Когда успели сколотить плот? Должно быть, ночью или рано утром, пока она крепко спала, захмелев с непривычки от таежного разнотравья за день пути до реки Маны. Узнав, что сплавляться по реке придется не меньше восьми часов, ужаснулась: так долго! Что делать столько времени в тесной компании на маленьком плоту?
Многое казалось ей нереальным в первые месяцы в Дивном. И городок неземной красоты, расположенный этажами на скальных террасах, и новые знакомые, о которых еще так недавно не знала и не ведала.
Название городок получил от Дивных гор — отрогов Саян на правом берегу Енисея. А на левом его берегу, на месте Дивного, исстари стоял небольшой мужской монастырь или скит. В конце пятидесятых в этих глухих таёжных местах возникли поселки гидростроителей. Потом они слились и стали удобным местом для сооружения самой мощной в стране ГЭС, названной именем Красноярска, расположенного в 40 километрах от Дивного. Красноярск ничем особенно не поразил Леру. Когда же быстроходная «Комета» причалила к пристани Дивного, она впервые увидела Сибирь, какой её себе воображала: и могучую реку, и высокие горы, и таежные дали, что открывались с верхней террасы городка …
Теперь этой величавой панорамой она могла любоваться каждый день, с утра до вечера, выйдя из небольшого деревянного здания городской газеты «Огни Енисея», куда полтора месяца назад и прибыла с новеньким дипломом выпускницы факультета журналистики Ленинградского университета. Впечатления черпала жадно, азартно и по-детски бесстрашно. Не зная толком, что значит «сплавляться» по Мане, упросила своих новых друзей взять в это небезопасное путешествие её и питерского друга, бывшего однокурсника Кирилла Строева, который отпросился в сибирскую командировку от журнала, где уже заведовал отделом.
***
Их плот обгоняли другие. На каждом — своя компания. На одном пели под гитару, на другом готовили еду на костерке, на третьем громко выясняли отношения.
Их плот вели по курсу опытные впередсмотрящие. Мана — одна из строптивых дочерей сумрачного Енисея: есть участки, где тишь да гладь, а больше — неспокойных, порожистых. Случалось, плоты переворачивались на крутых порогах. Но любителей сплавного отдыха рискованные купания не останавливали.
И на их плоту тоже завязывалась своя походная жизнь. Маловат он был для шестерых, но в тесноте да не в обиде. По очереди рулили Володя Байдаров, Иван Жуков, Стас Каховский. Все трое — из команды «столбистов». Так в Дивном называли известных здесь почти каждому плечистых парней в штормовках, которые бесстрашно исследовали гряду причудливых заповедных скал, называемых Красноярскими Столбами. Брать высоты на Столбах значило для них лучший в мире отдых.
Но все же славу им принесли не скалы, а высококлассная работа в Спецгидроэнергомонтаже. Монтажники Спецгэма венчали дело, когда плотина была уже на взводе. Начальник стройки, покоритель «шести морей» Андрей Ефимович Бочкин, прозванный в народе «батей», к спецгэмовцам был неравнодушен. Он оценивал их ювелирную работу и отвагу особой монетой. Острый глаз монтажников-асов дорогого стоил. Их работа исчислялась в долях микрона, а детали, с которыми они имели дело, весили сотни тонн. Вал агрегата должен был быть установлен строго вертикально, без малейшего перекоса. Одним лишь движением руки монтажник давал направление крановщице.
В редакции рассказывали, что знатоки любили наблюдать за работой Ивана Палатина. Кроме глазомера и смелости, у него были свои секреты. Палатин придумывал такие приспособления, что инженеры умирали от зависти.
Байдаров, Жуков и Каховский были из этого славного племени спецгэмовцев. Их проверенную мужскую дружбу окончательно скрепили и частые вылазки на заповедные Столбы. Они зорко оберегали свою прочную связку от тех, кто мог бы её ослабить.
В мужской «столбистской» команде иногда появлялись и скалолазки. Но только такие, как Зоя Абашкина. На скалах она могла дать фору любому. Зоя приехала в Дивный из Ленинграда, успешно окончив политех.
Потрудившись на славу на сооружении Красноярской ГЭС, многие сразу отправились на другую ударную стройку: уже началась подготовка к возведению соседки — Саяно-Шушенской ГЭС. А Зоя, как Байдаров, Жуков, Каховский и еще несколько человек из их неразлучной команды, осталась пока в Дивном. Она — инженером в службе эксплуатации ГЭС. Они — по-прежнему в Спецгэме. Но все настраивались на переезд в скором времени.
Леру поселили в женском общежитии гидростроителей, в одной комнате с Зоей.
