Птичий базар! Беги отсюда!» Однако Нина только блаженно улыбалась – она плыла по школьному коридору, как будто рассекая волны руками, это была ее стихия, и детские крики как крики чаек над волнами совсем ее не раздражали. Она чувствовала себя в школе эксклюзивной деталью какого-то сложного механизма, выйдет из строя эта деталь – и механизм встанет…
В поток возмущенных слов сестры вливались наставления прозорливой мамы Нины, в прошлом учителя начальных классов: «Уходи из школы, пока не поздно… Посмотри на меня…». Мамино здоровье съела школа, такова была плата за звание Учителя с большой буквы, которым ее удостоили благодарные ученики и родители.
Мама, правда, лишь посмеивалась, когда к ней заходили выпускники и пели ей дифирамбы, перебирая в памяти школьные воспоминания… «Тешь дурня большим пирогом…» – усмехалась она. Нину иногда удивляли неожиданные реакции мамы на ее рассказы о школе, которыми она щедро, а иногда и насильно закармливала своих близких, особенно в первые годы учительства-ученичества.
Однажды Нина стала свидетелем неприятного эпизода. Во время урока вдруг резко, с шумом распахнулась дверь, из нее выскочил мальчишка, похожий на растрепанного воробья, и, громко выкрикивая матерные слова, ревущей ракетой промчался мимо нее. На Нинино негодование мама лишь покачала головой и тихо произнесла: «Это как же надо было ребенка довести…»
Добровольная каторжанка
Где-то Нина вычитала фразу о сладкой каторге труда писателей. В такую же добровольную каторжанку превратилась она в школе. На уроках Нины не всегда было слышно, как летит муха. Чем она брала своих учеников – непонятно. Негромкий голос, доверительные интонации, наивное убеждение, что можно вызвать интерес к предметам, которые она преподавала… Некоторые ее коллеги считали, что ей не хватает жесткости, да и либеральничает не в меру со своими учениками. «Какая вы добрая!» – восклицали иногда то дети, то родители. «Тешь дурня большим пирогом, – мысленно возвращалась Нина к маминым урокам. – Так ли нужна доброта в школе?». Она вспомнила, как в какой-то праздник дети вручали учителям медали – «Самая мудрая», «Самая артистичная» и прочие самые. Нина, тогда еще с гордостью, показала маме свою первую награду – «Самая культурная».
– Представляешь, а Вере Павловне, физичке, выдали медаль «Самая строгая», – делилась она с мамой.
– Считай, самая злая, – заметила мама.
– Зато с ЗУНами у нее все в порядке, – изрекла Нина.
– Что за насекомые такие?
– Отстала ты, мама от жизни. Дамоклов меч учительский – ЗНАНИЯ, УМЕНИЯ, НАВЫКИ, – вздохнула Нина.
Она со своей добротой добирала эти самые «ЗУНы» после уроков, когда вокруг нее роились Катюши и Ванюши: с запоздалым усердием старательно пыхтели, исправляя двойки. Особенно назойливо детский рой гудел в конце четверти… Конечно, большая часть пчелок прилетала с одной целью – избавить себя от родительской кары за плохие отметки, но Нина была и этому рада.
«Меня не трогать!»
Диктатура школы вторглась и в Нинину семью, установила свои законы, которые нарушать было нельзя. Одна из комнат ее небольшой квартиры давно превратилась в филиал школьного кабинета: книги, учебники, методички, стопки тетрадей… Все это не давало ни на минуту забыть о сладкой учительской каторге ни Нине, ни мужу, ни их дочкам.
Самой тяжкой и неблагодарной повинностью была проверка тетрадей. «Меня не трогать!» – строго бросала Нина домочадцам, веером разложив тетради на диване, проверяя их под бормотание телевизора в определенном порядке – от аккуратных тетрадей с красивым почерком до неряшливых с непонятным.
Девчонки ее – серьезная Танюша и бойкая Аленка, несмотря на строжайший запрет, приставали к ней с вопросами, шумели, требовали внимания. И Нина сдавалась, складывала тетради в аккуратную стопочку, отделив проверенные, и, с тревогой взглянув на часы, шла на кухню пить чай под восторженные крики, благо это было то место в квартире, где ничто не напоминало о школе.
Иногда Нина бунтовала, не прикасалась к тетрадям несколько дней, а потом как дворник после снегопада разбирает снежные кучи, так и она разгребала свои завалы, часто засыпая над одной из тетрадок. А просыпалась не раз от запаха подгоревшей каши или картошки, доносившегося из кухни. «Опять каша с дымком! Мама, ну сколько можно готовить на костре!» – возмущалась ее старшая дочь Таня.
