Когда бы я ни открыла эти страницы, в отчаянный мороз или короткое северное лето, она всё продолжает идти сквозь азиатские пески под палящим солнцем и палящими взглядами людей другой веры.
Друг мой, это не книга; прикасаясь к ней, ты прикасаешься к человеку…
Уитмен
Рукописи не горят. А ещё они не тонут, не истлевают и не развеиваются в пыль. И даже написанные много лет назад за тридевять земель на чужом языке они всё равно находят дорогу ко мне.
Впервые я обнаружила несколько глав этой книги, переведённых на русский, конечно же, в интернете. Из них я впервые узнала о существовании моей троюродной прабабушки, её удивительной судьбе. Детство в Петербурге, учёба на медицинском факультете в Швейцарии, научные исследования по анатомии, физиологии и эмбриологии в ряде европейских стран, отказ от успешной карьеры ради долгих лет миссионерской деятельности в разных уголках мира и самая активная добрая помощь обездоленным и обречённым везде.
Моя племянница, ныне живущая в Торонто, в том самом месте, где остановилось сердце Евгении Карловны Майер, и родившаяся с ней в один день 30 ноября, отыскала её труд в Великобритании и привезла в Карелию. Таков был путь этой книги ко мне, в чём-то схожий с непростой дорогой, пройденной ею самой.
Через 60 лет после написания книга нашла дорогу ко мне
Позднее у меня появилось и первое прижизненное издание 1942 года. Оно было приобретено сыном знаменитого писателя Грэма Грина Фрэнсисом Грином, многие годы помогающим российскому «Мемориалу», и подарено мне активным деятелем этого общества Ириной Ивановной Осиповой. Так что я держу в руках такую же книгу, что когда-то держал и сам автор.
Большая часть «Приключений с Богом» посвящена четырнадцати годам христианской работы Евгении Карловны Майер в странах Азии. И теперь, когда бы я ни открыла её страницы, в отчаянный мороз или короткое северное лето, она всё продолжает идти сквозь азиатские пески под палящим солнцем и палящими взглядами людей другой веры. Совершенно одна, не представляющая никакое русское или иностранное миссионерское общество, поддерживаемая лишь друзьями. Вот только она никогда не чувствовала себя одинокой.
Первое издание 1942 года! И у меня оно есть
В эпиграфе строки Ветхого Завета – «И услышал я голос Господа, говорящего: кого Мне послать? и кто пойдет для Нас? И я сказал: вот я, пошли меня». Так просто был сделан этот выбор. Идти туда, где нужнее, сверяя свои действия с внутренним ощущением его воли и находя подтверждение правильности пути во внешних событиях.
Какой она была, так важно понять для меня.
Бесстрашной, отважной, сильной. Настойчивой и предприимчивой. Предусмотрительной и умной. Бывая в таких опасных местах, как трущобы Хитрова рынка, страны ислама, пустыни, каторги Сахалина, пароходы паломников в Мекку, советские тюрьмы, она уцелела.
Умеющей говорить с людьми, и не только потому, что знала 22 языка! Видимо, знала главный – язык сердца, а потому её понимали и сильные мира сего, и стоящие на дне. Она была человеком, дающим надежду и дарящим свет, помогающим другому увидеть его даже в темноте каторги и тюрьмы, даже перед лицом смерти. Человеком самодостаточным – долгие месяцы и годы в своих странствиях и тюремных застенках она была ограничена в общении с близкими и друзьями. Живущим для других, но делающим это легко, без требования осознания её жертв, потому что была уверена – она выполняет своё предназначение. Она всегда и везде была сама собой и потому не испытывала страха ни в царских дворцах, ни в покоях губернаторов, ни в песках Азии, ни в кабинетах следователей, ни в тюремной камере.
Она совершенствовалась всю жизнь. Улучшала знание языков, посещала новые города и страны – Германию, Швейцарию, Францию, Англию, Палестину, Канаду, Америку, Туркестан, Петербург, Москву, центр России и её окраины, общалась со множеством очень разных людей. Она всегда была готова не только учить, но и учиться.
