Что такое рязановское наследие, если не энциклопедия советской жизни?
Ещё один Новый год. Уже предсказуемое в течение многих-многих лет присутствие «Карнавальной ночи» и «Иронии судьбы» в программах всех телеканалов – за исключением разве что детских и спортивных. Всё как всегда – разве что впервые без Эльдара Рязанова.
Все его фильмы уже в пору нашего детства, едва попав на экран, делались классикой и начинали жить своей отдельной от автора жизнью – в афористических цитатах, в знакомых всем наизусть песнях. Впрочем, подобная всенародная любовь имеет и свою обратную сторону, которая служит классикам отнюдь не добрую службу. Привычка к этим же самым расхожим фразочкам, легко оседающим в памяти, к тому, что виденное нами в кино становится всего лишь фоном к каким-то традиционным предпраздничным приготовлениям, приводит к тому, что мы уже не вглядываемся внимательно в экран, не вслушиваемся, не до конца понимаем, что же тут хотел сказать режиссёр. И тем более вряд ли можно объяснить представителям юного, выросшего уже не в СССР поколения, что же такого мы нашли в этом самом Рязанове. Ибо если «Ирония судьбы, или С легким паром!» всего лишь смешная комедия про пьяного дяденьку, который вдруг проснулся в чужом городе в незнакомой квартире, то очередные «Ёлки» с не помню уже каким порядковым номером, несомненно, круче!
Я и сам, хоть и был рождён в СССР за двадцать один год до его распада, наверное, лет до четырнадцати не мог понять этого. Если ещё «Итальянцы в России», в которых нет ничего особенного, кроме остроумной пародии на детектив, могли произвести впечатление своими трюками, а «О бедном гусаре замолвите слово» нравилось хулиганским подходом к мотивам русской классической литературы, которого больше себе не позволял никто, то всё остальное могло вызвать лишь скуку. Погружая в мир современного быта, в среду вполне заурядных обывателей, режиссёр словно бы иллюстрировал мою смелую догадку, что в наше время в жизни нет места для чего-то великого.
Всё расставило по своим местам только время.
Многое объяснила «Кинопанорама» – возможно, единственная в истории отечественного телевидения передача, в которой шли по-настоящему компетентные и серьёзные разговоры о кино. К сожалению, по причине малолетства я не застал тот период, когда её вёл Алексей Каплер и не могу судить, как это было – лучше или хуже. Рязанов же сделал для меня как зрителя самое важное. Подростку, начинающему интересоваться миром кино, но не знающему, как к нему подступиться, он в достаточно занимательной, доступной – но отнюдь не панибратской, манере рассказал и о том, что происходит по ту сторону экрана на съёмочных площадках, и о тех всемирно значимых именах, которые должен знать каждый культурный человек, и о тех фильмах, которые обязательно следует посмотреть.
Чего в его передачах не было – так это пустоты и заискивания перед звёздами-однодневками. Лишь однажды «Кинопанорама» неприятно удивила, заполнив около трети одного из летних выпусков какой-то дурацкой нарезкой на тему «образы собак в советском кинематографе», скорее подходившей для программ типа «В мире животных». Позднее стало известно, что именно на этом месте должен был пройти сюжет, посвящённый памяти Высоцкого. Когда телевизионное начальство его запретило и заставило вырезать, Эльдар Александрович со скандалом ушёл из Останкино, но на прощание, видимо, из вредности вклеил в передачу первый попавшийся под руку бред. На дворе была середина 80-х, наибольший интерес и уважение у публики вызывали люди бескомпромиссные, способные на мужественный поступок. И может быть, поверив Рязанову-журналисту, я уже не мог не поверить Рязанову-художнику.
