Мой коллега Владимир Петрович Крылов
«Фронт излечивает от любой эйфории». Эти слова Владимира Петровича Крылова из книги «Годы далекие и близкие», на мой взгляд, разгадка его сдержанности, внешне спокойного реагирования на разные ситуации, несуетности, внутренней сосредоточенности и ровности в отношениях с людьми.
Таким я знаю его более 40 лет совместной работы на кафедре литературы Карельского педагогического института/университета (теперь академии). Таким он встретил свое 90-летие, поразив присутствующих блистательно произнесенным научным докладом, который посвящен раннему Леонову и который вольется в новую книгу о писателе — главной теме Крылова-ученого. Только что вышла его статья о фольклорном начале в прозе Леонова 1920-х годов. Владимир Петрович еще раз убеждает: для настоящего ученого и настоящего филолога возраст не помеха.
Меня многое поражает, привлекает, восхищает во Владимире Петровиче. И не в последнюю очередь цена самостроения — путь огромной самоорганизации, целеустремленности, постижения разных видов труда и не только умственного. С благодарностью вспоминаю годы его заведования кафедрой, когда руководимые им методологические семинары становились действительными ступеньками профессионального роста и совершенствования, когда не было мелочной опеки и суетливого вмешательства в работу каждого.
Не могу не вспомнить значительный эпизод из литературной жизни Карелии, в котором Владимир Петрович сыграл важную роль. Речь идет о повести Василия Белова «Привычное дело», которая была опубликована в журнале «Север» (1966, №1). Напомню: началась эпоха брежневского застоя, усилилось цензурирование литературы, идеологический прессинг. Республиканские партийные органы озабочены публикацией этого произведения. Решено: предложить дать его на рецензирование В.П. Крылову. А он пишет развернутый отзыв, в котором называет «Привычное дело» «прекрасной вещью», «новым словом в современной литературе». Этот отзыв использовал первый секретарь обкома мудрый И.И. Сенькин. Критические скребницы миновали журнал «Север», со страниц которого «Привычное дело» вошло в русскую литературу и стало ее классикой.
До сих пор вижу лица и слышу голоса, даже интонации земляков Владимира Петровича — пудожских старух. Одна из них — Дорохина Матрена Ивановна из деревни Семеново:
«Вдовь вдовею, баженые. Глаза стали такие плохие, туманные. Не суди, Бог, жить в таком пережитии. Обиды не заговорить, не забаять с людям. До того плакала, что глаза стали плохие, туманные, потеряла вси. Век свой промучилась, как мукарь. Не жила, а горе горевала, больше ничего. Тоски было того больше. Растеряхой такой, какой, так, чтобы тюк-тюк да все с рук, не была. Мужней наживы недолго ведала (это о первом муже, который умер. — С.Л.). Потом вышла замуж, но узнала, что женатый и дочь есть, отправила его тут же: детенки не буду дражить и жены не буду дражить. Горя, что синего моря. Кто сам может, кто ходит, так дивья. Худо ли, хорошо ли, а жить надоть. Из-за слез, из-за горя ныне вся в спичку засохла. Плачь хоть сутки, никто не уймет».
Якушева Александра Никифоровна из того же Семенова:
«Вдова осталась с тремя детьми. Мужа репрессировали в 1937 году — 13 декабря. Он невинный, непричинный. Приехала машина и взяли 10 человек из нашей деревни. С тех пор работала на разных работах: на камнях, уборщицей, почту носила, баржу разгружала. Пенсия 16 рублей. … Без песен не могу никак. Скука одоляет. А пою и пою со своего ума. Складываю, складываю, эдак бы кто записывал, так целое обилиё бы было. Кака жисть — так и поешь….»
Я привела эти фрагменты воспоминаний и потому, что это говорят земляки Владимира .Петровича, и по их соприродности. Это жизнь, история, пропущенная через переживания, через чувства людей.
Воспоминания В.П. Крылова, прошедшего всю Великую Отечественную войну рядовым солдатом, — воспоминания особенные. В них нет хроникального, последовательно-временного изображения событий, в которых участвовал автор, И не они составляют содержание воспоминаний. Главное в них — война, «как она отстоялась в чувствах и душевных состояниях, порождаемых войной и связанных с войной». Не события, а чувства и переживания определили названия глав: «Память», «Страх», «Стыд». «Смысл». Главы — своеобразные концепты философских, социальных, психологических, нравственных понятий. Однако эта концептуальность не ведет к абстрактным, отвлеченным рассуждениям о войне, а позволяет автору использовать все преимущества жанра воспоминаний, которые без преувеличения уникальны. Уникальность в том, что это такой сплав, такой симбиоз, который соединяет документальность (в воспоминаниях названы точные места и даты упоминаемых или описываемых событий) с явственными художественными микросюжетами, мемуарность с автобиографизмом, исповедальность с публицистичностью. Такое соединение неизбежно содержит в себе моральную оценку, но она не тождественна взгляду моралиста, а лишь подчеркивает ценность личного человеческого опыта. Воспоминания Крылова не история войны, а история души человека, пережившего войну.
«Память о войне — она вся такая с укорами и горечью. Память войны — память бессонная». Один из сквозных мотивов воспоминаний — мотив вины. Именно этот мотив окрашивает рассказ о командире взвода Вишневском, чей образ выписан с большой любовью. «Командир взвода погиб за меня, но не из-за меня. Это слабое утешение, однако оно делает жестокую память войны не столь тягостной. Куда хуже, когда за и из-за оказываются близнецами до неразличимости» С щемящей болью рассказывает о погибших земляках (пудожанине, одаренном музыканте Николае Керсонове и двух однополчанах). И как понятны переживания автора, которому больно было встречаться с родителями погибших земляков. Психологически точно это выразил А. Твардовский:
Я знаю, никакой моей вины
В том, что другие не пришли с войны,
В том, что они — кто старше, кто моложе —
Остались там, и не о том же речь,
Что я их мог, но не сумел сберечь,-
Речь не о том, но все же, все же, все же…
Остановлюсь еще на одном пронзительном для меня мотиве в книге Крылова. — мотиве, даже больше — теме детства. Кстати, она входит с самого начала, инициированная вопросом внучки «Как я был самым маленьким». И вот этот замечательно написанный эпизод, сюжет, как мальчик-малолетка один на лошади по имени Карий едет к отцу на мельницу — это и есть начало самостроения характера, воли. Ну, а в главах «Страх» и «Стыд» тема детства сопрягается с темой голода: детей Владимир Петрович называет «самыми большими страдальцами от войны» и создает несколько страшных картин с обездоленными и голодающими детьми (они всколыхнули память моего военного голодного детства в Узбекском, в городе Мирзачуль, — станция Голодная Степь).
Помимо всех свойств, которыми отличаются воспоминания, они — автопортрет Владимира Петровича.
Размышляя о цели своего обращения к прожитому и пережитому, о продолжателях и молодых, В.П. Крылов цитирует слова историка Михаила Гефтера: «С ними, но оставаясь собой! Заново обретая детей, но не ценой утраты себя!».
«Дедушка приучил меня к тому хорошему постоянству, которое совсем не противоречит переменчивому течению жизни. … Каждый раз у меня что-то сжимается внутри, когда он стоит на остановке и машет мне рукой, а потом с палочкой переходит через дорогу. Сколькому научиться можно рядом с ним, сколько тишины и добра впитать, а я далеко».