К урокам Нина готовилась тщательно.
– Хорошо, когда ты проводишь урок на пять или на четыре, но изредка можно и на троечку, – советовала Нине мама.
– На троечку надо заслужить, – возражала Нина, исписывая килограммы тетрадей конспектами уроков. – У меня нет еще такого опыта.
Мамы не стало, а Нина в который раз убедилась в ее мудрости.
Все открытые уроки Нина репетировала на своих детях, а ее девчонки выносили вердикт: «интересно», «прикольно», «занудно».
Младшая, Аленка, училась в той же школе, где работала Нина. Вести об успехах и неудачах дочери Нина узнавала почти всегда раньше, чем сама Аленка. Дочка жаловалась иногда, что чувствует себя подопытным кроликом, на которого наставлена лупа. «Уходи из школы!» – твердила она до тех пор, пока не поняла, что мама добровольно из школы не уйдет.
Что такое учительский ребенок, Нина поняла после одного эпизода. Однажды, во время зимних каникул, возвращаясь из гостей от подруги-библиотекаря, к которой они ходили всем семейством, Нина услышала от Аленки слова, которые почему-то взволновали ее до слез:
– Лучше бы ты в библиотеке работала или уборщицей…
– Почему? – изумилась Нина.
– Пекла бы нам пироги каждые выходные. Вон тетя Света как печет, – вздохнула Аленка.
– Какие там пироги, – поддержала сестру Танюша, – хотя бы блины…
Но блины и пироги пекли безотказные, понимающие, прощающие все бабушки, а потом и сами девчонки, когда подросли.
Как-то раз неугомонная в своем стремлении просвещать Нина поехала со своим классом в Москву. Угораздило же ее взять с собой семилетнюю Алену. Во время экскурсии в Третьяковской галерее, где на Нину всегда нисходили покой и умиротворение, Аленка вдруг побледнела и схватилась за живот. Дело дошло до скорой. Санитары торжественно пронесли ребенка на носилках по залам галереи. Нина, смирившись с неизбежностью родительского долга, бросила восьмиклассников на родителей и поехала с дочерью в больницу. Во все последующие поездки с классом своих детей она уже не брала.
Жилетки
Главной Нининой жилеткой был муж, который много лет исполнял роль литературного критика и психолога: читал самые лучшие или худшие детские сочинения, терпеливо выслушивал бесконечные нудные рассказы про своих.
– Представляешь, как они меня опозорили: на дежурство по школе пришло всего семь человек из класса! – возмущалась Нина. – На переменах приходится гнать взашей на посты, а после уроков разбегаются как крысы с тонущего корабля.
Нина горестно качала головой, сопровождая свой рассказ живописными деталями. Муж Нины, Андрей, знал поименно всех героев и героинь ее класса и некоторых особенно докучливых родителей. «Ты есть?» – спрашивал он у жены, когда звонил телефон. И Нина, кивая головой и плюхаясь в кресло, готовилась в свою очередь стать жилеткой для мамы, бабушки, а иногда и папы какого-нибудь из своих учеников. Она ощущала себя то дирижёром большого сводного оркестра детей и родителей, то каким-нибудь инструментом этого оркестра, то все той же эксклюзивной гайкой, намертво ввинченной в школьную машину.
Иногда жилетка не выдерживала. Обычно это происходило в конце четверти, как будто внутри была включена программа, рассчитанная на девять или десять недель. И тогда Нина приходила домой, туго обвязывала голову платком, выключала свет и лежала в полузабытьи весь вечер. «У мамы переутомление», – шептали дети. И горе было тем домочадцам, которые начинали громко говорить или вдруг случайно включали свет.
В один из таких дней Нину отпустили из школы из-за случившегося приступа головной боли. Сев в троллейбус, она опустила голову и стала массировать виски.
– Девушка, что с вами? Вы медитируете? – спросил мужчина, севший с ней на одной остановке.
– Нет, у меня просто болит голова, – четко проговаривая слова, как будто диктуя, произнесла Нина.
– Уже холодно, головной убор надо носить, иначе будет менингит, – заметил мужчина.
– У меня не будет менингита, – слегка повысив голос, речитативом произнесла «девушка».
– Вы что, учитель? – удивился попутчик.
– А вы что, врач? – вяло отмахнулась Нина.
«Врач» рассмеялся, а «учитель» только слабо улыбнулась в ответ. После этого случая Нина впервые задумалась над вопросом учительской идентификации.
Сильные вороны
С коллегами Нине повезло. Как альпинисты в связке, вместе они покоряли школьные вершины. Правда, у каждого была своя высота, свой предел допустимого и запас сил. Связка их была проверена временем и совместно пережитыми трудностями. Если кто-то и срывался вниз, не рассчитав силы, то канат лишь сильнее натягивался.