Несмотря на трудные и тяжёлые дни, находила силы, ночуя под открытым небом, любоваться звёздами и, слушая птичьи голоса, ощущала себя естественной частью мира, принадлежащего и ей, состоящего и из неё. Она в него органично вписывалась, а он… он не мог без неё. Потому что и миру ведь надо на что-то опираться в своём бесконечном движении!
Книга на французском языке
«Со времени моего появления в Туркестане в 1910 году я была предметом удивления и даже подозрения со стороны российских чиновников, которые благодаря моим высокопоставленным друзьям не могли помешать сеять год за годом добрые семена слова божьего на этом огромном и ещё невозделанном поле мусульманских земель».
Речь идёт в первую очередь о губернаторе Москвы В.Ф. Джунковском и его сестре, Евдокии Фёдоровне, фрейлине царского двора, являвшейся главой Общины сестёр милосердия св. Евгении и одного из отделений российского Красного Креста. «Оба они в течение многих лет помогали мне авторитетом их имён и положения, открывая не одну закрытую дверь на Сахалине, в Сибири, в трущобах Москвы и теперь в Туркестане. Я считала их Богом данными друзьями в моей пионерской работе, которая, без их участия, несомненно, уже давно привела бы меня в казематы одной из царских тюрем». Ведь её необычные путешествия по Центральной Азии всегда были нежелательны для русского правительства, а с началом Первой мировой войны это умеренное недовольство переросло в откровенную подозрительность.
Всегда одетая в форму сестры милосердия, которая «повсюду на Руси любима и почётна, поскольку разве сестрица не была другом для всех, кто страдал?». А ещё ей доставляло большое удовольствие носить знак Красного Креста, потому что именно крест лежал в основе её служения.
Она умела обходиться малым. Собиралась быстро – походная раскладная кровать, резиновая ванна и заплечный мешок, куда умещались все остальные вещи.
Научилась часами путешествовать на арбе по пустыне, для чего необходимы терпение и опыт. «К счастью я владела и тем, и другим», – пишет Евгения. Ей очень помогала «хорошая природная топографическая память, которая ещё более развилась и отточилась во время частых путешествий».
«Был ещё один приём в моей тактике вступления «во вражеский лагерь», если такой и вправду был – вступление без промедления, решительное и бесстрашное».
А это издание на шведском
Испытывала ли она страх? Да. И молила о храбрости, «устах и премудрости». «Это не был страх за собственную безопасность или страх от необходимости одной войти в город, где мой голос будет первым, назвавшим имя Иисуса перед лицом его жителей. Нет, моё сердце тяжелила ответственность понимания того, что я послана в этот город волей Божьей и должна найти того человек, к которому обращены Его послание и призыв».
Она говорит о себе: «Я привыкла слушать внутренний голос». И потому проявляла порой непонятное упорство в достижении цели, казавшееся окружающим сумасбродством и пустым упрямством.
«Что это? Что за ерунда? Как может женщина, практически в одиночку, даже подумать о путешествии через эту безжалостную пустыню, да ещё в это время года, в самый разгар неистовой летней жары? И для чего, и зачем существуют такие невменяемые люди?»
А она путешествовала.
Имея с собой лишь коробку с книгами, плед, запас хлеба и воды на сутки и несколько дынь, часами переправлялась на плоту, о борт которого мелодично плескались волны Амударьи, почти касалась шелковистых тел лошадей – больше сесть было некуда, любовалась проплывающими мимо песчаными дюнами и белостенной крепостью, окружённой великолепными садами. Осознавая – «надо всем этим был мир, и потому всё было прекрасно».
Но вот водная часть маршрута окончена, впереди пустыня.