Эльдар Рязанов снимал по-настоящему взрослое кино. Не в том пошлом смысле, в котором данное выражение употребляется сейчас, а требующее для понимания хоть какого-то жизненного опыта. А ещё хорошего знания исторического фона, на котором делались все его фильмы – при том, что политики в них почти нет. Хочет талантливый человек или нет, но он всё равно отражает в своих произведениях время – хотя бы в мелких деталях, в стиле общения героев между собой, в звучащей на титрах музыке наконец.
Ещё одна интересная черта рязановских лент – многоплановость, многослойность содержания. Их можно воспринимать как комедии, можно как социально-психологические драмы, можно как мелодрамы. И всегда это будет правильным восприятием – просто чуть-чуть под новым углом зрения. Есть здесь что-то от чтения энциклопедий, которые можно открывать наугад на любой странице – в любом случае на глаза попадётся нечто новое и полезное для интеллектуального развития. А что такое рязановское наследие, если не энциклопедия советской жизни?
Начинал он как самый заурядный документалист, что называется, не хватавший звёзд с неба. Тоска охватывает уже при одном чтении названий первых рязановских работ: «Дорога имени Октября», «На первенство мира по шахматам», «Они учатся в Москве». Содержание примерно такое же – большим искусством и не пахнет. Были, правда, ещё «Весенние голоса» (1955) с Надеждой Румянцевой в одной из главных ролей – скорее не художественный фильм, а эстрадное представление с незамысловатым, легко забывающимся сюжетом, служащим лишь для связки музыкальных номеров. В общем, ничто не предвещало будущих шедевров и как уж директор «Мосфильма» Иван Пырьев разглядел в молодом режиссёре его истинное предназначение, зачем чуть ли не силой заставил снимать новогоднюю комедию, объяснить невозможно. Главное, что «Карнавальная ночь» превзошла все ожидания… и стала первой лентой, в которой что ни образ – то символ целой эпохи.
Ведь кто такой главный отрицательный персонаж – директор ДК Серафим Иванович Огурцов? Это не просто дурак, облечённый властью, не просто бюрократ, поставленный руководить культурой, в которой ни черта не смыслит. Ещё в тринадцать лет, впервые вслушавшись в его южнорусское косноязычие, блистательно имитируемое Игорем Ильинским, я задумался, кого же мне это всё напоминает, и вдруг как осенило: да передо мной же шолоховский Щукарь! Романтики революции – давыдовы и нагульновы давным-давно сгинули в огне классовых битв, а щукари сделали карьеру по партийной линии – один из них, в частности, оказался первым лицом государства Н.С. Хрущёвым. Так действительно выглядел типичный представитель элиты, воспитанной Сталиным, и уже сама попытка сатиры на воинствующую «огурцовщину» кажется невероятной для своего времени дерзостью. Но ещё интереснее, каким именно способом молодые и во всём положительные комсомольцы Огурцова побеждают! Оказывается, что врагов, пытающихся испортить наш праздник, совсем не обязательно отстреливать или сажать за решётку. Плохого начальника достаточно выставить на всеобщее посмешище, чтобы он перестал представлять какую бы то ни было опасность. Это тоже знак времени. Как и джаз Эдди Рознера, ещё совсем недавно руководившего на Колыме лагерной самодеятельностью, а теперь аккомпанирующего песенкам про хорошее настроение и про пять минут, которые в молодости могут значить очень-очень много.
«Оттепельный» Рязанов – ещё не гений, хотя озарения посещают его довольно часто. Случаются и осечки, к числу которых я бы отнёс «Человека ниоткуда». Ведь как бы ни был хорош Сергей Юрский в роли лохматого йети, идею о том, что на фоне нашего забюрокраченного и обмещанившегося мира любой дикарь покажется светочем разума, можно было бы обыграть и поинтереснее! «Дайте жалобную книгу» и «Зигзаг удачи» –тоже комедии средненькие и интересны лишь тем, как режиссёр в них демонстрирует свою твёрдую веру в силу коллектива, в то, что жизнь можно изменить к лучшему. Это его самый главный мотив, странным образом не проявляющийся никак в тех фильмах, которым действительно суждена была долгая жизнь.
