Годы страха оборвали бесценную связь поколений, чувство цельности своего Рода. Отучили помнить и гордиться своими близкими, извлекать уроки из пройденного другими пути.
Делитесь историей семьи с детьми и внуками с самых малых их лет, сделаете им бесценный подарок на всю жизнь. Только не молчите, цена молчания слишком высока, иногда так высока, что не хватит никаких средств, чтобы её оплатить.
Мы – всего лишь третья часть нации, притом наименьшая.
Другая необъятная треть – в земле, третья на небе,
и так же нравственно столь же живы, как и мы,
но кворум всех решений принадлежит скорее им, а не нам.
Мы лишь делегаты, так сказать, бывших и будущих людей,
мы их оживленное сознание, – следовательно,
не наш эгоизм должен руководить нашей совестью,
а нравственное благо всего племени.
Михаил Осипович Меньшиков
Письма к ближним. СПб., 1913
Цена молчания очень высока. Это забвение, это утрата родственных связей не только со своей семьёй, с предками, а и со всем миром. Не зная своих корней, ты начинаешь путь заново, трудно, вслепую, без помощи и опоры. Да и цель твоей жизни более чем туманна. Если ты не ценишь прошлого, вряд ли окажешься в будущем. Так, короткий эпизод настоящего.
Теперь я знаю необыкновенно много, но уже нет тех, кто мог привести к этому знанию раньше и кого найденное мною могло бы порадовать.
Это ещё хорошо, что мама нам кое-что рассказывала. Никогда не скрывалась судьба её расстрелянного отца, нашего деда. Самые светлые детские воспоминания о нём и жестокой несправедливости мама пронесла через всю свою жизнь. Говорила и о расставании в детстве с собственной матерью при разводе родителей. Но фамилию нашей бабушки никогда не называла. Случайно или умышленно не написала мне её в 1978 году и мамина двоюродная сестра. Сообщила только спустя десять лет, и если бы не это, никогда не открылась бы мне моя огромная немецкая родня, а главное, не нашла бы я свою родную бабушку, Марию Георгиевну Майер. Это случилось в 1989 году, когда моей мамы уже 11 лет не было на свете, я сама была молодой мамой 28 лет, а бабушке только что исполнилось 84 года.
Сведения о семье Майер мне приходилось выпытывать у бабушки по крохам. Сообщение её племянницы о наших дворянских корнях бабушку не на шутку испугало, и она просила меня никому об этом не говорить. Так почётное, а в этой семье заслуженное многолетним бескорыстным трудом на пользу общества звание становилось опасным клеймом, чёрной меткой, грозившей гибелью.
Спустя десятилетия, глубоко пройдя в своих поисках, только теперь я понимаю, как много бабушка скрыла от меня. Она не могла не знать, что её дядя и крёстный Никита Васильевич Майер вместе с сыном эмигрировал из России в 1920 году. Другое дело, вряд ли ей было известно о его скитаниях, дальнейшей судьбе, ранней смерти двоюродного брата Кирилла, о том, что Никита Васильевич прожил столь долго, до 1966 года, и упокоился на парижском кладбище.
Ни разу даже не намекнула мне бабушка о семейном захоронении на Волковом кладбище, но она, конечно, не могла не знать, где похоронен её отец! В 1914-м, в год его смерти, ей было 9 лет. Конечно, дочери навещали могилу отца до революции 1917-го, бабушке было тогда 12, её старшей сестре Лёле 18 лет. Неужели не бывала в годы советской власти на могиле мужа их мать, моя прабабушка Мария Зиновьевна? Тайно, мимолётно или часто? Насколько было страшно обнаружить эту родственную связь в то время? Известно, что после возвращения в освобождённый от блокады Ленинград «девочки Майер» могилы отца не нашли. Нет надгробия и сегодня. Но кладбище они называли своим дочерям и племянницам совсем другое!
Не поверю, что бабушка и её сёстры не бывали на могиле отца в послевоенное время вплоть до 80-х годов, пока ещё могли самостоятельно передвигаться по городу! Бабушка и в 1990-м наставляла меня не забывать могилы мамы, значит, и к памяти своего отца она не могла быть равнодушной.
Представьте на минутку: три пожилых сестры с разных концов Ленинграда едут на Волково кладбище проведать могилку отца, вспомнить над ней своё детство в той, дореволюционной России, и возвращаются по домам, скрыв от детей и внуков, где же они сегодня были. Ужасное, невообразимое насильственное пресечение памяти и связи поколений! Разрушение семейных традиций.
Бывая там, они не могли не видеть соседнее старинное надгробие своего прадеда доктора Майера. Но бабушка долго отнекивалась на вопросы о немецком предке-медике, в конце концов сославшись на то, что да, что-то такое смутное говорила им их мать, принадлежавшая к совсем другой, «кавалергардской» линии.
Молчали тётушки моей мамы. Ни они, ни родная мать не рассказали ей, что мой дед несправедливо сомневался в своём отцовстве в отношении сына Павла, что ленинградская комиссия знатоков подтвердила его сомнения лишь на основании оценки внешности отца и сына, так как других методов тогда не существовало. Это и стало причиной расставания маминых родителей, и при разводе не они поделили детей, а суд.