В этой связке были, на первый взгляд, совершенно несовместимые люди. Хрупкая, как орхидея, но со стальным стеблем внутри, физик и лирик в одном лице Наталья Николаевна. Математик Екатерина Андреевна – «леди совершенство» – всегда начеку, всегда ко всему готова. Урожденная филологиня Марина Васильевна с улыбкой Мэрилин Монро. Нелли Викторовна – учитель информатики, сверхпрочный кристалл высшей категории. Завуч Елена Александровна, вносящая порядок и гармонию в школьный хаос.
Главной связной была библиотекарь Светлана. Именно к ней в теплое библиотечное гнездышко слетались учителя после уроков.
– Ну что, отпетые трудоголики, сколько меду принесли в этот раз? и дегтя хватает? – добродушно спрашивала Светлана, разглядывая милые усталые лица училок.
Их посиделки неизменно превращались в малые педсоветы, после которых веселой гурьбой, с просветлевшими лицами и расправленными плечами, они бодро расходились по домам…
Любимым учительским анекдотом была история про ворону, которая полетела в теплые края вместе со стаей лебедей. «Ты сильная ворона, ты долетишь…» – благословляли они друг друга перед каким-нибудь важным событием – касалось ли это работы или дома. И ведь долетали же!
«Это как же надо было ребенка довести…»
Димка Гуляев… Ребенок, с которым Нину связывали особые доверительные отношения. Взрослый не по годам. Низкая челка, широко расставленные глаза, взгляд исподлобья. У такого на лице написано: трудный ребенок. В нем смешивалась детская ранимость и впечатлительность со взрослой расчетливостью и некоторым цинизмом. И все же Нине как-то удавалось договариваться со своим учеником, гасить приступы его внезапной агрессивности то шуткой, то переключая внимание на какие-то посторонние предметы. Нина знала причину этих вспышек: родители развелись, когда он учился в третьем классе, через некоторое время у него появился отчим, через год — сестра. Димка панически боялся отчима, изворачивался, как уж, чтобы скрыть правду о своих неудачах в школе. Мама Димы иногда совершала неожиданные десанты в школу в поисках истины. Тайное становилось явным, и непокорный сын оставался без компьютера и встреч с друзьями.
…В тот злополучный день на уроке литературы Нина записывала тему на доске и вдруг услышала за спиной:
– Б…!
Нина вздрогнула, как будто проскрипели пенопластом по стеклу, резко повернулась и столкнулась взглядом с Димой, который торопливо произнес:
– Это я не вам!
Нина каким-то чужим, глухим голосом выдавила:
– Выйди из класса!
– Я случайно…
– Выйди. И без родителей в школу не приходи.
Дима пару раз заглядывал в дверь во время урока, но Нина в класс его не впустила. После урока Нину, как всегда, обступили дети. «Найду его после уроков…» – решила она про себя. Но среди веселого роя ребятни Димы не нашла. «Позвоню домой вечером…» – подумала Нина. Выпроводив последних просителей, машинально прошла по классу, навела порядки: без привычного возмущения и разборок сама стерла надписи с некоторых парт, отодрала жвачку от стула… Взглянув на открывающуюся дверь, не удивилась, увидев мать и отчима Димы. Мать, стройную, светловолосую, всегда уверенную в своей правоте, женщину Нина хорошо знала. Отчима, высокого бритоголового мужчину, Нина видела впервые. «Качок», – отметила про себя. Поздоровавшись, сказала:
– Хорошо, что вы пришли. Пожалуйста, поговорите с Димой…
– Мы, конечно, поговорим, когда его найдем… Дима не вернулся домой из школы, телефон отключил.
«Был день – и потерялся», – промелькнули в Нининой голове слова мамы.
Потерялся не только день, но и вечер, и даже полночи. Каждый час Нина звонила матери Димы в надежде узнать новости. Новостей не было. Поздно вечером Нине позвонили из милиции и предложили приехать к участковому. Встревоженная, примчалась в отделение, где ее стали расспрашивать про Диму. Нина лишь усмехнулась, увидев удивленные глаза милиционера, когда она стала диктовать на память домашние телефоны всех своих детей.
– Ведь уже почти полночь… Зачем будить детей? Им вставать рано… А Диминому отцу сообщили? Может, он что-то знает? – спросила Нина.
– Какому отцу? – еще раз удивился участковый. – Только что приходили мать с отцом.
– Это отчим.
– Не может быть! Мужчина представился как отец. Разве есть еще отец?
