Марк Полыковский — поэт, переводчик. Бывший петрозаводчанин, уже более 20 лет живет в Израиле. Эту подборку своих стихов подготовил специально для нашего журнала.
***
Полупрозрачен утренний туман,
Колышутся в подслеповатой дымке
Деревья и кусты, трель невидимки –
Лесной пичуги, запахов дурман,
И паутинка в капельках росы,
Жужжанье пчёл, снующих до рассвета, —
Картина засыпающего лета,
Кем только ни была она воспета! –
И я, поклонник северной красы,
Люблю, когда природа увядает,
И лёгкий лист кружит и оседает,
И ткёт ковёр осенний листопад,
А губы тихо шепчут невпопад
Слова – их смысл давно забыт, наверно,
И кажется, их знаю только я…
С годами глубже жизни колея,
И всё, поверь, совсем не так уж скверно…
Уэльсская пастораль
Устилает туман до пояса
Луг с некошеною травой,
И коровы мычат в два голоса
На холме вон за той рекой.
На лугу пасутся овечки,
И бормочет по-кельтски, как встарь,
На камнях спотыкаясь, речка, —
Утро, уэльская пастораль…
Когда повеет сентябрём
Когда повеет сентябрём,
И тучами укроет небо,
И ивы финским серебром
Блеснут, и вкус ржаного хлеба…
Когда повеет сентябрём…
Когда повеет сентябрём,
И покраснеет вдруг рябина,
И дым пахучий над костром,
И клин осенний журавлиный…
Когда повеет сентябрём…
Когда повеет сентябрём,
Падёт над озером прохлада,
Когда ночами дальний гром
Затеет гулкие рулады…
Когда повеет сентябрём…
Когда повеет сентябрём,
И дол, и лес травинкой каждой
Напомнят нам: календарём
Уже намечен путь однажды…
Когда повеет сентябрём…
Когда повеет сентябрём,
И воздух станет невесомей,
Свои пожитки соберём,
И попрощаемся с Суоми…
Когда повеет сентябрём…
Золотые купола
Алле Шараповой
Золотые купола
Над Москвою,
И молчат колокола
В душном зное.
На Волхонке – Рафаэль
И голландцы,
Ну а мне мила пастель
Голодранцев
И Шемякинских уродцев
Пороки…
Купола под солнцем…
Где ж вы, пророки! –
В поднебесном золотом
Ерусалиме.
Ты о чем? – Да всё о том,
Путь, мол, длинный…
***
На Садовом кольце – каштаны,
Шорох шин и машин движенье,
Мне же застят глаза туманы,
Мне от них – головокруженье.
На Садовом – жаркое лето,
Солнце шпарит и чад бензина,
Я прищурю глаза от света –
Вижу снег безнадёжно синий,
Море, лес и мосток над речкой,
Глыбы льда, крутой перекрёсток
И цветок под стеклом со свечкой –
Однодневка тюльпан-переросток.
На Садовом – асфальт горячий,
На Садовом – толпа прохожих,
Я средь них, как слепец незрячий:
Нет средь них на тебя похожих.
Брюссельское кружево
На сорочке брюссельское кружево
Белой нитью сплетает узор.
Где-то голос – усталый, простуженный –
Заунывный ведет разговор.
Сам с собой, не слыхать собеседника,
Вьется слов монотонная вязь.
Вдруг дохнула зима, как из ледника,
Нарушая привычную связь.
Той зимой все мы были простужены,
Кашель вился клубами сквозь шарф,
И поземкою снежное вьюжево,
Прелых листьев канву разметав,
Все плело бесконечное кружево
Из снежинок, и ветра, и слов…
Что забылось, что сбылось, что сужено,
Что сулит пробужденье от снов?
Друзья уходят в никуда
Памяти Анатолия Гордиенко
Друзья уходят в никуда,
В страну, которой имя – вечность,
Где время – только бесконечность,
В страну, где вечная среда.
Беззвучен безучастный мир,
Застыло безучастно время,
Никто не вставит ногу в стремя
В стране, где нет ни арф, ни лир.
Остановился солнца луч
И ничего не освещает,
Но Гамлет монолог читает
О славном Йорике, беззвуч-
Но силясь произнесть слова…
Ему как будто бы внимая,
Сгустилась тишина немая,
Лишь мысль куда-то уплыва…
Знаки препинания
Я писал неуклюжие строчки,
Мне казалось – о чём-то важном,
Расставлял запятые и точки
Между слов на листе бумажном.