Они смолчат ещё не раз. Например, когда маму будет искать её мачеха, вышедшая на волю после десяти лет лагерей. Тётушки не дадут ей маминого адреса, и маме, тогда студентке Ленинградского медицинского, ничего не расскажут об этом. Понятно, что они прежде всего думали о её безопасности, общение с репрессированными могло грозить большими бедами. Но хоть бы они рассказали ей об этом позже… А так два близких человека уже никогда не встретились. И моя мама никогда не узнала, что её никто не бросал, никто ею не пренебрегал как дочерью врага народа, что обе эти женщины всю жизнь тосковали по ней и любили её. Ведь она умерла раньше, чем я сумела преодолеть непреодолимое и распутать запутанное.
Ценой молчания близких стало мамино незнание, обделённость, покинутость, одиночество. А может, и сама смерть.
Люди молчат по разным причинам. В нашей стране часто молчали из страха подвести себя и родных под ужас ссылок, лагерей, расстрелов, как минимум — под невозможность получить высшее образование, достойную работу, интересную должность. Эти годы страха оборвали бесценную связь поколений, чувство цельности своего Рода. Отучили помнить и гордиться своими близкими, извлекать уроки из пройденного другими пути.
Теперь годами, а то и пожизненно, люди молчат просто из лени, из-за непонимания важности событий одной эпохи для последующей. Иногда молчат от стыда, скрывая пьянство кого-то из членов семьи, разводы, факт существования внебрачных детей. Это неверно и пагубно. От молчания оно всё равно никуда не исчезает, а остаётся скрытым, мешает потомкам понять урок и сделать из него выводы, мешает достичь гармонии прежде всего с самим собой, не позволяет ощущать себя частицей большого живого организма – своего Рода, ослабляет во всех отношениях.
Как жаль мне утраченной памяти! Но её я по крупицам который уже год восстанавливаю. Как жаль мне тех альбомов, тех навсегда ушедших в небытие лиц, интересных документов прошлого! И как здорово, что многие мои предки жили не только материальным, а оставили после себя изобретённый российский цемент, свою церковь, написанную музыку, опубликованные книги и статьи, построенные здания, сохранённые архивы, вылеченных людей, подарки музеям, университетам, жителям, а ещё опыт своих осуществлённых проектов. В этом тоже урок всем нам: личное, сиюминутно материальное, суетное отойдёт, так стоит ли так печься о нём, вкладывая не только деньги, но и душу?
Сделанное для всех поддержит на плаву не только тебя, но весь твой род на многие десятилетия вперёд. Как знать, а может и всё человечество. Давно знаю, маленький незаметный добрый поступок совсем по-другому оценивается в рамках вселенной и вечности.
Если мало что уцелело из пройденного вашей семьёй до вас, не унывайте. Во-первых, что-то обязательно отыщется в семейных и государственных архивах, ЗАГСАх, интернете. Во-вторых, вы можете начать с себя, и тогда потомки вспомнят вас добрым словом. Делитесь историей семьи с детьми и внуками с самых малых их лет, сделаете им бесценный подарок на всю жизнь. Только не молчите, цена молчания слишком высока, иногда так высока, что не хватит никаких средств, чтобы её оплатить.
***
Когда несколько лет назад в течение недели решалось, буду ли я жить дальше, мои ощущения выплеснулись в эти строчки. Неожиданным оказалось, что в такой момент вспоминаются самые близкие и родные люди, которые, может быть, тогда меня и вытянули из пропасти. Чем их больше, тем на земле ты стоишь крепче.
«Утро. Полоски солнца на дощечках паркета в коридоре. А выше — сказочный зелёный сундук, расчерченный узкими изумрудными и золотистыми металлическими ленточками. Вчера его ещё не было. Засов кованый, похожий на огромный золотой ключик, продевается через три больших петли… Это к нам приехала жить моя бабушка. Тихонько скольжу мимо на носочках. Мне пять лет.
Среда, февраль. Лютая стужа. Я не хочу кидать землю в могилу. Не просите меня, я не хочу своими руками закапывать мою маму. У меня больше нет ничего внутри, поэтому я не плачу. Мне шестнадцать.
Отстрижена и оставлена в парикмахерской коса – как когда-то сделала мама. Перед зеркалом рассматриваю выпирающие ключицы — как у мамы. Во сне она всегда живая, и я не хочу, чтобы эти сны закончились. Иначе я забуду её лицо. Мне двадцать.
Внизу снежные горы, построенные у роддома уставшими дворниками. Смотрела и буду смотреть на эти окна. Но только сейчас — из них. Воскресенье. Самое главное и лучшее отныне вне меня, но рядом со мной. Я навсегда теперь мама. Мне двадцать шесть.
Снова февраль. Колёса поезда стучат и стучат, сматывая нить лет на катушку. Долго бреду по бесконечным улицам, чужим, незнакомым, равнодушным, оставляя позади тысячи дней разлуки. Среди одинаковых окон ищу одно. Среди всех дверей – единственную. Много лет назад в этот день умерла моя мама. Сегодня я найду свою бабушку. Мне двадцать восемь.
Новый год. Всю бесконечную праздничную ночь рядом умирает мой папа. Деда Мороза нет, теперь уже точно. Я круглая сирота. Тридцать семь.
Вчера я стала старше мамы. Самое красивое сегодня утро. Самое тёплое сегодня солнце, самое синее небо. Такая красивая жизнь… Сегодня врачи объявят мне приговор. Неужели это я? И неужели – всё?
Волшебный сундук в солнечном луче, воскресный снег и сопящий кулёчек у груди, бабушкина любовь, есть вещи, которые спасают. Сегодня мне — этот билет. Только бы он никогда не растаял, этот летний Дед Мороз, только бы успел ко всем…пусть будет – воскресенье».