«Мы с проводником и повозкой остались одни и были готовы начать свой путь. Я укрепила коврик на доске между высокими колёсами арбы, держась за которые смогла вскарабкаться на своё место. Мои пожитки и коробка с Писаниями разместились сзади вместе с небольшим запасом сена для нашей лошадки. Всё это было проделано в полном молчании, поскольку мы ещё так и не поняли, на каком же диалекте сможем общаться во время нашей долгой поездки. Я разместилась на сиденье по-восточному, мой проводник взгромоздился передо мной, и мы тронулись в путь с молитвой к одному и тому же Богу – от мусульманского и христианского сердца».
Легко понимая и говоря, например, на литературном персидском, она порой испытывала трудности в повседневной жизни, где в ходу были диалекты. Поэтому знала: в течение нескольких дней путешествия по пустыне вряд ли сможет объясниться с проводником или понять его. «Итак, я буду не только одинокой, но и практически немой и глухой!». И всё-таки через некоторое время «мы с возчиком смогли немного пообщаться, и этого было достаточно, чтобы невзгоды нашего путешествия связали нас дружескими чувствами».
Очень часто её предприятия, как и этот переход через пустыню, могли окончиться трагически. Несколько чашек горячей солёной воды за сутки и ни крошки хлеба, «но что ещё хуже – нам нечем было кормить бедное животное». Песчаные бури, ни тени, ни укрытия, ни надёжной дороги под ногами. Вот и «вода давно закончилась, рот и глаза были полны песка, губы потрескались, и когда я случайно взглянула на проводника, пришла в шок от его вида. Его лицо было тёмно-синим и высохшим, как у людей, умирающих от холеры! И я поняла, что так же выгляжу сама».
А вы могли бы ехать в такой арбе?
Всё это, однако, воспринималось незначительным по сравнению с главным в её жизни. Чтобы преодолеть эти неимоверные испытания, ей было достаточно малого. «Я вытянулась на скамейке арбы и подставила своё измученное тело прохладному ночному воздуху, а свою душу – в сладкое присутствие моего Господина».
Внешние обстоятельства имели мало влияния на её внутренний монолог с собой и Богом. «Я провела бессонную ночь в высокой двухколёсной арбе, в большом дворе караван-сарая, где крысы перепрыгивали через меня и сопели собаки. Я размышляла об ответственности несения слова Божьего мусульманам, о том, что из посеянного попадёт на бесплодную почву, а что прорастёт, какие опасности подстерегают меня на этом пути. Но вместе с этим в моём сердце была глубокая радость и покой. Меня окружала лунная безмолвная ночь, ветер нежно перебирал листья высоких тополей, сладкое многоголосье соловьёв и щебет полусонных птиц убаюкивали, земля отдыхала. Я ощущала присутствие Того, кого любила и кому служила и, казалось, что вся окружающая земля и небо, и все живые существа слились в единой песне благодарности, которая переполняла и моё сердце».
Даже в маленьком тюремном дворике, рядом с помостом для виселиц и солдатом, держащим ружьё наизготове, она умела «чувствовать свободу, небо высоко надо головою и радость в сердце».
Как бы «не ослабевала и не цепенела её душа, внутри всегда жила одна клеточка, находившаяся в постоянном контакте с Богом».
Интернет сообщает: в одной из библиотек Базеля книга моей бабушки стоит на этой полке
Переболев малярией, тифом, она чудом избежала холеры. «Холера протекала в самой тяжёлой форме, так как все заболевшие умирали. Был момент, когда мысли об этом вызвали во мне дрожь, но Господь помог мне её превозмочь. Несмотря на две сделанные ранее прививки, оказалось, что я восприимчива к этой болезни. Но вместе с обязанностью и привилегией помогать тем, кто поражён ею, Господь одарил меня полным спокойствием и забвением себя самой».
Ещё чаще опасность грозила от людей.
Однажды пригласив её, русский консул вежливо, но очень серьёзно сообщил, что к нему обратились муллы Старой Бухары с жалобой на её посещения города и распространение литературы, запрещённой для мусульман. Они предупредили, что в следующий раз Евгения будет изгнана из города палками и камнями.
