Наш опрос продолжают музейщик, писатель, строитель и журналист.
Денис Кузнецов, заместитель директора Национального музея Карелии: – Мы здесь говорим не о профессиональном чтении, а о книгах для чистого удовольствия, отдыха или неспешных раздумий? Я не читаю электронные книги, хотя гаджеты для такого чтения у меня есть. Пока предпочитаю книги на бумаге. Часто смотрю фильм или сериал, потом читаю книгу, по которой он снят. И наоборот, сначала книга, потом кино. Как правило, книга интересней. Так было с произведениями Ирвина Уэлша, Чака Паланика, Стивена Кинга, Джорджа Мартина, Стига Ларссона.
Читаю обычно в двух режимах – в дальней дороге и дома перед сном. В дорогу никогда не беру книгу заранее – если получается, то спонтанно по пути захожу в книжный магазин и покупаю покет-бук. Таким образом в последних поездках прочитал несколько книг Чарльза Буковски, из которых отмечу «Хлеб с ветчиной», написанный в духе автобиографии (впрочем у Буковски все произведения автобиографичны). Это роман о взрослении, с детства до примерно двадцати лет.
Вечером дома последнее время читал современных карельских авторов, чьи произведения до того не знал. Дмитрий Новиков («В сетях Твоих») и Александр Бушковский («Страшные русские») – отличное мужское чтение. Дмитрий Новиков порадовал корневыми северными историями, мастерским выписыванием природы, характеров. Еще из карельского на контрасте к Бушковскому и Новикову прочитал «Железный фарфор» Татьяны Мешко – роман, с лихо закрученным, местами витиеватым сюжетом. Наш магический реализм. Сейчас дочитываю по рекомендации дочери «Дом, в котором…» Мариам Петросян – весьма необычная книга.
Дома у меня довольно много своих книг. Но упомянутые книги домашнего чтения – из библиотеки в моем городском районе. Спасибо её сотрудникам, всегда откликаются на мои иногда нелегкие запросы.
Яна Жемойтелите, писатель, лауреат литературной премии «Барышня-крестьянка» за роман «Недалеко от рая»: – В этом сезоне попала в руки, пожалуй, единственная новая книга, достойная чтения: Гильберт «Происхождение всех вещей». На днях вроде бы увлеклась «Философом» Дж. Келлермана, расхваленным во множестве аннотаций. Однако опять облом. В основном потому, что герой сдулся и определение «философ» к нему неприменимо даже в ироничном контексте. Ну а вывод, к которому он пришел уже в тюремной камере, что сидящим в тюрьме заняться нечем, кроме как именно философскими размышлениями, – до того простой, что не стоило о нем даже писать. В общем, я крайне разочарована литературными новинками.
Юрий Рыбкин, строитель, самодеятельный художник, автор идеи нового бренда Карелии – скульптуры Сампо на берегу Онего: – Мне было в свое время некомфортно от мысли, что я ни разу не прочитал эпос «Калевала», о котором слышал с самого детства, смотрел пьесы в театре и даже видел кино. В данный момент перечитываю Калевалу уже второй раз. Мозг привыкает к незнакомому слогу, и начинает открываться красота и информативная сторона эпоса. Начинаешь понимать душу народа, жившего в далёкие времена, но чувствующих жизнь практически так же, как мы, – по-современному. Ведь и раньше и сейчас люди живут одним – счастьем своих детей.
Как мне кажется, в своей авторской работе на эту тему я разгадал тайну Сампо. Конечно же, только сам Леннрот мог бы пролить свет на эту загадку. Я предполагаю, что в эпосе «Калевала» зашифрована Теория трудовой стоимости экономиста Адама Смита, а ключом к разгадке служит богиня Кали из индийской мифологии. Мои оппоненты утверждают, что слово «Калевала» можно трактовать только как «страна Калевалы» и не допускают другого толкования. Моя же идея основывается на сходстве карельских и буддийских мифов.
Валентина Акуленко, журналист, руководитель региональной коллегии Большого Жюри Союза журналистов России: – Ни дня без книги… Это было бы здорово. Жаль, что не всегда получается. Не из-за лени, конечно. Из-за профессии: требует не только читать, но и писать. Вот и откладываешь «на потом» даже ту книгу, открыть которую не терпится. Открыть и читать «с чувством, с толком, с расстановкой».