На плоту Зоя отвечала за плотскую кухню. Она озорно без конца тормошила Жукова, отвечавшего за плотский очаг — костер, разведенный в центре плота. Зоя понарошку испытывала могучее терпение Ивана, отвлекая его от главной на тот момент обязанности — рулевого их плота. Байдаров с Каховским слишком надолго, как ей казалось, увлеклись подготовкой к предстоящей рыбалке. Пора было уж кому-то сменить Ивана.
— Ваня! Жуков! Поправь огонь, поскорей! А то останемся голодными!».
И так несколько раз подряд: «Ваня Жуков! Ваня Жуков!…». Зоя нисколько не сердилась, что Иван не спешит на помощь. Она сама прекрасно справлялась с костром. Лере тоже хотелось, чтобы плечистый парень с литературным именем сдал, наконец, вахту рыболовам. Когда «Ваня Жуков» подсел к костру, Лера в шутку спросила:
— Иван, а вы, часом, писем с адресом «На деревню, дедушке» не писали?
Странно. Иван, только что по-доброму подтрунивавший над Лериными наивными вопросами, вроде того: «А что будет, если костер продырявит их плот?», почему-то не откликнулся в том же духе. Он так хмуро, так удивленно взглянул на Леру, что она растерялась. Ей показалось, что молчание, неприятно зависшее над ними, длится вечность. Спасибо Зое: она его нарушила. Помешивая дымящуюся похлебку, мудрая Зоя спокойно заговорила:
— Тут такое дело, Лера. Ваня только что похоронил своего деда. Так что писать уже некому. А родную деревню их еще раньше похоронили. Село Медведово, откуда Ванины предки и он сам, первым попало в зону затопления …».
Зоя обняла её за плечи: «Вышло не очень. Но бывает: ты же не знала …».
***
Кое-что о последствиях грандиозного затопления Лера уже слышала. Она вспомнила недавний разговор с местным краеведом, заглянувшим на огонек в редакцию.
В тот день она впервые побывала в теле плотины, в святая-святых ГЭС — машинном зале. Удивилась тому, как там светло, чисто, безлюдно и просторно, почти как в дворцовых покоях. Возле контрольных приборов иногда появлялись люди в белых спецодеждах. Отсюда и велось управление рукотворной громадой в двенадцать агрегатов. Она спускалась с провожатыми даже в самую нижнюю часть станции — в сухую потерну. В этой длинной галерее ощущала себя как на подводной лодке, хотя там бывать пока не приходилось. От мысли, что над ними толща, пусть и управляемой, енисейской воды, было жутковато. В сухой потерне в идеальном порядке содержалось оборудование для управления мокрой потерной, где иногда скапливалась влага. Все было устроено потрясающе толково. Но самым невероятным ей казалось то, что люди, по размерам выглядевшие букашками среди этой мощи, люди всю эту мощь создали и управляли ею.
В редакцию она вернулась, переполненная впечатлениями, с восторгом ими делилась.
Вот тогда-то, послушав молодую журналистку с запада (так сибиряки называли остальную Россию), краевед остудил её горячий порыв написать об этом в номер, не жалея красивых эпитетов с чередой восклицательных знаков. Он говорил о том, что у этой ударной, может быть, самой успешной из всех комсомольских строек века две стороны: героическая и трагическая. Героическая — у всех на слуху и перед глазами у всей страны, трагическая — в тени. Он говорил о том, что возведение плотины для многих местных жителей обернулось потерей их малой родины. После перекрытия Енисея на дне искусственного Красноярского моря оказались огромные веками обжитые территории, с лица земли исчезли множество деревень и крупных сел, с их плодородными пашнями, добротными домами, церквями и кладбищами. Их жителей переселили в новые поселки, которые были совсем не такими удобными и красивыми, как родные.
Из перечисленных краеведом названий затопленных плотиной сел запомнились три: Медведово, Абаканское и самое необычное — Убей.
Припомнив все это, Лера с грустью подумала, что с Жуковым у неё теперь шутки кончились. Однако через пару минут Иван бросил щепочкой в загрустившую Леру и протянул ей рукавицу, чтобы она подержала за нагретую дужку котелок с похлебкой, пока он поправляет огонь в костерке. Все опять встало на свои места. Как же она была этому рада!
И эти малознакомые, непонятные, недосягаемые сибиряки казались ей все симпатичнее. Ей страшно хотелось взаимности.
***
Только один человек на плоту все больше раздражал Леру и хвастливыми байками, и даже тем, что не выпускал из рук свой драгоценный «Никон», снимая головокружительные просторы и их несущуюся по течению крошечную плотскую жизнь. Кирилл держал себя почетным гостем, а не равным членом их маленькой команды. Так ей виделось. В глубине души Лера понимала, что, возможно, несправедлива к Кириллу, оказавшемуся в Дивном, между прочим, из-за неё. В конце концов ни управлять плотом на порожистой реке, ни зависать на скалах с этими парнями в штормовках ему не доводилось. Но ничего не могла с собой поделать. Здесь он потерял свое привычное лидерство и обаяние. Все это осталось под низким питерским небом.
