Блок описал видения грядущих пожаров с позиции своего человеческого понимания. Большего он просто не мог знать и трактовал картинки, фрагменты грядущего так, как понимал их, наверняка достраивая, интерпретируя будущие битвы в своем поэтическом сознании.
Много лет мне не давали покоя блоковские «Скифы». Стихотворение хрестоматийное, и написано о нем вроде уже всё, что может быть написано, что де создано оно в течение двух дней – 29 и 30 января 1918 года, сразу же после окончания поэмы «Двенадцать» и что толчком к написанию «Скифов» послужил срыв мирных переговоров в Брест-Литовске…
«Тычь, тычь в карту, рвань немецкая, подлый буржуй. Артачься, Англия и Франция. Мы свою историческую миссию выполним. Если вы хоть „демократическим миром“ не смоете позор вашего военного патриотизма, если нашу революцию погубите, значит, вы уже не арийцы больше, – записал в дневнике Блок 11 января 1918 года. – И мы широко откроем ворота на Восток. Мы на вас смотрели глазами арийцев, пока у вас было лицо. А на морду вашу мы взглянем нашим косящим, лукавым, быстрым взглядом; мы скинемся азиатами, и на вас прольется Восток. Ваши шкуры пойдут на китайские тамбурины…»
Самому автору стихотворение впоследствии не нравилось, он видел в нем политический манифест, да и публичное исполнение «Скифов» обычно на манифест и тянет, если еще читают нараспев, с подвыванием… Вообще, большая ошибка критики – привязывать произведение к конкретному жизненному факту или биографии писателя, поскольку настоящая поэзия шире любой конкретики и, независимо даже от воли автора, прорывается в сферы предзнания. Стихотворение, однажды выпущенное в мир, продолжает жить автономной жизнью, а «Скифы» – местами поэма почти эротическая, в течение века явно переросшая саму себя. Блок был, безусловно, поэтом мистичным, но при этом еще и чувственным, отнюдь не аналитиком. То, что он напророчил, уповая на конкретную политическую ситуацию и воззрения Вл.Соловьева, вроде бы не сбылось в течение ХХ века, – Россия вновь приняла на себя удар с Запада.
Однако темпоральная прямая летит вперед, и пророчества иногда, странным образом трансформируясь, все-таки сбываются в далеко отстоящем будущем. Это отнюдь не образное выражение. Блок, помимо склонности к мистике, подобно Владимиру Соловьеву, у которого он и позаимствовал и образ Прекрасной дамы, вполне мог в 1918 году переживать некоторые видения. Голодное существование революционных лет этому способствовало. Пророчествовал же на фоне голода Велимир Хлебников – путем математическим и чисто мистериальным, и ведь все сбылось…
Вообще, что касается самоназвания «азиаты», по отношению к русским оно в принципе справедливо. И в нашей родственной близости раскосому племени виноваты отнюдь не монголо-татары, а явление гораздо более близкое, именно покорение Сибири Ермаком. В результате случилось не только нашествие русских на Восток – в сторону Волги пошла и обратная волна «доныне диких» племен. «Тунгусы» и прочие «друзья степей» растворились в русской массе, обогатив ее, помимо свежей крови, долей степной дикости и необузданностью, может быть, даже откровенной нелюбовью к порядку – последняя аукается до сих пор. Азиатская кровь труднорастворима, и она продолжает бурлить внутри нас, внутри России – женщины, готовой принять в себя и переработать «и острый галльский смысл» в виде еретика Вольтера, и «сумрачный германский гений» – в виде одного из «трех источников» Гегеля.
Подобная неразборчивость для России вообще-то плохо кончилась, она с радостью приняла в себя и призрак коммунизма… Можно даже сказать, что здесь Блок по-настоящему проговорился по поводу этой всеядности России. Женщины-сфинкса. Внешне бесстрастной, спокойной, лежащей с лениво прикрытыми веками, однако способной и показать когти. Чувственная любовь России к Западу, бывшая в советское время даже под запретом, однако так и не изжившая себя до конца, даже напротив – обернувшаяся откровенным товарным фетишизмом, та самая любовь становится открытой ненавистью, стоит только Западу заявить свои права. Россия в ответ настаивает на собственном праве жить, шипит, как дикая кошка, руководствуясь не рациональностью, а скорее инстинктом выживания. Именно ее иррациональность загадочна, притягательна для Запада, но вместе с тем ненавистна. «Да, так любить, как любит наша кровь, давно из вас никто не любит». Любовь – чувство иррациональное, не поддающееся анализу, поэтому для Запада попросту лишнее, как и многое другое из этого ряда, например, жертвенность.
Блок и не ударяется в анализ. Стихотворение его посвящено, собственно, гипотетическому последнему столкновению цивилизаций – азиатской и европейской, в результате которого западные ценности, которые так пестовала Европа, обращаются во прах. И все это – на фоне непоколебимого спокойствия России-сфинкса. Какие инфернальные видения посещали Блока в голодном 18-м году? Может быть, сцены продленного противостояния, растянутые на целый век вперед, которому предстояло вместить и Вторую, и Третью мировую, которая, собственно, уже идет пока в локализованном виде и в которую, сохраняя ледяное спокойствие сфинкса, так и не вступает Россия? Запад провоцирует, дразнит: «Проснись, зверюга! Ударь когтистой лапой!» – Сфинкс не шевелится, только, приоткрыв глаза, взывает к миру, готовый по-женски обнять и все простить: «Придите в мирные объятья!» И это на фоне того, что «мясо белых братьев» уже жарят на наших глазах и жгут города…
Блок описал видения грядущих пожаров с позиции своего человеческого понимания. Большего он именно по-человечески просто не мог знать и трактовал картинки, фрагменты грядущего, которые ему показывали, так, как понимал их, наверняка достраивая, интерпретируя будущие битвы в своем поэтическом сознании. Николай Клюев пророчествовал определеннее, будучи сам из рода колдунов. Блок же был просто поэт, но ведь и колдунам, и поэтам равнодоступно запредельное. И то, что затуманено в настоящем, с течением времени становится кристально ясным, очевидным. Поэма «Скифы» наверняка пришла Блоку из будущего, причем, написанная за два дня, явилась практически целиком, насыщенная символами, как и подобает пророчеству. Отсюда расширенное пространство-время «Скифов», поэмы, распахнутой в грядущее и посылающее туда грозное предупреждение: «Попробуйте, сразитесь с нами!», и упование на западную премудрость, которой современной Европе как раз недостает, как и исторической памяти.
ХХ век по сути начался только в 1914 году известным выстрелом в Сараево. Четыре последующих года, к моменту написания «Скифов», вместили колоссальное количество событий, целую историческую эпоху. Теперь уже с полной очевидностью можно сказать, что XXI век начался ровно через сто лет, в 2014 году. И время притом течет гораздо быстрее, и тем не менее все мы оказываемся внутри этого продленного времени блоковского пророчества.