«Консул поинтересовался, есть ли у меня разрешение на свою деятельность. Я предъявила его, ежегодно получаемое у московского губернатора и действительное «на всей территории Российской Империи и на любом языке». Но консул хотел знать, имею ли я разрешение посещать именно Бухару. Я ответила, что не имею и, поскольку это автономия, я не нахожусь в ней под российской юрисдикцией и вольна следовать лишь указаниям свыше на свой страх и риск».
Ощущая внутреннюю необходимость побывать в Афганистане, Евгения «обратилась к губернатору Туркестана, генералу Самсонову, и не вполне осознавая в тот момент экстраординарный характер своего требования, попросила разрешения пересечь Афганистан. Генерал стал апоплексически красным и произнёс: «Вы хотите быть повешенной на первом дереве?» «Отчего же?» – спросила я. И он ответил, гневно глядя на меня: «Потому что ни один христианин, ни один русский не может пересечь границу и остаться в живых». «Пусть будет по-вашему», – сказала я спокойно и покинула его. Но тогда же и там же я решила, что, с божьей помощью, сделаю всё от меня зависящее, чтобы попасть в эту закрытую страну».
Внимая своему внутреннему голосу, она предпринимала реальные шаги по осуществлению задуманного.
В этом случае Евгения Карловна начала изучение персидского языка. Будучи близким афганскому пушту, он должен был сделать возможным путь в эту закрытую страну. А ещё не один год пыталась попасть на пароходы, перевозящие паломников в Мекку. Ей это удалось (а было ли что-то, что ей не удавалось осуществить?!), в качестве сестры милосердия она была принята на судно «Иерусалим».
Вот он, пароход «Iерусалимъ»!
Разрешение пришло поздно, но за три часа оформив необходимые бумаги и собрав вещи, она уже села на единственно возможный, чтобы успеть к сроку, поезд из Петербурга в Одессу.
«Встретивший меня врач был не слишком любезен: «Почему вы прибыли столь поздно? И почему вообще мы берём вас на судно? Я не понимаю этого! Правилами нашей судоходной компании запрещено присутствие женщин среди медицинского персонала». Я ничего ему не ответила. Это был не тот момент и не тот человек, чтобы открывать перед ним жемчужины моего духовного опыта, но позднее, оказавшись на корабле, всему медперсоналу и офицерам я ясно дала понять, что нахожусь на службе у одного только Бога».
Паломники поднимались на судно в течение нескольких часов, число их доходило до тысячи. Всё это время Евгения стояла на трапе.
«Я встречала тревожные лица дружеским словом, глядя на них ободряюще и приветливо. Каждому на его языке объясняла, что сопровождаю их, чтобы оказать помощь заболевшим, и получала доброжелательный ответ. Без сомнения, впредь для многих красный крест моей формы стал мостом между ними и христианами вместо – как было ранее – знака разъединения.
С утра первым делом я обходила все палубы и каждый уголок трюмов. Если кто-то недомогал, сопровождала его в медпункт для осмотра и рекомендаций и почти в каждом случае выступала в качестве переводчика. Затем приносила пациентам лекарства и объясняла, как их принимать. Они проявляли ко мне дружелюбие и доверие, которые я очень ценила».
Встретив среди паломников афганцев, она была рада возможности поближе узнать их и даже за пределами Афганистана выразить христианскую любовь и человеческую симпатию к этим людям. «Стена подозрения была сломана, и с этого мгновения они осознали наше человеческое родство».
Взаимопонимание Евгения Карловна умела находить с любым. И не только с людьми. Чего стоит вот этот рассказанный ею поразительный эпизод.
