К годовщине ухода Владимира Петровича Крылова
Год назад, 12 мая 2019 года, не стало Владимира Петровича Крылова, одного из старейших карельских ветеранов Великой Отечественной, учёного-литературоведа, педагога, одного из создателей послевоенной системы образования в республике, талантливого художника-любителя и музыканта-самоучки, преданного друга своих друзей, великодушного недруга своих врагов, прекрасного мужа, отца и совершенно фантастического деда.
Он все успел, и все сделал правильно. Построил дом, вырастил детей и помог им встать на крыло, создал свое дело и сам вышел из него, когда подошло время, написал свою главную книгу, в которой сам рассказал о «времени и о себе». Дожил, по его собственным словам, «до Мафусаилова века», а заболев, дотянул-таки до Дня Победы. Он дождался своих дочерей, спешно прилетевших из-за границы, чтобы обнять его на прощанье. В ночь перед своим уходом, по признанию дежурной медсестры, он что-то пел в забытьи. И время для своего ухода выбрал — как в подарок остающимся: раннюю, свежую весну, «словно вырвавшуюся из плена», по слову поэта. Впереди было еще целое лето, чтобы залечить самую острую боль от потери у его близких…
Говорят, у мужчины в жизни могут быть четыре главных роли, но далеко не всем удается полноценно сыграть их все: воин, любовник, король и мудрец. Ему — удалось. Красивая жизнь, даже завидная, особенно если вспомнить, какие исторические буреломы, политические волчьи ямы и братские рвы подстерегали каждого, родившегося в 1922-м, призывном, сколько горючей беды и лишений им выпало. Посему неудивительно, что очарование этой жизни многократно отозвалось в столь многих и раз за разом заставляло размышлять об истоках и контрапунктах этой сложной, почти столетней судьбы.
В “Лицее” — одном из самых любимых изданий Владимира Петровича — ранее уже были опубликованы замечательные эссе его университетских коллег — профессора С.М. Лойтер (“Оставаясь собой”, февраль 2012) и профессора Л.В. Савельевой (“Личность самой высокой пробы”, май 2019). “Лицей” также в свое время откликался на его 95-летие замечательной подборкой материалов. Но то были мысли в живом присутствии «фигуранта», так сказать, неизбежно нуждающиеся в поправке на «загадку наблюдателя». Подлинный же масштаб личности обычно осознается только на расстоянии — пространственном или временнόм, — определяется по следу, оставленному в судьбах и душах людей. И тут на помощь приходит время, у которого помимо известных лекарских функций есть еще одна важная роль — переводчика.
«Мне при жизни с вами сговориться б надо», — так, словами другого Владимира, вероятно, думал отец; только договор ему позарез нужен был не с прошлым, а с будущим. Именно поэтому эпиграфом к своей книге воспоминаний он и поставил строки из «Прощальной записи» Михаила Гефтера: «…На каком же языке «договор»? Их? Нашем? Слитном? На новом эсперанто? Тоже не выйдет. Остаётся одно: встреча, где в переводчиках время…» (Курсив мой. — Н.К.)
Книга воспоминаний о Владимире Петровиче Крылове, которая сейчас готовится к печати, как раз и призвана стать переводом его судьбы на язык времени. Прошедшего. Настоящего. Будущего.
Каждое воспоминание в ней в какой-то степени автопортрет мемуариста, и таким образом книга целиком оказалась коллективным портретом чудесного сообщества людей, принадлежащих к разным профессиям, разным поколениям, знакомых или не знакомых между собой, не обязательно ладящих друг с другом, но объединенных как единым знаменателем теми ценностями, которые для них воплощал В.П. Крылов.
Книга должна была выйти в мае — к годовщине его ухода, но поскольку этой весной все в мире было поставлено на паузу, то и выход книги, и ее презентация переносятся на осень. Но она обязательно будет, как обязательно состоится и церемония присвоения его имени средней школе в деревне Каршево, где ему довелось начать свой профессиональный путь учителя и откуда он добровольцем ушел на фронт. А пока хотелось бы пунктиром обозначить те общие мотивы, которыми пронизана эта будущая книга, и которые воссоздают абрис этой большой человеческой души.