А ещё любил многоточья,
И дефисы, и восклицанья,
Знак вопроса совсем не прочь я
Был поставить – из состраданья
К белоснежным листам бумаги,
Как известно, на всё готовым.
Всё вы стерпите, бедолаги,
Всё, что выразить можно словом:
Боль, мечты, надежды, сомненья.
И ложатся за строчкой строчки –
Вечной памяти пробужденья,
Запятые, тире и точки…
Безумный сад
Я долго шёл и вот пришёл я в сад,
Полдня кружил, и нет пути назад,
И я спросил у ветра, как мне быть,
Куда идти, чтоб дом не позабыть,
И я кружу по саду день седьмой
И не могу найти пути домой,
Тропинок сеть – безумный хоровод,
Брожу по ним уже который год,
И время, ускоряет свой разбег,
Я в том саду свой завершаю век,
И освещает солнце этот путь,
Иду, но вдруг охватывает жуть,
Что тропками очерчен ведьмин круг,
И не помогут мне ни лес, ни луг.
И ветер только низко завывал,
И путь мой шёл уже меж диких скал,
Быть может, ветра вой и был ответ,
Но в нём я не нашёл ни «да», ни «нет»,
Я смог в безумный этот сад войти,
И нет теперь обратного пути,
Ни лист травы, ни ветер, ни ручей
Мне не ответят. Я уже ничей.
Кружа по саду до скончанья лет,
Я возвратиться не забыл обет.
Долгий путь
Натан Альтерман
Перевод с иврита
Трава под солнцем золотится,
Синеют глазки васильков,
В колодцах плещется водица,
Мой путь далек среди холмов.
Стоят, напоенные росами,
Деревья, устремившись ввысь,
Стоят они, умыты грозами, и я иду, иду покосами,
Мой путь далек – длиною в жизнь.
Коровы
Томас Стернз Элиот
Перевод с английского
Из тварей, расселённых Богом
В пределах Англии родной,
Я не терплю коров – в убогом
Непониманье. Ни одной!
Стою пред ней, как ангел чистый,
С трудом выдерживаю взгляд,
Скорее льдистый, чем лучистый,
Её глазища — сущий ад.
Я галстук не ношу багровый,
С автобусом совсем несхож;
За что же пялить взор суровый –
Я бледен, а не краснорож.
С презреньем можете заметить:
В корове углядеть врага
Позорно. Я ж готов ответить,
Что слаб, а у неё — рога.
Всего же больше опасаюсь
Бродить с селянками в лугах
И слушать их рассказы, каюсь,
Из жизни тёлок, о быках.
С селянами коровы кротки,
Бегут, едва завидят кол,
Я ж вырос в городе, я робкий,
Не верю в этот ореол.
Не испугаюсь злого рога,
Когда один хожу в полях,
Напрасно тёлка смотрит строго –
Все помыслы потерпят крах.
Корова лучше – за забором,
Ну пусть хотя бы за плетнём;
Я не готов стать матадором,
Дам дёру – всё гори огнём!
А то укроюсь где повыше:
На дубе или же на крыше.
Cows
Of all the beasts that God allows
In England’s green and pleasant land,
I most of all dislike the Cows:
Their ways I do not understand.
It puzzles me why they should stare
At me, who am so innocent;
Their stupid gaze is hard to bear —
It’s positively truculent.
I’m very inconspicuous
And scarlet ties I never wear;
I’m not a London Transport Bus,
And yet at me they always stare.
You may reply, to fear a Cow
Is Cowardice the rustic scorns;
But still your reason must allow
That I am weak, and she has horns.
But most I am afraid when walking
With country dames in brogues and tweeds,
Who will persist in hearty talking
And stopping to discuss the breeds.
To country people Cows are mild,
And flee from any stick they throw;
But I’m a timid town bred child,
And all the cattle seem to know.
But when in fields alone I stroll,
Oh then in vain their horns are tossed,
In vain their bloodshot eyes they roll —
Of me they shall not make their boast.
Beyond the hedge or five-barred gate,
My sober wishes never stray;
In vain their prongs may lie in wait,
For I can always run away!
Or I can take sanctuary
In friendly oak or apple tree.
Рыжая белка
Рыжая белка с рыжим хвостом
Маленький рыжик нашла под кустом,
Маленький рыжик она посолила,
В банку большую его положила,
Белке теперь не страшны холода —
Есть у неё на всю зиму еда.
Многоножка
Сколько ног у многоножки? –
Много. И ещё немножко.