«Экипаж состоял из офицеров, двух фельдшеров, двух врачей и десяти санитаров. За исключением горничной, я была единственной русской христианской женщиной на борту судна. Мне предоставили холодную и мрачную каюту, в которой я проводила только ночные часы, но и те в компании крыс. Особенно мне запомнилась одна, нора которой была в стене над моей головой, и которая в очень доверительной манере не однажды за ночь прыгала на мою голову как на ступеньку перед своим жилищем. Как-то ночью, ощутив удовольствие от неожиданного тепла и опустив руку в поисках его источника, я обнаружила большую крысу, поместившуюся между мной и стенкой каюты. Я оставила её там не потревоженной, в этот момент мы были друзьями, помогавшими получить немного взаимного тепла».
Порой с животными общий язык найти было легче, чем с людьми.
В тюремных камерах Советской России, куда она была заключена в 62-летнем возрасте, уголовницы, ненавидя пожилую женщину за стойкость духа и убеждений, не раз травили и изводили её, но и они в конце концов с удивлением и уважением отступали.
В одной из тюрем её пути пересеклись с шестью православными монахинями, арестованными за религиозные убеждения. Узнав об этом, Евгения Карловна сразу же их посетила. Поначалу они «отказались видеть во мне родственную душу». Но сама Евгения никогда не отказывала в общении и помощи никому, и через некоторое время и эта пропасть отчуждения была преодолена их общим решением, что все они дети одного Бога, Иисуса Христа.
Она узнала – люди объединяются перед лицом смерти, в глаза которой она глядела так часто! Как ей хотелось, чтобы они объединились и перед лицом жизни.
«Для меня три дня и три ночи прошли в том, чтобы помочь этим несчастным умереть. Здесь и теперь не было вопроса, мусульманин ты или христианин. Великий момент перехода в непознанное объединил и уравнял нас. Мы чувствовали, что ведомы сообща и вместе испытывали благоговение.
Снова и снова оживают во мне все сцены агонии и инстинктивного обращения к Богу – единый Бог для каждого была их вера, имевшая любое имя. Глубокая благодарность наполняла моё сердце за возможность разделить с этими душами их опыт одиночества перед лицом смерти, столь далёкими друг от друга по крови и языку, но поддержанными человеческим прикосновением и объединёнными в молитвах и последнем вздымании рук».
Вот и окончен трудный и опасный рейс, но не утрачена способность воспринимать красоту и уникальность мира, а, может, она даже становится от этих испытаний сильнее?
«Впечатление, которое на мой чувствительный к краскам ум произвело наше приближение к Джидде, было незабываемым – и самым прекрасным, когда-либо виденным мной на всех четырёх континентах. Мы прибыли на рассвете. Картина, коснувшаяся моих глаз, обращённых на Восток, была такой. Утреннее небо нежно розовело, незаметно сменяясь лёгкой голубизной, тёмно-коричневая гряда неприступных гор прятала Мекку от наших взоров, влево и вправо тянулась жёлтая пустыня, и прямо перед нами вставал весь выстроенный из кораллов светло-серый город Джидда. На фоне неба выделялись чёткие и строгие контуры стен, минаретов, громоздкой тюрьмы и типичных узких, от 6 до 8 этажей, арабских домов – молчаливых, таинственных, негостеприимных. И перед этим сумрачным таинством протянулось Красное море, – но нет, не красное, а нежнейшее кристально-зелёное с белыми коралловыми пляжами, видными сквозь толщу воды – эта сказочная красота дерзко разрывалась тёмными терракотово-красными возвышающимися парусами турецких фелюг».
Город Джидда – предтеча Мекки и Медины. 1938 год. Фото W. Facey
Паломники прибыли в Джидду. 1906 год
http://qusaytoday.com/en/2011/05/old-pictures-of-jeddah/
Евгения была уверена, она находится «в нужном месте и на правильном пути», она знала – не всякое зерно упадёт на благодатную почву, не всякая работа, начатая в сердцах людей, продолжится, но верила, что что-то из посеянного обязательно прорастёт и принесёт свои плоды.