Сдержанность и сокровенная закрытость. Нет ни одного мемуариста, кто бы не отметил этой черты Владимира Петровича! София Михайловна Лойтер, к примеру, пишет о «сдержанности, спокойном реагирования на разные ситуации, его несуетности, внутренней сосредоточенности и ровности в отношениях с людьми», а Ирина Александровна Спиридонова идет еще дальше и дает своему эссе выразительное название — «Слово, огранённое молчанием». За этим немногословием — огромный труд самоорганизации, самостроения и, нужно добавить, душевного самосохранения, необходимого в противостоянии жерновам истории и превратностям судьбы. «Он и сам был творец своей судьбы, ее архитектор», — замечает В.В. Дудкин, ученый-достоевист, принявший заведование кафедрой литературы КГПИ после В.П. Крылова.
Консерватизм? О, да, и еще какой! Много любопытных наблюдений на эту тему сохранил И.Г. Шабаев, коллега-педагог, с которым Владимир Петрович частенько обсуждал новинки кино и литературы, вместе прогуливаясь у озера. До сих пор помню и я тот капитальный «втык», который на заре своей преподавательской карьеры получила от него, явившись на работу — о, боже! — в джинсах. «Покушение на традиции российского учительства» — вот чем, оказывается, были те синие американские штаны, ни много ни мало! Пришлось отбиваться Маяковским, который однажды отшил какого-то эстетствующего «фармацевта» из публики, заявив, что рабочая одежда должна быть удобной — что у поэта на сцене, что у рабочего на стройке.
Однако наряду с консерватизмом и перпендикулярно ему — Новаторство, умение идти в ногу со временем, оставаясь при этом собой.
«Работая вместе с таким человеком, — пишет многолетний лаборант кафедры литературы З.Н. Алешина, — я на протяжении всех лет не переставала удивляться, как он легко подхватывал новые идеи, загорался ими и стремился во что бы то ни стало воплотить в жизнь. Так появился в кабинете кинопроектор для демонстрации учебных фильмов, компактные магнитофоны для фольклорных экспедиций. Массу сил и энергии он отдал, чтобы на кафедре появился лингафонный кабинет – новинка того времени. И он таки появился! И какая это была огромная радость не только для студентов, но и для преподавателей заниматься в нем на семинарах по выразительному чтению и иностранному языку!»
Иностранные языки в судьбе Владимира Петровича — вообще большая отдельная тема. Его младшая дочь Надежда свидетельствует: «…Папа неоднократно говорил мне, что в молодости был готов поехать в Англию и работать там кем угодно, хоть дворником – так сильна была тяга ко всему новому, к иным языкам и культурам. Столько было любопытства к жизни вообще – важнейший фактор творческого, да и самого обычного долголетия».
Без этого бесстрашия и дерзости, всегдашней готовности, как нынче говорят, выйти из зоны комфорта, не было бы его почти столетней биографии, которая вся — по возрастающей. «Крылов. Crescendo» назвала свой очерк о нем Т.В. Иванова — и до чего же точное это название! Эту же мысль подхватывает и Л.В. Савельева: «После войны, — пишет она, — он несколько раз начинал жизнь сначала!» Хочется добавить: и всякий раз сворачивал в сторону все большей сложности и риска…
А его отчаянно смелое посредничество в пробивании через цензурные рогатки беловского «Привычного дела» в 1966 году, когда писатели-деревенщики воспринимались официозом как подрыватели советских устоев и ретрограды? (Об этом хорошо и подробно рассказала в своем очерке С.М. Лойтер). А бесстрашное введение на заре перестройки в вузовскую программу курсов по диссидентской, потаённой, и русской зарубежной литературе?
До самого конца отведенных ему дней и памяти он продолжал осваивать новые, неортодоксальные пласты литературы и философской публицистики. На научных чтениях, устроенных в честь его 90-летия (sic!), он выступил с полноценным научным докладом. «Это было не слово юбиляра, — вспоминает профессор И.А. Спиридонова, — а именно научный доклад с постановкой новых проблем, академически выстроенный, прописанный и озвученный: гипотеза, источники, анализ, предварительные выводы и выделение зон Х (неизвестного и спорного) в материале исследования <…> Он не итожил свою литературоведческую деятельность, но ставил и решал новую научную задачу».
Простота, демократичность, человечность. Клару Владимировну Зенкову, старейшего преподавателя кафедры литературы, размышления о Владимире Петровиче привели к выводу, что он и есть воплощение того демократического типа личности, который в русской истории восполнял, компенсировал вакуум демократического управления.
