«Пишу достаточно редко. Где-то раз в два месяца. И каждый раз думаю: а вдруг этот стих последний и дальше ничего никогда не будет? Но проходит время, появляются новые мысли и новые строки».
Ностальгия
Достаю из кармана привычные тридцать пять.
Забываю, что путь сократился уже на треть.
Здесь не будет таких маршрутов, чтобы долго спать,
И во сне, вылетев на встречную, – умереть.
Просто нет здесь таких маршрутчиков: курят в дым,
Набивают селёдкой жестянку до тошноты.
И неважно, будешь ты толстым или худым, –
Всё равно тебе не пройти через блокпосты.
Всё равно будешь дома за полночь, долог путь.
Карта памяти переполнена. Всё. Предел.
Обелиски Невского давят тебе на грудь
Ничего-то ты в этом городе не успел.
Ничего. Уходи. Не смотри назад, в темноту.
Темнота потеплеет, растопит в тумане солнце,
Медовое похмелье Спасской и налету
Попадает Алиса в сквозное метро колодца.
Золотые чешуйки невской слепят глаза,
Маяковский мозаикой рассыпался в камне стен,
На Приморской с моста: то зелень, то бирюза.
Здесь отпущен якорь, похоже, что насовсем.
Вот резная калитка – заветный Алисин сад.
Триумфальная арка немногим укажет путь.
Ты заблудишься, выйдешь затемно: люди спят.
Оживают камни – только бы не уснуть.
Город кольцами вьётся, танцует – оживший змей,
На последнем витке – попадаешь в плен объездной.
И чем дальше от плена – тем это кольцо сильней.
Я прошу тебя просто сегодня побудь со мной.
Попутчик
Кажется, что говорятся слова,
На самом деле —
В мельнице Бога мелется воздух.
Знаешь, на прошлой неделе
Попутчик в поезде мне рассказал,
Что в молодости был влюблён в Энн Миллер.
Видел бы ты его глаза, о чём они говорили…
Да, у него любимый фильм:
«Карнавал в Техасе»,
Он предложил мне чай с конфетами
Только за то, что я его слушала,
Что улыбалась в ответ ему.
Так в архивах сердца хранится фильм,
Просмотренный множество лет назад.
«Спасибо» – он говорит за память глаз,
За жёсткую спинку стула в том кинотеатре,
За девушку, что сидела рядом
В простом ситцевом платье,
За всё, что было потом:
Служба на севере, долгая,
Как полярная ночь.
Во время неё
Глаза привыкают к снегу
И почти разучаются видеть землю,
Воздух, хрупкий от льдинок –
Ко всему привыкаешь.
Что нам даёт это время, проведённое вдалеке от себя сегодняшних?
Только слова, но и они не спасают нас от одиночества…
Кость
Пса скверно кормили: овес или греча
И редко водили гулять.
Но выдался как-то особенный вечер,
Часов этак шесть или пять.
Хозяин вернулся весёлый и пьяный,
Сказал: «Эй, дружок, не грусти».
Бутылку портвейна достал из кармана
И мяса кусок на кости.
Пес млел и дрожал в предвкушении пира.
Согнулась прицельно рука.
Хозяин, весёлый и пьяный верзила
Бил метко и наверняка.
Пес взвизгнул, наполнен щенячьей обидой,
Схватил вожделенную кость.
Пусть ухо болит да лапа подбита –
Добычу урвать удалось!
Хозяин стащил отсыревшую куртку,
Пролил недопитый портвейн.
И вспомнилась, кстати, одна прибаутка:
«Капельку, мол, не пролей».
И ноги не держат, добраться до ванной
Ползком, наконец, удалось.
А в комнате тихо за старым диваном
Собака грызет свою кость.
А зеркало мутно, давно запотело.
Встает, опираясь о кран.
Огромное, вялое, потное тело
Саднит от ушибов и ран.
Слетел умывальник, не выдержав веса.
Хозяин, промокший насквозь,
Все шарит рукою за мокрой завесой,
Собака грызет свою кость.
Вода перекрыта, укутано тело
В махровый пушистый халат.
В мобильнике тихо и сладко запело:
«Пришел ли?» – волнуется брат.
«Все норм, – набирают дрожащие пальцы, —
И даже блевать не пришлось».
А где-то, добравшись до жирного сальца,
Собака грызет свою кость.
Шумит телевизор, и беженцы снова
Штурмуют усталый Париж.
Бессмертной любовью убит Казанова –
Сочувствуй, доколе не спишь.
Весь мир на ладони открытою книгой
Увидеть тебе удалось.
А пёс не устанет отстукивать джигу
И бьет о диван свою кость.
Открыт холодильник последней страницей
В преддверии нового дня.
В нем старая курица долго томится
И лед намерзает, звеня.
Ухвачена ножка и в рот, с аппетитом
Кусок за куском – понеслось.
А там, за диваном, счастливо и сыто
Собака грызет свою кость.
Не все перемелется – острая решка
И в горле легла поперек.