«Гусарская баллада», например, стала своеобразной матрицей, с которой потом все кому не лень лепили киномюзиклы, где много поют и дерутся на шпагах – вплоть до мушкетёрской саги Юнгвальд-Хилькевича и дружининских «Гардемаринов». Но никто из продолжателей и подражателей так и не поднялся до уровня первоисточника. В «Девушке без адреса» скромная история о двух молодых людях, ищущих друг друга в огромном городе, вообще вырастет в эпическое полотно, в котором больше всего запоминается даже не сюжет, а атмосфера Москвы 1957 года – строящейся, тянущейся к образованию, следящей за модой, изживающей рудименты казарменного сталинского быта.
Заметный перелом в мировоззрении улавливается в фильме «Берегись автомобиля». Кажется, именно здесь впервые появляется положительный герой-одиночка, заведомо обречённый на поражение. Не знаю, как бы сыграл образ Юрия Деточкина Юрий Никулин, под которого изначально писалась эта роль – возможно, получилось бы чуть смешнее, но более поверхностно типа гайдаевской «Бриллиантовой руки». А Смоктуновский докопался до самой парадоксальной сути своего героя. Гамлет, вынужденный вести двойную жизнь и втайне от всех совершать скорее донкихотские подвиги, – до такого не додумались бы даже классики нашей литературы, считавшие, что эти два героя слишком разные, чтобы сойтись вместе в одном характере! Симптоматично и то, что в условиях наступавшего брежневского застоя ставился жирный знак равенства между добрыми делами и криминалом. Деточкин, ворующий машины для того, чтобы вырученные от их продажи деньги отправлять детским домам, одновременно симпатичен и нелеп, ибо, наказав конкретных, по его мнению, негодяев, невозможно принципиально что-то изменить в обществе, в стране, в окружающих.
Ещё острее и болезненнее то же самое ощущаешь, когда пересматриваешь «Стариков-разбойников». Ведь дело-то вовсе не в двух пенсионерах, которым так хочется вернуться на работу, что они готовы пойти на преступление и уж тем более не в том, что даже из Эрмитажа можно так легко вынести любую картину, что никто не заметит. Наверное, в начале 70-х многие ещё сравнительно молодые, энергичные и инициативные люди начинали ощущать себя лишними, ненужными. Почти что гостями из прошлого. И начавшийся с «Берегись автомобиля», так сказать, «Рязанов классический» это очень чутко отрефлексировал. И продолжил вести летопись жизни своих ровесников дальше.
Финалы в рязановских фильмах, как правило, даже если счастливые, то весьма неоднозначные. Ибо, как только попробуешь представить, как сложится дальнейшая судьба главного героя, так сразу забываешь о возможности хэппи-энда. Взгляните в печальные глаза Смоктуновского-Деточкина, возвращающегося после отсидки, и спросите себя: а как он будет жить после этого? Смирится, затихнет, сломается или с ещё большим азартом возьмётся за старое? Или вот ещё версия, связанная с финалом «Иронии судьбы»: а что если просыпающемуся у себя дома Жене Лукашину на самом деле приснились все его ленинградские приключения или по крайней мере приезд Нади? (Не случайно же Тимур Бекмамбетов в своём продолжении женит своего героя всё-таки на Гале – и эту догадку можно назвать единственной удачей в его фильме!) Мир, созданный Эльдаром Александровичем, настолько просторен и объёмен, что зрителя нет-нет да и потянет что-то додумать самостоятельно, то есть немножко побыть соавтором.