Здесь, в новой жизни, Кирилл казался ей случайно и ненадолго возникшим персонажем из прошлого, которое еще не успело получить такой статус, еще связывает её, но узел все слабеет. Она старалась, но безуспешно, держаться с ним, как раньше, как в то бесшабашное время, когда Кирилл был любимцем их курса и всего журфака. Как в то время, когда все им восхищались. И было за что. Не в пример охмелевшим от студенческой вольницы однокурсникам, он единственный по-настоящему понимал, что значит университет. И параллельно учился на философском. Оценок ниже «отлично» в его зачетках не водилось. Всюду успевал. Был чемпионом факультета по шахматам, возглавлял и студенческий театр, и студсовет. Преподаватели в нем души не чаяли. И даже самые ворчливые и непробиваемые вахтерши их студенческого общежития на Васильевском острове цвели и пахли от его галантности и неизменных шоколадок по дням 8 марта. Неунывающий, остроумный, видный, обреченный быть в центре внимания всюду, где появлялся.
Они дружили со второго курса. Их привыкли видеть вместе. И даже извечный ревнивый женский вопрос: «Что он в ней нашел?» постепенно отпал. Лере, хотя она и не купалась в лучах всеобщего обожания, тоже было что предъявить: не глупа, не дурна, не бездарна.
К защите диплома Кирилл нашел работу для обоих. Для себя в редакции литературного журнала. Для Леры в редакции молодежной газеты. Оба подавали немалые надежды.
Со стороны казалось, что все у них идет складно. И вдруг Лера, как с досадой выразился Кирилл, взбрыкнула. Неожиданно для всех на распределении она выбрала… Красноярский край. Друзья и однокурсники тут же решили, что между неразлучной парой пробежала черная кошка. Но ничего похожего на ссору между ними не произошло. Просто Лера так решила. Сама за себя. Купила билет на самолет. И улетела на край света одна. В другую жизнь.
***
И вот она на маленьком плоту, который река несет куда-то. «Все же здорово так вот плыть по течению», — подумала она.
Там, в Ленинграде, они с однокурсниками мечтали, окончив учебу, податься куда-нибудь в Сибирь или на Камчатку, Колыму, Шпицберген. Чтобы силы свои проверить и избавиться, наконец, от вечного студенческого безденежья.
А накануне распределения мечты о запахах тайги обратились у вчерашних романтиков в туман, который быстро рассеялся и уже не мешал по-новому оценить все преимущества северной столицы и вообще — больших городов.
Их плот благополучно миновал первый километр. Изредка рулевые обменивались репликами, от которых пробирало тревожным холодком: «Обойти бы тот порожек … За поворотом смотри в оба …». Но вот выбрались на ровное течение. И открылось такое! Лера поняла, что невозможно передать то, что увидела: живое серебро сверкающей на солнце реки, несущей их маленький плот, величие молчаливых, заросших густой тайгой гор и бездну головокружительного воздуха, и немыслимую высоту ясного неба. Настолько ясного, что трудно было определить, какого оно цвета.
— Что споем? — Лера очнулась от голоса Байдарова, державшего в руках гитару.
— «Споемте друзья! Ведь завтра в поход!» — весело подхватила Зоя.
— Дыши глубже, Лера! Когда я всю эту красотищу в первый раз узрела, чуть в обморок не упала!
— Что за прелесть эта Зоя! — тихо сказала Кириллу Лера. Кирилл кивнул в ответ.
Не окончив песню, Байдаров отложил гитару. Лицо его стало напряженным. Примолкли и все остальные. Жуков, порывшись в карманах штормовки, извлек пачку «Шипки» и бросил к костру на просушку подмокший коробок спичек.
Друзья закурили, глядя в одну сторону. Плот приближался к скале, похожей на стену причудливо разрушенного высотного дома. Плоская скала-стена с заостренным верхом заметно накренилась вперед, нависнув над водой.
— Какая странная скала, — Лера вопросительно обернулась к Зое.
— Не странная, а несчастливая. Такой уклон скалы называется отрицательным, особенно трудным для восхождения.
Там, куда напряженно всматривались сибиряки, посреди розовой от солнца скальной поверхности белой краской было выведено СВЕТЛ. Последняя буква обрывалась чертой вниз. Какой храбрец умудрился добраться туда и написать это слово? А главное — зачем?
— Что это? — тихо спросила Лера, начиная уже понимать, что «СВЕТЛ» недописанное кем-то имя.
