О душевытирающих вещах, опосредованно связанных с читкой пьесы «Против всех»
Всё дело в том, что я ничего не знаю о современном искусстве. А после редких попыток с ним познакомиться так и подмывает продолжить штампом, что «и знать не хочу». Однако есть вещи, которые меняют ход истории, путь орла в небе или твердыню твердынь, нареченную «моим мнением». Одна из них — проект режиссера Олега Липовецкого «НЕ ТО. Ночная читка» в клубе «Агрикалче», который в темноте ночи раскрывает вещи, на которые не всегда хочется глядеть при свете дня.
Крошка-сын к отцу пришел
И спросила кроха:
«Ты скажи, отец родной,
Плохо ли быть лохом?»
Папа выпил коньяку.
Думал — полегчает.
А потом махнул рукой:
«Мама пусть решает!»
Мама билась у плиты.
Каша закипела!
«Подрастешь и сам поймешь!
Ты уроки сделал?!»
Так и ходит бедный сын
Странником престранным,
Ищет, обувь износив,
Правды без изъяна…
Кручу-верчу, запутать хочу
В этот раз ночная читка собрала преданных ценителей и дебютантов «НЕ ТО» вокруг пьесы И. Болотян, В. Дурненкова и Т. Хакимова «Против всех», где основной проблемой выступила вещь древнее вечности, а именно: существование человека-художника, его взаимоотношения со зрителями, обывателями, меценатами, государственной машиной, политикой, себе подобными творцами. В роли художников были представлены акционисты, фигуры остро актуальные и неоднозначные. Их акции составили основную содержательную линию пьесы.
Сейчас у меня к ним отношение разное (т.к. всякое обобщение таит в себе ложь), но «от Адама», т.е. с первых «перфомансов», я воспринимала их как шарлатанов, которые паразитируют на всеобщей серости. Что там говорить об актуальном искусстве, когда народ в массе своей только Шишкина помнит и то благодаря кондитерской продукции. Допустим, наши музеи как только ни изощряются, чтобы заарканить граждан в свои пенаты: и ночью балаганят, и с компьютерными инсталляциями зажигают, и с мастер-классами выступают, потому что нынче «смотреть на картину» сочетается только со словом «тупо». Язык живописи и скульптуры стал понятен современникам не более Фестского диска. А уж язык художественной акции… На уровне утверждения, что долбанина — для чукчи судьба, а для вегана смерть.
Я к такому выводу о тотальной безграмотности пришла не от страсти к абстрактной философии или мизантропии. Отнюдь. Вывод зрел давно. Как-то лет семь назад наткнулась на видео лекции историка моды Васильева, которую он читал богатым дамам за большие деньги. Ну и кто-то её на телефон, видимо, заснял. Рассказывал он им о палеолитических Венерах. Причем доверительно и долго делился информацией, известной мне с пятого класса, а слушательницы глядели на него, открывши рот, и вели конспект. Я человек во всех отношениях далекий от элит, происхожу из семьи электрика с 10-ю классами образования и актрисы с бэкграундом кулинарного техникума, в чьи интересы не входило отсылать ребенка учиться в МГИМО. Но меня корежило от того, что люди платят Васильеву немалые деньги за спектакль «Филиппок». Хотя можно успокоиться на том, что это были глупые жены денежных мешков, и чего им, собственно, Бабеля с Гегелем не путать? За это их дома остракизму не подвергнут. Тем не менее через некоторое время я увидела запись искусствоведа Паолы Волковой, выполненную в Сколково, где из высокоинтеллектуальной аудитории она титаническими усилиями пыталась выбить, что Древняя Греция — это группа цивилизаций, а не страна на карте со столицей Афины. И на лицах слушателей было написано неподдельное удивление. Что низы, что верхи не блещут, короче.
Ещё б разобраться, где верх, где низ.