…Нина шла по сонному городу. Звезды еле заметно мигали, как будто подавая сигналы SOS. Уличные фонари выхватывали из темноты призраки деревьев, на некоторых еще оставались лоскутки листьев. Нина почувствовала себя такой одинокой и бесприютной, как будто это она сама сбежала из дома, а не Димка. Ноги сами принесли ее к многоэтажному разноцветному монолиту, в котором жила Димина семья. Она обошла дом, вглядываясь в освещенные окна, читала молитвы про себя и твердила, как заклинание, слова «Только бы нашелся…». А еще ей вспомнились слова мамы: «Это как же надо было ребенка довести…»
Нина не успела вернуться домой, как позвонили из милиции. Диму нашли в загородном доме родного отца – живого и невредимого…
…Долго еще Нина не могла избавиться от липкого ощущения стыда, встречаясь взглядом с Димой.
Про гнилую тыкву и бурдюки с водой
Школа не давала покоя Нине даже во сне. Самым страшным был главный учительский сон. Ей снилось, как она входит в класс галдящих детей, тщетно пытается их утихомирить, понимая, что не может с ними справиться, ведь и сама она не готова к уроку.
И вот этот сон обратился в явь. Пережив гипертонический криз, Нина ушла с урока, а потом из школы. Пролив за две недели море слез, она обратилась к врачу. Психотерапевт высушила слезы Нины с помощью сильных антидепрессантов.
Сейчас Нина сидела в кресле с неудобными деревянными подлокотниками и высокой спинкой и слушала притчу, которую читал врач.
– Шел человек по дороге…На ногах его были кандалы, в руках он держал гнилую тыкву, за спиной его был мешок с песком, на плечах бурдюки с водой. Он шел медленно, тяжело переставляя ноги. Навстречу ему другой человек:
– Зачем тебе гнилая тыква?
…голос врача звучал ровно, бесстрастно, слова напоминали звучание метронома. Нина не смогла разлепить ресниц, ощущая себя этим человеком, бесконечно бредущим по дороге. Усталость, бесконечная усталость – и никаких других чувств.
…И вдруг, как вспышка, – глаза Антошки Петрова, полные слез.
– Что с тобой?
– Ничего.
Класс молчал. Нина подошла ближе и увидела красное распухшее ухо Антошки.
– Кто тебя так?
– Никто!
Нина обвела глазами класс. Кто-то отвел взгляд, опустил голову, в некоторых глазах был интерес: ну, и что ты сейчас сделаешь? В некоторых – сочувствие. И еще одни глаза-вишенки. Что же в них такое было? Глубоко спрятанный страх? Злорадство? Торжество?
«Предатели!» – хотелось крикнуть Нине, но что-то сдавило ее горло, и она вышла из класса.
…– А действительно, зачем мне гнилая тыква? – подумал человек и, выбросив ее, продолжил движение.
Слова врача ударяли как камни, причиняя боль.
«Все люди только люди, – выплыли из подсознания слова мамы. – Как можно обижаться на детей?»
…– Зачем тебе песок? – спрашивали у человека люди. – Ты идешь по песку, зачем ты тащишь такой груз?
И человек высыпал песок и пошел по дороге дальше.
«Как хочется спать… – думала Нина. – Заснуть бы, а проснуться, как будто ничего и не было». А перед глазами детские лица. Раннее утро. Она входит в темный кабинет, вдруг сам по себе включается свет, из-за парт выскакивают как чертенята из табакерки ее дети с шариками в руках и с криками «Поздравляем!» устраивают пальбу, взрывая шарики ногами. Когда же это было? В день ее рождения. Хорошо, что практикантка предупредила о готовящемся сюрпризе.
…голос врача зазвучал тише, как будто доносясь издалека:
– Для чего тебе нужны бурдюки с водой? Оглянись, твой путь проходит вдоль озера.
Человек снял с плеч бурдюки, вылил из них воду и пошел дальше…
Во сне Нине приснился Дима Гуляев. Сначала он читал ей стихи, те самые, что читал летом, когда так неожиданно позвонил по телефону. Стихи были совсем простые, в них не хватало рифмы, но зато было столько искренности, что на вопрос Димы, понравились ли они ей, Нина тогда ответила: «Конечно. Как здорово, что тебе захотелось сочинять». А потом они разговаривали о чем-то, и Нине хотелось беспричинно улыбаться.
– …Остановился человек, снял кандалы со своих ног и пошел по дороге дальше…
Нина не слышала последних слов притчи, она спала, глубокая складка между бровей слегка разгладилась, на лице промелькнуло слабое подобие улыбки. Фаина Львовна вздохнула, посмотрела на нее и подумала: «Это как же надо было себя довести…»
…Тыква развалилась на куски…