В Музыкальном театре готовится премьера оперы Петра Чайковского «Иоланта». За несколько дней до премьеры, которая состоится 21 апреля, мы беседуем с ее постановщиком молодым петербургским режиссером Василием Заржецким.
– Василий, можете сказать в двух словах, о чем будет ваш спектакль?
– Да даже одним словом – о взаимопонимании. О том, как через понимание можно прийти к готовности помочь другому человеку, о самопожертвовании и внутреннем героизме. О желании понять, увидеть и услышать другого, близкого тебе человека. О любви и об обратной ее стороне – эгоизме в разных его проявлениях.
– И кто же в опере «Иоланта» эгоист? Надеюсь, не сама Иоланта?
– Нет, конечно. Зато все, кто окружает эту слепую девушку, вполне подходят под это определение. Рене – ее отец, одержимый безумной отеческой любовью, – ведь если бы он так рьяно не оберегал ее с самого детства от окружающего мира, быть может, в ней раньше бы проснулось желание видеть и исцеление наступило бы раньше. Водемон, полюбивший Иоланту, но гораздо лучше нее «знающий», что ей нужно. Марта, кормилица, обложившая ватой почти материнской любви девушку и предугадывающая ее малейшие желания. Роберт – донжуан, которому дела нет до Иоланты, а что касается Матильды, так сколько их у него было и будет…
– А врач Эбн-Хакиа?
– Врач стоит в этой истории особняком. Он сулит исцеление, но не дает гарантий, стремится провести некий медицинский эксперимент. Но именно ему отданы концептуальные в этой опере слова:
«Два мира – плотский и духовный –
Во всех явленьях бытия
Нами разлучены условно,
Они едины, знаю я».
Чайковскому – самому мучившемуся, страдавшему, пытавшемуся найти внутренний свет, который дает прозрение, дает возможность понять и узнать счастье в других людях, – это было очень близко. Сила Иоланты – в наполненности ее души несмотря на физическую слепоту и связанные с этим страдания.
– Но чувствует ли она их?
– Да, чувствует – на момент начала действия оперы. Она ощущает еще незнакомое ей желание любви, без которой невозможно полное счастье. И приобретая зрение, она не теряет внутреннего света. Но что даст ей прозрение, мы не знаем… Так что спектакль – скорее о возможности понять и принять этот мир таким, какой он есть.
– А с Чайковским это не спорит?
– Мы делаем всё не вразрез с музыкой, но и не иллюстрируя ее. Мы открываем философский смысл оперы, создавая на сцене вневременную историю.
– То есть вы убираете все привязки к месту и времени действия: «в горах Южной Франции», «король Прованса», XV век?..
– Да, мы не осовремениваем оперу, но и избегаем прямого историзма. Для меня важнее, чтобы история прочиталась как вечная, возможная для всех времен. Это же должно, по-моему, проявиться и в сценографии Юлии Гольцовой. Хотя на сцене будут воздушные, плетеные готические арки, костюмы с намеком на предренессансную эпоху… Но не историческая точность здесь главное. В конце концов рыцарь должен жить в душе каждого мужчины, а не в его доспехах.
– Отлично сказано. Кстати о сценографии: на эскизе спектакля мы увидели панорамы звездного неба, картины природных стихий…
– Потому что опера некоторым образом космическая, с постоянными обращениями к Богу, – так что нам хочется дать ощущение стихии, космоса без отсылки к конкретному месту.
– Вы часто говорите «мы»…
– Я надеюсь, что актеры – мои единомышленники. У нас два, а на некоторые роли три состава, и каждый неповторим. От работы в вашем театре я получаю настоящее удовольствие: здесь замечательные помрежи, видеоинженеры, монтировщики, мастерские, всё комфортно, удобно, адекватно. И мы все вместе делаем эту историю – в надежде на то, что она будет понятна и интересна современному зрителю, и уже вместе со зрителями будем искать ответ на вопрос: что принесет Иоланте прозрение? Будет ли она счастлива в нашем мире?..
Фото Натальи Зыковой и из архива Василия Заржецкого