Ещё одной из выношенных и осуществлённых ею идей было открытие медицинского диспансера в Джидде. Одна в 6-ти этажном доме с крысами, ящерицами и муравьями, она была первой поселившейся там христианской европейской женщиной. «По-русски во всём городе говорили только трое. Я, татарский драгоман и русский консул. Моё появление ошеломило его – женщина, одна, действительно настроенная жить в городе и оказывать медицинскую помощь паломникам и христианское влияние в самом центре ислама?!”
“Приятным маленьким компаньоном в одиночестве таинственного пустого дома стала для меня маленькая шафранового цвета собачка с Явы, присланная на время врачом итальянского консульства. Мы тепло дружили с маленькой леди”.
-001-550x366.jpg)
Может быть, дом, в котором она жила, был похож на этот? Фото Shadia Alem
Поразительный факт, что она действительно собирается тут остаться, свободно одна передвигается среди множества паломников, проходя ежедневно туда и обратно по базару с добрым словом и вежливым поклоном – эта новость мгновенно распространилась по всему городу. «Я решила с самого первого дня не показывать признаков страха, а вести себя так, как будто нахожусь среди доброжелателей, хотя каждую минуту я осознавала, что только Бог может защитить меня от нападения одного или многих из десятков тысяч фанатично настроенных мусульман».
«Мой диспансер и посещения пациентов на дому были единственным способом для местных женщин получить медицинскую помощь.
Обращалось огромное количество беднейших женщин, они были дружелюбны и полны доверия. Они приходили группами, с шумом и весельем заполняли приёмную. Все в длинных чёрных одеяниях, в чёрных паранджах, только одни глаза были видны. Говорили все и одновременно, жестикулировали, касаясь моих рук и груди, производили много шума браслетами на руках и ногах, которые дополняли огромные кольца в ушах и носах. Они всегда начинали свои жалобы с крика: «Все, все больны». Было очень сложно расспросить их о болезни, тем более я не вполне понимала диалекты. Приходилось полагаться на внимательный осмотр и весь свой опыт. Не однажды я доходила до такой степени усталости, что в глазах у меня всё расплывалось и казалось красным. 1030 зарегистрированных обращений, и только одна ошибка с моей стороны, и это практически при незнании языка!
Нас окружала атмосфера дружелюбия, а иногда настоящей тёплой симпатии. Я надеюсь и даже верю, что бедные пленные души почувствовали: эта первая встреченная ими белая женщина настоящий друг своих менее счастливых сестёр».
Во время пребывания в Джидде ей угрожали, кидали камнями, иногда готовы были разорвать в клочья и даже убить. Главный медицинский инспектор плюнул в неё. «После объявления последним мне войны, единственный аптекарь города перестал готовить для богатых дам лекарства по моим рецептам. Он даже пытался скомпрометировать меня в глазах пациентов, пытаясь добавлять в прописи алкоголь, прекрасно зная, что он запрещён для них, и я никогда его не прописываю.
Джидда. Кварталы старого города. David Howell
Мне говорили, что богатые леди желали, чтобы я сопровождала их в Мекку и там лечила так же, как дома. Это были прекрасные новости! Я даже стала надеяться, что это осуществится. И обратилась к мистеру Упсону, чтобы он написал на своём прекрасном арабском письмо главе Мекки с просьбой разрешить мне посетить город. Моей сердечной болью этих трёх месяцев было только то, что такая работа первопроходца доверена мне, простому фрилансеру, а не подготовленному профессиональному миссионеру с хорошим знанием арабского или полноценному медработнику. И почему эти ответственность и привилегия предоставлены именно мне? Потому ли, что я дерзала просить об этом Господа? Да, лучше попытаться и не справиться, чем упустить драгоценную возможность от боязни рисковать! А потому такое письмо главному инспектору по здравоохранению в Мекку я всё-таки отправила».