А с чего бы ему и не быть демократом? Крестьянский сын, рано потерявший отца, после войны сам вынужденный стать отцом своему осиротевшему семейству, в котором всех мужиков повыкосило либо непосильным трудом, либо репрессиями, либо пулями. Ему ли не знать цену человеческого страдания и человеческого достоинства?
Помнится, был один медийный эпизод, который больно царапнул отца в середине 90-х, но в его реакции на этот эпизод во весь рост проявились и его демократизм, и его человечность. Светский прием в Кремле в дни памяти Сергия Радонежского; под занавес приглашенные представители интеллектуальной элиты прощаются с хозяином приема — Б.Н. Ельциным — и пожимают ему руку. Среди приглашенных Юрий Никулин, которого отец хорошо знал и помнил как своего сослуживца по Ленинградскому фронту. (В его военных воспоминаниях есть несколько колоритных эпизодов с участием будущего знаменитого комика; Никулин же в свою очередь не раз вспоминал, как вместе с Ефимом Лейбовичем, еще одним признанным артистом дивизиона, пел «Землянку переднего края» — «под аккомпанемент на аккордеоне пудожанина Владимира Крылова»). И вот тот самый Юрка-однополчанин, проходя мимо Ельцина, приподнимается на носки и… чмокает президента в щеку!
«Лакейский жест Никулина, — запишет с горечью отец в дневнике в тот день. — Юра, Юра, где твоя солдатская честь и гордость?!» Но это законное негодование природного демократа скоро сменится другим чувством — состраданием, когда отец случайно узнал о скрытой подоплеке этого «лакейского жеста»: Никулину-де нечем было кормить зверей в цирке в это непростое время, поэтому ему пришлось пойти на поклон к вельможе Ельцину, дабы выбить нужные ему средства. Так оно было на самом деле или нет, сейчас уже не узнать. Но ТАК ему хотелось думать, так как только защитой страдающих малых сих и можно было оправдать унижение человеческого достоинства.
Не той же ли «милостью к падшим», энергией сострадания притянуло его к творчеству Леонида Леонова, которым он занимался всю свою жизнь, — писателя, продолжившего традицию Достоевского в ХХ веке? Никогда не слышала, чтобы Владимир Петрович вслух цитировал знаменитую пронзительную леоновскую фразу из романа-завещания «Пирамида», но как органично она легла бы на его голос: «В земных печалях та лишь и предоставлена нам крохотная утеха, чтобы, на необъятной карте сущего найдя исчезающе малую точку, шепнуть себе: «Здесь со своей болью обитаю я»»…
Юмор, трудолюбие, нонконформизм, редко, но ярко прорывавшийся природный артистизм, — обо всем этом и многом другом живо и глубоко поведали друзья и коллеги Владимира Петровича в своих воспоминаниях; все это будет в готовящейся к выходу книге. В заключение же хотелось бы обозначить одну очень непростую, но важную тему, над которой неизбежно задумываешься при взгляде на большую, достойно прожитую жизнь. В чем была его сокровенная Вера? Какая путеводная звезда вела его по жизни, не давая отчаяться, когда все в жизни становилось «не так, как надо», и помогала не смириться под ударами судьбы?
Александр Валерьевич Пигин, эксперт по древнерусской книжности, высказал на этот счет вполне обоснованную, как мне кажется, гипотезу: «Мы никогда не говорили с ним о религии и церкви. Полагаю, что «формально», как и большинство представителей его поколения, он был атеистом. Но его «укорененность в бытии» и очень светлое позитивное восприятие мира сродни религиозному чувству».
Действительно, трудно сегодня отделаться от ощущения, что в рисунке судьбы Владимира Петровича Крылова не раз проступал промысел божий: есть некая мистика уже в том факте, что родиться ему довелось 27 января — в тот самый день, когда 22 года спустя будет снята блокада Ленинграда, и который станет датой его второго рождения. …что уходу его сопутствовали природные явления, которые в старину обязательно назвали бы знамениями. Что было среди них одно, которое впору назвать чудом. Но об этом пока говорить не пришло время…
Об авторе: Наталья Крылова — филолог, преподаватель, переводчик. В настоящее время живет и работает в США.