Помнится, в студенчестве, на журфаке, когда приходилось спешно начитывать груды разных томов, чтобы прилично сдать экзамены и не остаться без стипендии, мечталось в будущем прочесть все это книжное великолепие по-настоящему. «В будущем» давно наступило, а прочесть всё, что хочется, что требуется, что полезно и просят друзья-писатели, по-прежнему не успеваю.
Хотя, что уж там: читаю много. И для ума, и для души, и для отдыха, и то, что в руки попадет… И особенно то, что люблю давно и верно: отечественных классиков. Чехова, Гоголя, Толстого, Бунина, Куприна, Платонова… «Никто не смотрит на спящих людей, но только у них бывают настоящие любимые лица, наяву же лицо у человека искажается памятью, чувством и нуждой». (Из «Чевенгура» Андрея Платонова).
Неделю назад зашла в гости к подруге. Пока она в кухне пекла пирожки к чаепитию, я, приметив на диване небольшую книжку в мягкой обложке, открыла «Счастливую смерть» Альбера Камю: «Был апрель, чудное весеннее утро, лучезарное и холодное, чистейшая ледяная голубизна с огромным солнцем, ослепительным, но негреющим. Потоки света струились по стволам пиний, растущих на холмах виллы. Пустынная дорога шла слегка в гору. Мерсо нес чемоданчик, его ручка мерно поскрипывала в такт сухому шелесту шагов по застывшей дороге. Славное было утро». Да, утро за окном точно в тот день было славное, апрельское! И солнце слепило, но не грело. И дорога к дому подруги «шла слегка в гору». Только «потоки света струились по стволам» не пиний, а берез… Хотелось читать дальше, но подруга скомандовала:
– Прошу к столу! А книгу возьми, дочитаешь дома…
«Счастливую смерть» Камю я проглотила за ночь. Это значило, что снова не добралась до «Обители» Захара Прилепина. Роман дала прочесть другая школьная подруга, книжному вкусу которой я также привыкла доверять. По поводу «Обители» она заметила: «Когда прочтешь, позвони. Интересно, что скажешь». Пока успела прочесть меньше половины из 746 страниц романа, удостоенного литературной премии «Русский Букер» за 2014 год. Для тех, кто не в курсе: роман о Соловецких лагерях 20-х годов. Тот факт, что за такую «адову» тему взялся молодой писатель, не хлебнувший гулаговского лиха, как бывшие знаменитые узники Солженицын и Шаламов, только разогрел интерес. С первой же страницы, где Прилепин кратко, но сочно и тепло рисует своего прадеда, три года отсидевшего в лагере на Соловках, повеяло настоящим. Прилепинского прадеда с его причудами увидела как живого: «Что до «чорта» – то когда прадед кашлял и чихал, он, казалось, произносил это слово: «Ааа… чорт! Ааа… чорт! Чорт! Чорт!». Можно было предположить, что прадед видит чёрта перед собой и кричит на него, прогоняя. Или, с кашлем, выплевывает каждый раз по одному чёрту, забравшемуся внутрь». Читая дальше, поняла, к чему такой зачин. Над героями лагерного ада забравшийся внутрь каждого из них «черт» или «бес» поиздевался всласть.
В романе нет отступлений для живописи северных пейзажей, все слито с соловецкой атмосферой, с её героями, все тесно увязано со здешними порядками тотального истребления личности, подчинено им. Здесь нет свободы даже у природы: «Во дворе росли старые березы и старые липы, выше всех стоял тополь. Но Артему особенно нравилась рябина – ягоды её нещадно обрывали или на заварку в кипяток, или просто чтоб сжевать кисленького – а она оказывалась несносно горькой; только на макушке ещё виднелось несколько гроздей, отчего-то все это напоминало Артему материнскую прическу». И мастерски отмеченные автором нашествия горланящих, ненасытных, воинственных чаек дают понять: «оставь надежду всяк сюда входящий», не поддавайся иллюзиям и умилению по поводу чьих-то благих намерений в этом лагерном аду, чем жарче тебя вдруг обогреют, тем хладнокровнее предадут и подставят… И чайки здесь – далеко не чеховские, а подстать тем, кто в лагере правит: «Над трупом как-то особенно стервозно орали чайки, будто увидели вознесшуюся душу, и она им не понравилась – её хотелось заклевать, как чужую, прокаженную, лишнюю в этом небе.