«Убеждение всей моей жизни, моего рискованного служения в разных уголках мира, что каждый шаг, сделанный во враждебной душе, имеет особую духовную значимость, и даже если он кажется неудачным, в небесной канцелярии и он будет отмечен как шаг вперёд.
Это залог великого дела, которое сможет завершить более подготовленный воин.
Эта уверенность поддерживала, вдохновляла и укрепляла меня во время многих одиноких лет пионерской работы – ни одно усилие на указанной дороге не может быть полностью бесполезным».
Долгие месяцы опасных путешествий требовали отдыха.
«Установилась поздняя осень, и настало время осесть в одном из крупных городов Туркестана, где я могла бы заняться изучением языков.
Я ощущала неимоверную усталость от летней работы: от обилия бесед и сражений с железной стеной ислама, от сопротивлений и насмешек, от попытки читать, говорить и думать на таком огромном числе разных языков! Наиболее необходимые – узбекский и фарси – были ещё недостаточно мною освоены. Всё моё тело ощущало трудности путешествий в первобытных природных условиях, исключительно жарких днём и холодных ночью, часто проведённых под звёздным небом, в недостатке пищи и сна. Всё моё естество, дух, душа и тело были иссушены, опустошены в страстных попытках «призвать многих» и если возможно – «спасти некоторых».
Но наряду со всей этой человеческой болью и страданиями, в моём сердце была радость от великой привилегии быть посланной провозвестником в мусульманские земли».
Всю книгу Евгении Карловны Майер не перескажешь, а в ней всего не опишешь. Первые главы – о служении среди ссыльнопоселенцев и каторжан Сахалина, последние – о стойкости в ссылках и заключениях. О допросах и угрозах револьвером, об усталом и измученном следователе, желавшем узнать именно у неё, есть ли жизнь после смерти. О её добровольном переходе в одиночную камеру тифлисской тюрьмы, где никто не мешал ей при слабом свете маленьких наддверных окошек стоя читать Писание. О личных досмотрах и обысках, о миске баланды, о голоде, холоде, о дощатых нарах, о шевелившихся от вшей волосах. О зимовке в глиняной землянке, без хлеба и керосина, с водой, принесённой в жгучий мороз издалека, с огромными промёрзшими поленьями, которые должна была распилить, о темноте, холоде, одиночестве. И читая признание одного из мучителей: «Майер всегда говорит правду», я испытываю преклонение перед ней, заряжаюсь её силой и чувствую невольную гордость от того, что мы с ней одной крови.
Книга Евгении Майер многократно переиздавалась и продолжает издаваться вновь
Ещё один вариант её удивительных воспоминаний об опыте сестры российского Красного Креста в прежней и новой России
В аннотации сказано: «Как и следовало ожидать, эта удивительная женщина написала поистине удивительную книгу. Она захватывающая, восхитительная, поразительная, волнующая. Если вам кажется, что такие прилагательные слишком сильны, не говорите так, пока не прочитаете последнюю строку».
Американскую исследовательницу Шерил Коррадо, вернувшую миру имя Евгении Карловны Майер, спросили, с каким историческим персонажем она более всего отождествляет себя. «С Дженни де Майер. Я действительно восхищаюсь тем, как она использовала свое образование и благородное воспитание, чтобы служить другим и делиться своей верой, и я многому научилась, изучая её жизнь. Надеюсь написать о ней книгу».
Уже и столетия поменялись, не только годы, а она всё идёт и идёт упорно вперёд, несгибаемая и неустрашимая, не фанат, не исполин, худенькая женщина с огромной верой и неиссякаемым добром к людям. Идёт сквозь время, невдалеке от меня, ободряя своим примером и зовя за собой туда, где хоть и труднее, но выше, и где кому-то надо быть, чтобы жизнь никогда не кончалась.
Примечание. Выдержки в тексте даны в переводе автора. Несколько глав книги, переведённых на русский, можно прочесть здесь: http://zhurnal-maria.narod.ru/ №№ 26, 27, 30,31 и 32. Прежде нежели они воззовут