Как трудно дышать
И, стараясь не мешкать,
Он тело к дверям поволок.
Кончается воздух, дыхание рвано,
В лице – то ли страх, то ли злость.
И явственно слышно, как там, за диваном
Собака грызет свою кость.
Венеция
Итальянский мальчик со звучным именем Марено
Будет весь день полоскать в песке свои тонкие пальцы.
Богатым будет его улов: горсть ракушек,
Птичье перо, забытое детское одеяльце,
Морской ёж, выброшенный на сушу
Ещё прошлой весной, поплавок с блесной,
Брошка с зелёным камнем, цвета маминых глаз,
Разукрашенная ладошка с надписью «Шалом».
И забытая мною когда-то, лет пять назад,
Заржавевшая монета с двуглавым орлом.
Пляж Лидо давно опустел, сейчас не сезон.
Редкий турист стынет от холода в гостиничном номере,
А тогда был сезон тепла и открытых настежь окон.
И каждое окно мечтало о виде на море.
Солнце билось лучами в закрытые ставни с такой силой,
Что, казалось, стекло не выдержит, разобьётся.
И мне не стоило никакого труда быть просто счастливой
В мои восемнадцать. Папа смеётся
В уже поседевшую бороду.
Говорит, здесь, на побережье лучшая пицца –
Надо попробовать.
Я вглядываюсь в эти загорелые лица,
Пытаюсь запомнить, понять, каково это –
Каждый день купаться в лучах и в море,
Ходить на площадь Святого Марка,
Плыть на работу на вапоретто или в гондоле,
Здороваться утром с соседом: «Привет, Петрарка»!
Папа перебирает в кармане звенящие евро,
Платит смуглому официанту.
А я от жары разомлевшая, сонная
Нащупала рубль на дне кармана.
Где я его обронила? В пляжной кабинке
Или в кафе за столиком, заглядевшись на красивого итальянца?
Мальчик Марено бережно сдул песчинки,
Провёл по ободу пальцем,
Почувствовал кожей остывший металл, подбросил…
Монета упала решкой.
Быть может на будущей год, если закончится эта долгая осень,
Я приду за своей монетой.
По морю. Пешком.
Анна Селюцкая:
— Здравствуйте, меня зовут Анна. Имя своё я получила от прабабушки, что не редкость в еврейских семьях. Есть поверье, что вместе с именем ребёнку передаётся ещё что-то, именуемое душой. Мне, вероятно, не передалось. По крайней мере, точно известно, что прабабушка стихов не писала. Зато готовила отменно и могла накормить целую ораву. Это чудесное и крайне полезное свойство перешло ко мне только отчасти. Зато совершенно бессмысленное умение писать стихи возникло как-то само собой. Помню, лет в 6 уже писала: «Кружася падает весёлый зимний снег, ложася полосой на брег». Мама сказа мне, что это прям как у Пушкина. И я ходила очень гордая, потому что Пушкина уже знала к тому моменту по сказкам.
В школе я писала много но, как сейчас понимаю, не слишком складно. Тем не менее в Литературный институт меня приняли, хоть и на заочный. Я мечтала там учиться. Мне казалось, ничего лучше и придумать нельзя. Параллельно был филологический факультет в Петрозаводске. Учиться в двух вузах сразу оказалось непросто, да и с мастерской в Литинституте мне не очень повезло. Критика при разборе текстов была не то что жёсткой – жестокой. Рецензенты часто переходили на личности, замечаний по существу было очень мало. Помню, как после разбора стихов наматывала круги вокруг общежития института на Дмитровской, чтобы хоть как-то успокоиться. Я ушла, проучившись полтора года. С того времени осталось несколько стихов и друг – поэтесса Римма Лавочкина, которая очень поддерживала меня во время жизни в Петербурге.
Получить два высших сразу мне не удалось. Но одно у меня всё-таки есть – филолог-классик, специалист по древним языкам. Когда в 2009-мо году я окончила университет, могла говорить по-древнегречески. Сейчас этот дар, конечно, утратился за неимением практики. Окончив университет, я год проработала воспитателем в детском саду. Потом уехала в Петербург. Устроилась на работу социальным работником. Продержалась тоже около года. Затем я всё бросила и ушла работать в передвижной кукольный театр кукловодом с обучением. Стихи в этот период писались редко – видимо, их потеснил другой вид творчества. Платили нам мало, но было необыкновенно интересно. И, наверное, у меня это неплохо получалось. Детям нравилось. Часто они окружали нас после спектакля, благодарили, общались с кукольными персонажами. Актёрская моя деятельность длилась недолго. Денег едва хватало на жизнь, а в родном городе предложили работу педагога-организатора в республиканской детской газете. Ни разу об этом не пожалела, так как люблю работать с детьми. Продолжаю писать стихи, к сожалению, достаточно редко. Где-то раз в два месяца. И каждый раз думаю: а вдруг этот стих последний и дальше ничего никогда не будет? Но проходит время, появляются новые мысли и новые строки.