Когда говорят, что стихи не читают, с этим можно поспорить. И уж точно это не относится к Егору Сергееву, у которого целая армия поклонников. Егор, студент медфака ПетрГУ, в нашем прошлогоднем конкурсе одного стихотворения «Во весь голос» получил приз зрительских симпатий. Публикуем его стихи, написанные в 2011 — 2012 годах.
АЛИСА
Алису снова разбудят быстро, похитят грубо.
Что вы хотите в пятнадцать часов утра?
А в стране чудес не берут кредитов, не лечат зубы.
Не спешат работать и умирать.
Алиса в офисе, не смешно ли?
Что на глазах у тебя за краска, зачем так делать?
А в стране чудес не бывает пятниц и алкоголя.
Не бывает белых воротничков, каблучков и нервов.
По вечерам она к барной стойке подходит первой.
Те, что знакомятся с ней — им нет ещё и двадцатки.
А в стране чудес её ждёт седеющий мистер Кэролл.
И что-то пишет в своей кончающейся тетрадке.
«Алиса, брось, приходи домой, здесь готов обед.
Да на что сдалась тебе эта глянцевая работа,
этот чёртов
политехнический факультет?
Куда пойдёшь ты потом, мой свет?
Какому бедному турникету подашь монету
на пропитание и пропитие?
Ты с этим миром ведь несравнительна,
он обидит тебя. Он больше и победит тебя.
Это глупость, а не война.
По ночам мне снится, что ты беспутна и голодна.
И я прошу тебя,
как просить могут лишь родители —
дочь Алиса, не будь одна».
А в стране чудес началась весна.
И Чеширский кот под окном полночи поёт о Питере.
Алиса греется в старом свитере,
по квартире пускает дым.
Это трубка мира со всем холодным и не родным.
Додымит и будет об стол погашена.
И Алисе кажется вдруг не страшным
ступать на кроличий ровный след,
не боясь ни сбиться, ни наколоться.
Не страшно падать на дно колодца.
Двора-колодца.
Когда внизу тебя ждёт сияющий Wonderland.
Алиса падает вниз.
Алиса падает
и смеётся.
НЕ ВЕДАЯ, ЧТО ТВОРИМ
Так первая звезда открывает двери для новой эры.
Так золото и меха возлагают ниц, как перед царём.
Так мать улыбается, сидя у колыбели.
Ещё не предполагая, что его ждёт потом.
Так волосы мокнут в тёплом речном течении.
Так скатывается с плеч голова крестителя.
Так тысячи замирают, внемля
истинным изречениям.
Так
разливают любовь по чашам
слепые земные жители.
Так воскресают мёртвые,
обретают здравие прокажённые.
Обращают воду вином из погреба.
А по ней шагают потом без обуви.
Так входят в город,
Так встречают праздником, всюду видимым.
Так топла встаёт лишь за взглядом в очередь.
А потом горланит: «Распни, распни его!»
на залитой потом центральной площади.
Так
они забивают гвозди в ладони божие.
Трескаются по швам вековые храмы их.
В горле повисло комом:
«Да что же,
что же вы?!
Неужели мало вам было раненых?»
Так он воскресает
через два дня на третий…
Доказав, что каждый был им любим.
И, уйдя на небо, всё так же светит.
А мы так же ждём его сквозь столетья.
Как всегда не ведая,
что творим…
БАБУШКА
Нет,
я наверное слишком редко звоню ей.
Слишком редко интересуюсь, как там здоровье.
А она постукивает себе спицами
и тоскует
вечерами в большом деревенском доме.
Моя бабушка
родом с края давно забытого городскими.
Хотя не так далеко от Питера.
Её имя
хоть старомодно, но выразительно
и красиво.
Моя бабушка — Раиса Леонидовна.
Она живёт уже с самого детства здесь.
Она видела смерть детей и рожденье внуков.
И даже правнуков двое есть.
Чуть-чуть её
в их сердечных стуках.
Чуть-чуть в их генах,
в крови,
в поступках,
в извечных темах,
в случайных шутках.
Одна восьмая души
в малютках.
Ей нет цены,
подрастут — поймут так.
Что до меня,
я всегда был чем-то особенным.
Или по-крайней мере мне так казалось.
Довольно часто мы с ней ругались,
довольно много о чём-то спорили.
Но всё само собой понималось —
мне потихоньку, а ей с задоринкой.
Я так надеюсь,
что улыбаясь,
она подумает обо мне.
Одна четвёртая часть,
вплетаясь
в мой ген,
поможет в любой войне.
Я так надеюсь
что улыбаясь,
она
подумает
обо мне…
ГОСПОДИН ПРЕЗИДЕНТ
Господин президент,
я здесь от имени большинства ваших верных слуг.
От тех бурно рукоплескал вам
в сто сорок шесть
миллионов рук.
Пока не стали вы
как из стали —
монументальным
и дальним
вдруг.
Господин президент,
мне двадцать.
У меня есть мама и лучший друг.
Я мечтаю стать кардио-
терапевтом
и уехать в Санкт-Петербург.
Чтобы прожить там ещё как минимум сорок лет.
Счастливых,
бойких,
без задней мысли про пистолет
и то,
что выхода больше нет.
И то, что нечего на обед…
И то, что сын с автоматом где-то
в горах
считает боекомплект.