Когда одна из чаек стала снижаться, чтоб, кажется, усесться прямо на труп, вдруг с необычайной злобой залаял Блэк. Чайка рванула вверх, но обиду затаила. Спустя минуту уже несколько чаек кружило над Блэком, норовя пролететь над самой его башкой, – он сидел невозмутимо, как будто сам умел в любое мгновенье взлететь и порвать в воздухе кого угодно…».
Из только что прочитанного – сборник небольших рассказов и эссе «Живая и разная» Олега Мошникова из Петрозаводска. Короткие истории написаны живо, с добрым юмором. Речь идет о знакомых местах. Чувствуешь и аромат времени, из которого вышло наше поколение, родившееся в пятидесятых, взрослевшее в шестидесятых-семидесятых. А коротенькая, невыдуманная, как и все в этой книге, история «Баба Уля на болоте» звучит будто притча о доброте, мудрости и потрясающем бескорыстии простой женщины. Баба Уля по доброй воле, из милосердия превратила свой маленький домик на болоте, у железнодорожной станции в бесплатную гостиницу для приезжих, которым негде переночевать.
Когда читаю заметки этой лицейской рубрики, то всякий раз думаю: наверное, мы – то, что нам читали или мы сами успели прочесть в детстве. Оттуда наши вкусы и пристрастия. Со временем они меняются, конечно, обогащаются или портятся. Но то личное, отличительное, что успело прорасти в детстве, остается. Тем и отличаемся, живые и разные.
Многие подсели на электронные книги. Вроде бы это удобно и выгодно. Но, слава богу, не по всем статьям. Отношу себя к тому несовременному типу читателей, для которых электронная версия – такая же вынужденная мера, как разговор по телефону, по скайпу, в сетях Интернета – с человеком, которого хотелось бы видеть рядом, но нет возможности. То же и с книгой.
Настоящая та, которую держишь в руках, перелистываешь… Её видят на полке внуки, дети, друзья, она доступна в любой момент, только руку протяни. Эти книги когда-то купили родители, ты сама или кто-то их подарил. Они как молчаливые члены семьи.
В детстве мне страшно нравился запах новенького книжного переплета, пополнившего домашнюю библиотечку. Украдкой нюхала его и даже пробовала лизнуть. И даже помню кисловатый вкус коленкора. Смешная привычка давным-давно исчезла, а почтение к книге, радость обладания ею остались на все жизнь. И, похоже, передались дальше, по наследству.
Недавно, готовясь к мастер-классу со старшеклассниками, склонными в будущем посвятить себя журналистике, освежила в памяти читанное-перечитанное из четырехтомника Владимира Гиляровского, который десятиклассницей купила на свой первый гонорар за публикацию в молодежной газете. Очерки дяди Гиляя до сих пор остаются для меня эталоном журналистского мастерства и отваги.
Потом заглянула в читанный же толстый том Стига Ларссона «Девушка с татуировкой дракона» из трилогии «Миллениум». Только не отождествляйте это произведение с экранизацией с таким же названием. Книга и фильм разные, как небо и земля. Книга – своего рода художественный учебник по продвинутой шведской журналистике. Главный герой – талантливый газетчик, избравший для себя самый сложный и опасный жанр: расследования. Шведские законы, в том числе и законы о СМИ, позволяют вести расследования продуктивно. Хотя и там это сложно. У нас же – тем более. Но читать Ларссона, умеющего вставить много профессионально любопытного в закрученный сюжет, интересно.
Перед мастер-классом по журналистике перечитала и небольшой по объему роман Кристофера Бэкли «Здесь курят». На мой взгляд, более убедительного, чем у Бэкли, отражения разницы двух параллельных профессий – пиара и журналистики – никто пока дать не сумел. После «Здесь курят» моя аллергия на рекламные и разного рода заказные тексты, всевозможными способами выдающие себя за журналистику, только обострилась. Ну, а продвижение хороших книг, как в этой рубрике «Лицея», – не реклама, конечно, а лучший подарок.
Фото Ирины Ларионовой