Ёж с ежихой
Ёж с ежихою в сапожках
Шёл пешком и шаркал ножкой.
От автора
Незатухающая память
Мне б хватило одной руки,
Чтоб по пальцам счесть и не сбиться, –
Города мои, городки,
Где бывал и куда возвратиться,
Может быть, через много лет
Так хотел бы опять – я знаю! –
Но ни клясться, ни дать обет,
Уподобив себя краснобаю, –
Нет! Увольте такой беды,
Сам вернусь, отринув сомненья,
Лишь сверкнут в небе три звезды,
Время, путь, скорость и направленье –
Рассчитаю всё наперед
И вернусь, умиротворенный,
В мыслях трезвый, не сумасброд,
Не смирившийся, но смиренный –
Я вернусь в свои городки,
Где прочувствовал всплески жизни…
Хватит пальцев одной руки,
Чтоб их счесть – от рожденья до тризны.
Это стихотворение я написал несколько лет тому назад для очерка о поездке в Японию. Но, разумеется, не только о Японии здесь речь, даже не столько, скорее, даже вовсе не о Японии. Речь – думаю, читатель уже догадался – идет о памяти, которая живёт во мне, живёт постоянно и непрерывно, будоражит, заставляет оценивать, взвешивать, проверять и поверять свои мысли, поступки, дела – жизнь, которая течёт, не останавливаясь ни на миг. И писать, выплескивая на бумагу или на экран монитора все эти хитрые, не всегда самому понятные переплетения мыслей. Так и рождаются стихи.
Скоро двадцать два года, как мы с семьёй живём в Израиле. Для меня это треть жизни, но ведь были ещё две трети, которые прошли в Петрозаводске – городе, где я родился, учился в школе, потом в университете, где работал, дружил, любил и был любим, где женился и где родились мои дети. Петрозаводск – город, который любил и продолжаю любить, город, в котором живут друзья, оставшиеся друзьями на всю жизнь.
Очень трудно возвращаться туда, откуда уехал. Впервые после отъезда я вернулся в Петрозаводск в 2000-м году, это был год 35-летия окончания университета. Начало апреля, слякоть, сменяющаяся гололёдом, серые дома, многие из которых давно не знали ремонта, а то и стояли с заколоченными окнами. Университет, в котором облезла не только краска на стенах, но и линолеум на полах в аудиториях зиял жуткими дырами. Люди с унылыми неулыбчивыми лицами куда-то спешили по своим неотложным делам. На всём печать запустения… Вернулся домой больным. Нет, не физически, но душевно.
Прошло ещё двенадцать лет, пока я решился вновь приехать в родной город. Конечно же, я понимаю, что мои впечатления – это впечатления туриста. Да, туриста более осведомлённого, но тем не менее… Я увидел город возродившимся от разрухи. И, что самое главное, – лица людей, прохожих, на которых уже не было тени печали и уныния, всё больше и больше улыбок. Ни с чем не сравнима радость встреч, подчас неожиданных, взаимного узнавания.
Я бесконечно благодарен друзьям, которые сумели организовать мой поэтический вечер в зале Национального музея Карелии, а также всем тем, кто на него пришёл.
Вдоль по улочкам памяти
Я бреду наугад…
Приближение старости
Или путь в райский сад?
Пусть это так и останется вопросом, пока жива память.
От редакции. Марк Полыковский – поэт, переводчик. В 1970 году окончил физико-математический факультет Петрозаводского университета, затем — институт патентоведения в Москве. Работал в Институте целлюлозного машиностроения, заведовал патентным отделом в Карельском филиале Академии наук. В 1991 году репатриировался в Израиль. Живет в городе Ашдоде, преподает математику в технологическом колледже. В 2009 году в Израиле выпустил первый сборник стихов «Ашдодский дневник». Стихи публиковались также в журналах «Начало» и «Русское литературное эхо» (Ашдод), «Иные берега» (Хельсинки), периодических изданиях Петрозаводска. В 2011 году в московском издательстве ЭКСМО (совместно с Аллой Шараповой) выпустил сборник переводов лимериков Эдварда Лира (Эдвард Лир. Книга чепухи. — М.: ЭКСМО, 2011), в том же году в издательстве «ЯникО» вышло миниатюрное издание избранных лимериков Лира (Эдвард Лир. Лимерики. — М.: ЯникО, 2011). В том же издательстве в виде миниатюры вышел перевод «кошачьего цикла» стихов Томас Элиота (Томас С. Элиот. Записки старого опоссума о котоведении. — М.: ЯникО, 2012 г.)