Да и сам режиссёр словно бы всё время рассказывает нам судьбу одного и того же человека, только в разных вариантах. И вот когда мы видим героя всё-таки смирившегося, окончательно превратившегося в «маленького человека», ему даётся последний шанс на спасение – и это оказывается любовью. Что мы знаем из прошлого хоть Лукашина, хоть Новосельцева из «Служебного романа», одинаково великолепно сыгранных Андреем Мягковым? Почти ничего – помимо каких-то случайных обрывочных сведений, всплывающих в диалогах да ещё каких-то едва уловимых полунамёках. Но вся судьба написана на их лицах. А в случае с «Иронией судьбы» ещё и спета голосом Сергея Никитина: «Думайте сами, решайте сами, иметь или не иметь!..» Они – неудачники по жизни, добродушные романтики, замечтавшиеся и отставшие от жизни. Рядом с подобными персонажами, как правило, всегда маячат фигуры их антиподов – типа пресловутого Павлика(А. Ширвиндт) из «Иронии». Это совсем другой тип: жёсткий, самоуверенный прагматик, успешно делающий карьеру и способный, перейдя кому угодно дорогу, сохранить видимость дружеских отношений. (Это ведь про таких в песне-то и сказано: «Друг ответил преданный, друг ответил искренний: была тебе любимая, а стала мне жена…») Молчалины – то есть павлики – блаженствуют на свете, и лишь такая иррациональная штука, как любовь, ещё способна что-то исправить.
В «Вокзале для двоих» Рязанов говорит примерно о том же, но ситуация им доведена уже до крайнего трагизма. Если у упомянутых выше героев есть дом, работа и хоть какая-то семья, то у Платона Рябинина в исполнении Олега Басилашвили нет ничего, он – отставший от поезда пассажир, которого ждут только в тюрьме, причём отсидеть придётся за чужие грехи. Он не просто в пути, а на перепутье, будущего как будто нет – и именно на вокзале, показанном как маленькая модель большого мира, с ним должна произойти чудесная встреча, после которой можно начать жить с чистого листа.
Это уже 80-е, более тревожное время, когда чудаки типа Деточкина вообще невозможны, нежизнеспособны. А что в это время происходит с теми, кому недоступно чудо любви даже к ближнему, мы видим в фильме «Гараж». Забавная, на первый взгляд, пародия на типичное собрание гаражного кооператива – не что иное, как портрет уже созревшего в Советском Союзе общества потребления. Приличные люди звереют и впадают в истерику, когда кто-то покушается на ничтожный кусочек их собственности, а в проигравших оказывается тот, кто, не участвуя в общей склоке, мирно проспал в уголке. Что станет со всеми ними лет эдак через десять, уже сомневаться не приходится.
Почему затем Рязанов решил замахнуться на Александра нашего Островского и снял «Жестокий романс», я тоже прекрасно понимаю. Он уже всё сказал о современности и имел полное право переключиться на классику. Другого я не мог себе объяснить в течение многих лет – почему эта лента мне так несимпатична? Ведь не виноват же в этом романс про мохнатого шмеля, на стихи вряд ли известного героям «Бесприданницы» Киплинга да ещё и с мелодией, украденной у голландского диско-дуэта «Maywood». А все оказалось предельно просто – фильм сделан уж слишком по-михалковски. Даже если бы Никита Сергеевич не появлялся в кадре, зрителя не отпускает чувство, будто он смотрит продолжение «Неоконченной пьесы для механического пианино», и зачем оно нужно, совершенно непонятно. Всё-таки когда один большой художник вторгается на территорию другого большого художника и начинает играть по его правилам, добра не жди!
Экранизация большой литературы – вообще жанр, который Рязанову никогда не удавался. Уже в начале перестройки он, например, не справился со страшной пьесой Людмилы Петрушевской «Дорогая Елена Сергеевна» – и вовсе не потому, что это единственная работа Эльдара Александровича, где не нашлось места для его фирменного юмора. Писательница пыталась сказать в своей трагедии, что интеллигент всегда бессилен перед агрессивным варваром, сколько ты ни сей разумного, доброго и вечного, режиссёр же снял о том, как он боится современной молодёжи. И для меня, ровесника героев, хорошо знающего, как они себя ведут, как распределяют между собой социальные роли и как говорят, это смешивание акцентов и измельчание смысла значит гораздо больше, чем несколько удачных кусков, которые там всё-таки есть.