Давайте сделаем это вместе,
господин президент.
Давайте представим,
что мы теперь как одна семья.
Что вы не лучше ничем,
чем я.
Что ваш серебрянный шлем теперь — не корона,
а лишь броня.
И мы стоим под крупнокалиберными патронами из огня.
Вы не прикроете и меня?!
Я продолжение
вашего
государства.
Вы научили меня быть вежливым к иностранцам,
но вы забыли,
что иностранцев
необходимо учить быть вежливыми ко мне.
Мы жили здесь.
На своей земле.
В сто сорок шесть миллионов пёрышек на орле
двухголовом.
И рождены мы не для коленных поклонов
перед
мечом и словом
других.
Мы есть Россия.
Страна святых и непокорённых.
Сплочённых,
сильных
и молодых.
И я хочу,
чтобы вы услышали моё слово.
Чтобы подкинули зашифрованной телеграммой
под дверь письмо вам.
Конверт
с орлом двухголовым.
Новым.
Мы ждём, что мир скоро будет новым.
Так и внесите
в свою предвыборную
программу…
ТРЕУГОЛЬНИКИ
А он стоит на вокзале пьяный, да брови домиком.
Пытаясь сдерживать то ли поезд, то ли скупую.
Все эти пафосные романы
про треугольники
писали бездари, недоноски и пустоплюи.
«Вот то ли дело — по-настоящему так ввязаться!
Живу с одной, а люблю другую.
И обе —
любят меня, засранца.
Напрополую.
Глядят серьёзно.
Одна ревнует,
вторая любит поиздеваться.
А я целую обеих в губы и сплю с обеими,
но признаться —
скорее пуль две обоймы вбей в меня,
чем признаться.
Скажи, куда мне теперь деваться?
Слепой художник!
Рисуешь ноги старухам стройные,
кожу вафельную…
А можешь —
чтоб треугольник, но чтобы правильный?
Чтоб довольны в нём все три грани
и три вершины,
соединённых неразличимо и гениально
тобой
в единую
изумительную фигуру…
Не можешь…?»
Долго и долго курит.
И всё стоит на вокзале, грустный, да брови домиком.
«Все эти пафосные романы
про треугольники
писали трусы и алкоголики…»
Одна звонит ему на мобильный —
он снова сбросит и удалит.
Вторая — в поезде. Вот он длинный
гудок.
Вершина и грань
вдали.
Когда он уйдёт,
у него будет такое чувтсво,
что где-то,
вздрогнув, упал без пульса
уже слепой
Сальвадор Дали.
FIELDS OF GOLD
Тебе нравится что-то тёплое,
что-то тёмное
в полуночных кафе и джазе том.
Если б любовь измеряли
тоннами,
я бы родился на свет «Титаником».
Ты остаёшься смешной и ветреной,
стреляя взглядами с эскалаторов
мне в лицо.
Если б любовь измеряли
метрами,
я бы замкнул этот шар экватором,
как кольцом.
В конце концов все возьмут свой бинго —
с тобою будут твой джаз и блюз
до последних нот.
Если б любовь измеряли музыкой,
я наверное
стал бы Стингом.
И по ночам бы тебе наигрывал
Fields of gold.
ХРАНИТЬ МОЛЧАНИЕ
Не по средствам, но
непосредственна
и единственна,
как весеннее
равноденствие…
Всё, что есть о тебе —
всё здесь оно.
Перелистывай,
как-нибудь сидя между
рельсами.
Между кризами.
Между лезвиями.
Болезнями.
Не погибнем, так покутим.
Между тысячами артистов —
мы не железные,
мы — причисленные
к святым.
Бог боится за нас двоих,
а за человечество
соболезнует
нам же в письмах.
агентство ИТАР-ТАСС.
Всегда с одним послесловием на прощание:
«Вы имеете право любить и хранить молчание.
Всё остальное будет использовано против вас».
ВЕЩ ДОКИ
Ну как ты там?
Прости, что спрашиваю.
Не знаю, важно ли это, но
я нормально.
Правда.
Учусь у старших
по пятибальной,
а также вкалываю в реальном
режиме ада.
Там жизнь не факт,
а скорей награда.
За все старания всей бригады.
Одна награда.
Тут всё не так, как в других местах.
Из окон видно бензозаправку,
часовню, морг,
а на небе гладкая,
как халаты у докторов,
разлилась луна.
Таким безличным немым фотографом.
Тут ночь без сна.
Бывает, бабушки видят ангелов на балконах,
и ты пускаешь им кортизон по такой исколотой,
тонкой вене,
а взгляд по стенам.
По всей палате и на балкон.
«Пошли вон, крылатые. Пошли вон.
Творите правды не в мою смену».
Так и живём.
Доктора раздают зарплату на «Grant’s» и жён.
Сёстры любят порой поплакаться телефону
о том,
что сын пятилетний дома один с отцом.
Санитарки,
чьи связки громки,
все курят тонкие…
Я фаланги сломал о кромки,
сбавляя громкость
заевшей плёнки.
Чтобы не выл о твоём отсутствии,
желая в мозге заткнуть оратора.
Вот только сны мои…
Сны.
Вещ доки.
Ты их возьми, когда будет суд со мной.
Чтоб в ноги бросить их прокуратору.