На такой плодородной почве можно запросто произрастать и хеппинингам, и функциональным новым форматам, и перфомансам, и эвентам, и еще Бог знает чему. «По делам достойное приемлем». И как бы ты не пищал комаром «Фигня! Фигня!» про какую-нибудь «Мультизвездность №5», представляющую собой галерею разбитых банок, выстроенных по периметру белого зала, с голой фигурой творца посередине, спор здесь бесперспективен, потому что в секулярном обществе нет незыблемых основ, нерушимых точек опоры, критериев «хорошо — плохо», которых нельзя демонстративно размазать фразой «я так считаю». Древние греки виноваты своей древностью, академики — заумностью, критики — личными симпатиями. Поэтому на каждую «Фигню!» найдется свой «Класс!», который крыть нечем. Релятивизм в эталоне, хотя…
Мертвечинка в деле
Попытки разобраться всё же есть. Дикие, конечно. Но человеку свойственно заблуждаться. Истину и ложь нынче определяют демократическим путем. В отечественном зоокомплексе священных коров у демократии необсуждаемое первенство. Хотя, по сути, если истину выбрало 10 человек, а ложь — десять тысяч, то истине от этого не жарко, не холодно. Но под влиянием «магии больших чисел», люди часто увлекаются сомнительным постулатом, типа «Большинство ошибаться не может». Еще как может! Вспомните, где и как проторяли свой жизненный путь, допустим, выдающиеся поэты Серебряного века. А большинство вещало с энтузиазмом: не читали, но позор! смерть врагам народа! белогвардейская сволочь!
Сейчас, конечно, не то. Золотые времена, правда, начавшие неожиданно ржаветь. Свобода, которая причудливо воплотилась в жизнь расхристанной проституткой, на любой вопрос ответствующей: «А чё? Нельзя, что ли?». Поэтому морочат нас массово и заставляют поверить, что живопись разведенным козьим пометом или свальный грех, снятый на камеру, — архинеобходимая вещь в искусстве. Проверяют общество на толерантность к дерьму.
На читке при демонстрации сцен «совещаний» художников было полное ощущение, что я смотрю «Бесы» Ф. Достоевского. Поскольку на обсуждении об этом высказался П. Васильев, главный режиссер «Театра кукол», чье мнение мне вообще в душу запало, значит, эффект был реальным.
И чего-то вспомнился мне Бажов, в сказе коего «Живинка в деле» красной нитью проходит мысль о том, что есть нечто трудноуловимое, одушевленное, что «впереди мастерства бежит и человека за собой тянет», что учит не книзу, а кверху глядеть. Назвать это можно как угодно: Божьим призывом, творческим порывом, совмещенным с ответственностью творца за содеянное… И всё равно не договоримся. Потому что нас миллионы и взглядов на «проклятые вопросы» не меньше. Но вот это «глядеть кверху», на мой дилетантский взгляд, — рычаг дальнейшего развития, соотносящийся с чаянием человека выйти за рамки «биологического существа», прикованного к земле, как Прометей к скале. Так что не рыпнуться. Вот и видишь то собственные испражнения, то копошащихся червей, то распад нечто на нечто. И никаких слов, кроме мата, здесь не подобрать. Преисподняя вещает на языке преисподней. Взглянуть вверх в предлагаемых обстоятельствах — всегда титаническое усилие, своеобразный геройский жест, с которым у акционистов, типа Павленского, всё в порядке, а у фигурирующих в пьесе не густо.
Картонные ангелы ада
Истина, как учил один древний святой человек, познается по силе жития. За всеми этими радикальными позами-акциями, дабы они имели хоть какую-то силу, должен стоять не менее радикальный вопрос о цене: ты готов голову сложить за своё художество остро социальное, за переворот зажравшейся толпы? И ответ на него должен быть утвердительным, как у камикадзе-Павленского. Потому как герой — это не то, кем работают с 9 до 18, а потом позволяют себе «негероически» отдыхать. Это не глянцевый плакат с грудой мускулов. Не пафосная речь по телевизору. Не угрожающий рык в мегафон на баррикаде. Иначе есть подозрение на то, что персонаж сбежал из театра и забыл переключиться на реальность.