Чуть позже судьба в лице консервативно настроенных чиновников от культуры уберегла Рязанова от переноса на экран «Приключений солдата Ивана Чонкина» Владимира Войновича. Всё-таки снять сатиру на армию правдоподобно может лишь человек, имеющий за спиной опыт воинской службы, а сделать карикатуру на колхозные будни человек, всю жизнь занимающийся городскими сюжетами, не сумеет и подавно. Пожалуй, только Василий Шукшин мог бы сделать с подобным материалом нечто любопытное. Впрочем, боюсь, доживший до перестройки Шукшин оказался бы как раз в числе гонителей «русофоба» Рязанова. А художникам менее даровитым «Чонкин» поддаваться не хочет, что видно по экранизациям, появившимся в постперестроечные времена.
Вообще же эпоха больших перемен вдохновила Рязанова на два выдающихся произведения – «Забытая мелодия для флейты» и «Небеса обетованные». В «Забытой мелодии» есть множество невероятных по смелости сцен, выглядящих актуально и сегодня. Чего стоит хотя бы пролог, в котором центр Москвы застревает в пробках, пропуская кортеж начальственных чёрных «волг»! А какими аплодисментами кинотеатры встречали утопические картины будущего, в которых бюрократы, лишившиеся тёплых кресел, выпрашивают у прохожих милостыню! Уж как бы кто ни ностальгировал по Советскому Союзу, а в 1987-м все мы желали этим рожам самого худшего! Ну и, конечно же, великолепные пародии на постановки Виктюка, на советский попсовый псевдофолк… (Помните, наверное, знаменитый Тамбовский хор, который всё никак не может вернуться из бесконечного гастрольного чёса?). Однако снимать кинокапустник Рязанову было бы скучно, у него всё вышло гораздо глубже и тоньше.
Главный герой – успешный чиновник, руководящий культурой, на Огурцова совсем не похож. Это скорее типичный рязановский герой 70-х годов, предавший свой талант, идеалы юности ради материального благополучия. Лишь неожиданно появившаяся в его жизни и разрушившая привычный уклад женщина напоминает, что у него есть сердце. Это тоже было в 1987-м – иллюзия, что пришло время жить сердцем и душой. «Небеса обетованные» делались совсем в другой обстановке – в атмосфере ожидания гражданской войны. Наверное, не было в 1991-м отечественного фильма, где бы по улицам не ездили танки и где бы в конце героям не хотелось свалить куда-нибудь подальше из совкового ада – в Америку, в глушь – подальше от цивилизации или на тот свет. Но паровоз, уносящий в неизвестность жильцов, идущих на снос трущоб, – наверное, самый пронзительный кадр, которым только и можно было закончить историю советского кинематографа.
Поздний Рязанов – это очень грустная история. В 90-х он занимался в основном авторскими телепроектами, кочуя с одного канала на другой, ибо длинные умные разговоры уже не давали нужных рейтингов, а канал «Культура» ещё не родился. В передачах ведущий, как правило, встречался с друзьями-шестидесятниками типа Евтушенко или Аксёнова, и они часами сокрушались, куда катится наш грешный мир.
Да, как ни горько признать, свобода приходит всегда не вовремя и совсем не к тем, кто её ждал годами. Вот представьте – идёт война, сидят солдаты в окопе и мечтают: когда победим, вернёмся по домам и займёмся теми делами, от которых нас оторвал проклятый враг. Но послевоенный мир никогда не бывает похож на мир довоенный, в нём живут совсем другие люди, и будь ты хоть трижды герой, ещё неизвестно, найдётся ли тебе теперь тёплое место под солнцем. Вот и герои оттепели, пережившие застой, вдруг обнаружили, что их поезд уже ушёл лет двадцать назад. Да и рельсы давно уже разобраны и сданы в металлолом.
Попытка встроиться в киноиндустрию нового века для режиссёра не стала триумфальной. Первая же его художественная картина, выпущенная после долгого молчания – «Старые клячи», показала, что он не знает новой жизни и даже не пытается её понять. Образы героев были плоскими, юмор какой-то мелкий, «петросянистый». Не лучше вышло и с комедией «Ключ от спальни», сделанной вроде бы по образцу «Бедного гусара», но, увы, на совсем другом уровне. Не последнюю роль, конечно, тут играли и сценарии. Рядом с Рязановым уже не было Эмиля Брагинского – соавтора всей классики, начиная с «Берегись автомобиля», а работать за двоих не хватало сил. Когда же газеты запестрели репортажами со съёмочной площадки «Карнавальной ночи-2», которой обещали такой же шумный успех, как и первой части, я лично сразу почувствовал, что дело идёт не просто к провалу, а к творческому самоубийству. Так оно и вышло, причём отсутствие в комедии хороших шуток оказалось не самым кошмарным. Кульминационным моментом там, если помните, является захват дома культуры отрядом омоновцев во главе с бандитом-олигархом. Телепремьера фильма состоялась под новый 2006-й год, когда ещё слишком свежа была память о Беслане и «Норд-Осте». Наверное, если бы «Шарли» смотрели наше телевидение, они бы сами застрелились от зависти ещё тогда.
Мне кажется, Эльдар Александрович, сохранявший ясность ума до последних дней, сам понял, что натворил и больше уже ни за какие продолжения не брался. И в последней своей работе – «Андерсен. Жизнь без любви» выговорился так, что снимать что-либо ещё не имело смысла. Что это прощание, было ясно тогда, в 2006-м. Не берусь судить, каким был великий датский сказочник в реальной жизни, но уверен – Рязанов точно знал, каково им быть. Знал, что гениальность всегда соседствует с одиночеством, а чудеса требуют больших жертв.
Живем мы что-то без азарта,
Однообразно, как в строю.
Не бойтесь бросить все на карту
И жизнь переломить свою.
Какими были мы на старте?
Теперь не то, исчезла прыть.
Играйте на рисковой карте,
Пытайтесь жизнь переломить.
Пусть в голове мелькает проседь.
Не поздно выбрать новый путь.
Не бойтесь все на карту бросить
И прожитое зачеркнуть.
Из дома выйдя в непогоду,
Взбодрите дух, пришпорьте плоть.
Не бойтесь тасовать колоду,
Пытайтесь жизнь перебороть.
В мираж и в дым, в химеры верьте.
Пожитки не за чем тащить.
Ведь не уехать дальше смерти.
Стремитесь жизнь перекроить.
Печалиться не надо вовсе,
Когда вам нечем карту крыть.
Вы бросить жизнь на кон не бойтесь,
Не проиграв — не победить!
Стремитесь жизнь перекроить!
Не бойтесь жизнь переломить!
Почему-то именно это рязановское стихотворение мне очень захотелось перечитать, едва лишь сообщение о смерти режиссёра появилось на лентах новостей.
Он ведь и поэтом был отличным – может быть, неровным и не самым выдающимся, но всегда очень точно формулировавшим своё жизненное кредо.
А фильмам его ещё жить и жить. Нам с вами не раз предстоит пересмотреть все это, и не только в новогодние праздники. Если раньше в рязановских героях мы легко узнавали своих дедов и отцов, то сейчас все чаще узнаем самих себя. Наше поколение, когда-то вдохновлённое на творчество горбачевской оттепелью и жестоко обманутое, ныне повторяет судьбу шестидесятников в мельчайших деталях. Только снять кино об этом пока, к сожалению, некому…