В пьесе же за всеми этими лозунгами — воззваниями, цитатами — перецитатами, оголяются персонажи, которых нервируют «люди в штатском», удручает полиция, которая еще даже «не приступала». И от «Свободы на баррикадах» во фригийском колпаке их ощутимо отделяет нежелание на этих баррикадах остаться навсегда. Т.е. художники, видимо, ожидали, что, наплевав «в лицо правдой жирной толпе», они получат порицание власти и пробуждение народа. А тут маячит путевка на нары, карательная психиатрия и издевательства. Лучше слиться. Людям, сбившимся с истинного дао, других вариантов в голову не приходит. Хотя финальная рефлексия художника-теоретика Осмоловского не оставляет осадка, что они жалки или несостоятельны. Не в Колизее, чай.
А раз нет крепкого фундамента, то на сцену после пустопорожних воплей «Нам нужен бунт! Нам нужна революция!» логично и метафизично, как раз в духе современного искусства, вылезает дедушка Крылов, известный марализатор-затейник, и кивает: «Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдет, и выйдет из него не дело, только мука». Хоть в квартете, хоть в банде, хоть в художественной группе. Нет объединяющей, всеми принятой и четко проартикулированной цели. Задачи есть: втоптать в дерьмо обывателя, развести буржуинов на бабки, шокировать аристократа, повеселить дегенерата, подразнить госмашину-молоха… Во имя чего? «А так, тусовались…» Чучелили гармонию, ненавязчиво трансформировали космос в хаос. Кто ж как развлекается.
Правдославие, или Беда от нежных чувств
«Это тебя, Валя, грызет твое православие!» — скажут мне. Потому как я о своём вероисповедании молчу как о личной территории, но оно каким-то непостижимым образом вот уж несколько лет орёт за меня. Приходишь к незнакомым людям, и тебя объявляют: «Это Калачёва. Она верующая православная». И в этой фразе есть одна зацепка, дернув за которую можно размотать один важный клубочек. Сразу оговорюсь, человек, однажды повесивший на себя крестик, чтобы вытравить из души нолик, и высказывающийся публично о вере, автоматически воспринимается «рупором церкви». Это не так. Он просто транслирует свои взгляды.
В пьесе православные показаны придурками, произносящими фразы, к православию не относящиеся. Все эти «вы сами-то верующий?» и «выставки бесовские, концерты содомитские, геи непотребные» — чистая палехская шкатулка советских времен, где «тема электрификации решается через образ Жар-Птицы, а на переднем плане выписан первый советский трактор». И меня это нисколько не раздражает, потому что православие — самая экзотическая религия в нашей стране, типа авокадо. Что-то знакомое, но явно выходящее за рамки «спешной повседневности». Плюс ко всему увековеченное в железобетонных стереотипах.
Допустим, православные должны представлять собой сонм святых угодников, энергией нимбов которых можно электрифицировать регион. А на самом деле это лазарет кающихся (в лучшем случае) грешников, с повадками, как у всех. Потому что они не были выгружены на Землю с Альфа-Центавры, а вышли из нашего больного общества, где и убийцы, и апостолы, и стукачи, и милосердные самаряне, и пилаты всех мастей… И поэтому в церкви может равно существовать соседка, выносящая вам мозг воплями «покайся, содомит!» и при этом болящая клептоманией, и юный Женя Родионов, выбравший многомесячные мучения в зиндане и смерть вместо предательства веры и Отечества. В наше время в церковь приходит не человек, туда приходят дымящиеся руины, из которых в одночасье Кижи не собрать. Причем материал часто сопротивляется строителю. Кто хоть раз пытался изжить из себя даже самый маленький грех, поймет, о чем я тут звоню.
«Крестовые походы» против акционистов вполне объяснимы без апелляций к «церкви, стремящейся доминировать в обществе». На обсуждении Оолег Липовецкий сказал, что не понимает, как актом искусства можно оскорбить чувства верующих. Вера, дескать, должна быть тверда, как монолит. Ну, я попробую объяснить «как можно». Возьмут, к примеру, фотографии вашей матери (это не ругательство, а слова в прямом значении) и начнут их публично при вас мять, рвать, рубить, глаза выкалывать, мочиться да приговаривать: «Это ж не ваша мать! А всего лишь её изображение! Что вы волнуетесь?!» Полагаю, если в вас хоть сколько-то «идолопоклоннической» совести осталось, вы ринетесь в бой берсерком, не вдаваясь в подробности «всех форм обработки художественного материала», «мистического абсурда», «священного трепета», с которым художник ворошит «гадюшник общественного мнения». Примерно то же чувствуют православные при надругательстве над иконами, с какими бы благими намерениями это ни делалось.
Провокационные художественные жесты могут восприниматься по-разному, в том числе болезненно, как удар током. И реакция на них соответствующая: один скулит, другой уничтожает источник тока, бывает, что и с репликой «чтоб неповадно было». Среди православных землян тоже есть свои «Пименовы», в чьих глазах играют вожделенные костры будущих инквизиций, «Осмоловские», ловко жонглирующие терминологией и склонные к экспериментам, и «акционисты», для которых инсталляция «Тер-Оганьян на колу» будет необходимым кирпичом в стене с граффити «Небесный Иерусалим. Скоро».
Ну и, кроме этого, мы часто находимся в плену своих странных представлений о Боге. Т.е. нам омерзительна не религия, а свои о ней воззрения. Мне нравится, как Василий К. в «Монотеизме» спел: «На облаках сидит пухлый Бог, // Рядом с ним — тощая Смерть, // Кого им не хватает, так это Любовь // И у меня она, кажется, есть…». Клише из клише. И Бог на облаках не сидит, и Смерть не костлява. Просто Бог и есть Любовь, а не то неубедительное существо в твоем воображении, которое и тебе самому противно.
Возвращаясь к первому абзацу, православный человек может быть неверующим. Еще жестче: православный священник может быть неверующим. По гамбургскому счету, каждый, кто себя считает православным, находится на пути к вере. И это не автобан, а тропа по Васюганскому болоту, где через шаг хочется всё бросить и заорать «Господи, помилуй!». И писать об этом адекватно можно либо своими слезами, либо кровью из носа.
Об удивительном и приятном
Было несколько вещей, которые меня на читке встряхнули. Первое — это потрясающее доверие людей к действию «погуглить». Тут даже слов нет. Это просто какой-то аттракцион «Манипулируй моим мозгом».
Второе — очень точное попадание в образ актера Георгия Николаева. Не каждый день сталкиваешься с тонкой работой, когда неоднозначного персонажа делают человеком без крайностей. Его Тер-Оганьян вряд ли понравится адептам акционизма, слишком мало в нем героического, но будет близок зрителям именно этим. Он ищет. Спотыкается, боится, пробует. Живет. Т.е. по «подбору кадров» к Олегу Липовецкому вообще вопросов нет. Никогда. Ни разу на читке не возникало ощущения, что кто-то выбивается из общей картины или «читает» не то, что заложено в пьесе. Но в Тер-Оганьяне из явного «вопреки» удалось сделать тотальное «благодаря».
Третье — на обсуждении я как музыку прослушала выступления С. Кольчуриной, П. Васильева, О. Липовецкого и С. Филенко. Они внесли весомый вклад в мое просвещение. Это дорогого стоит во времена, когда курс сказанного слова куда ниже курса рубля.
Эпилог
Буква убивает.
Дух животворит.
Пока часть человечества холит свою виктимность с параноидальным поиском «Кто виноват?», другая разрушает очередной Карфаген. Одни докапываются до «социальной функции искусства и его способности влиять на общество», другие жрут гамбургеры перед телеящиком, упиваясь эфирными помоями. Кому-то хочется «умереть за …» и хоть как-то оправдать тщету своего существования, другой желает убить «во имя …». А смысл действиям той и другой сторон придается мотивом. Во имя чего? Иначе уже никак. Потому что самая отработанная технология XX века — это возведение Диснейленда. И сдача в установленный срок ГУЛАГа. Это придает бытию невыносимость и тягу высказаться «против всех» на этой глобальной стройке.
Фото Николая Смирнова, группа vk.com/netoptz