Зоя (как хорошо, что она была с ними, в который уже раз подумала Лера) стала быстро рассказывать:
— Света исходила с нами Столбы и другие скалы. Отчаянная. А эту «отрицалку» мы долго не решались пройти: уклон с большим минусом и над водой. Зацепиться не за что. И все же прошли. Вечером у костра, когда отмечали победу, Света вдруг выпалила: «Кто имя мое на скале напишет, за того замуж пойду». Посмеялись: нашла дураков.
А наутро Сергей сорвался в воду. Никто не понял сразу, куда он исчез. Скалу прошел, держа, наверное, в зубах банку с краской. Имя оказалось слишком длинным.
***
Причалили к берегу, устроились на привал. Байдаров первым взял топор и пошел подбирать бревна для нового плота, более просторного и прочного.
За оживленным общим ужином у костра почти не слышно было его голоса. Тут уж солировал Кирилл со своими бесконечными байками, слышанными Лерой не один раз. Но ушел Байдаров спать в палатку — и компания будто осиротела. Вскоре вся мужская половина, как по команде, отправилась почивать. Лера и Зоя остались у костра.
— Что с Володей? На нем лица нет.
— Понимаешь, тут такое дело… Он винит себя в гибели Сергея. Они дружили. В одно время приехали на стройку. Светлану в нашу команду привел Байдаров. Когда она появилась, Ваня Жуков недовольно заметил: «Женщина на корабле — быть беде». На Ивана зашикали. Я тоже тогда его одернула, дескать, а я — кто же, не женщина? — Зоя ловко вытащила сигарету из оставленной друзьями пачки и так же ловко прикурила от уголька. — Никто не догадывался, что Сергей влюблен в Светлану. А если и догадывался, то не осуждал: красивая!
После похорон Сережи Света уехала из Дивного. Хотя вслух никто её не осуждал. Даже Ольга Семеновна — мать Сергея.
***
Остаток пути по Мане прошли без приключений. Был, правда, опасный порог, когда все могли оказаться в воде. Спас положение Жуков, он вовремя прыгнул в воду, чтобы придержать плот.
Возвращались хорошо знакомой друзьям, протоптанной и другими любителями сплава таежной тропой. Шли быстро и бодро. Неожиданно путь преградил бурный ручей, похожий на узкую речку. Мостик через него, видимо, снесло течением. Оставалось одно — искать брод. Чем и занялись Байдаров, Жуков и Каховский. Через полчаса брод был найден. Байдаров для проверки перенес через него один из тяжелых рюкзаков. Он двигался медленно: течение было сильным. Потом они втроем перенесли остальную поклажу.
Кирилл бродил вдоль берега, не решаясь ступить в воду. Жуков подхватил на плечи Зою. Байдаров — Леру. На том берегу оставался в одиночестве Кирилл, так и не решившись идти вброд. За ним отправился Байдаров.
Лера смотрела, как её 80-килограммового приятеля тащит на плечах Байдаров, и не хотела верить своим глазам.
Переправившись, продолжили путь в молчании. С Байдарова пот катился градом. Жуков и Каховский тоже умаялись на переправе. Кирилл что-то оживленно говорил Лере, но у неё словно пропал слух. Так мучительно неловко было за однокурсника, между прочим, чуть не ставшего её мужем.
***
На другой день Лера с Кириллом сидели в уютном ресторанчике единственной в Дивном гостинице «Бирюса». Срок командировки закончился. И завтра Кирилл должен был возвращаться в Ленинград.
Разговор не клеился. Лера смотрела, как лопаются пузырьки в бокале с шампанским «Брют».
— Ну, что ты все дуешься, Лера! Пойми: каждый должен заниматься своим делом. Не всем же реки покорять?
— Скажи, Кира, какое такое «дело» было у тебя в походе? Болтать и щелкать камерой? И еще ждать, когда тебе, питерскому господину, скажут ласково: «Кушать подано»? Можно понять, что тебе никогда в жизни не приходилось сколачивать плот, вести его по течению, что ты впервые в этих местах и все такое … Но даже помочь поставить палатки ты не догадался, собрать сушняка для костра — тоже. Я уже не говорю про остальное, на переправе. Ты же знаешь, что я с трудом упросила ребят взять тебя в поход. Но не как пытливого репортера, а на равных. А ты вел себя, прости, как высокомерная столичная штучка…
— Да, столичная! А что в этом плохого?
— Скверно то, что ты всячески это подчеркивал. Дескать, радуйтесь, аборигены, что я осчастливил вас своим присутствием!
— Ну, ты, мать, строга! Я ведь и обидеться могу. Но не стану. Хотя я вроде как — без игры проигравший? А твой Байдаров — вроде как выигравший? Не глупи, Валерия, пожалей себя и его тоже. Очень скоро тебе с этим могучим Ермаком станет скучно и тошно. Рюкзак, страховочные тросы, крючья, кошки, что там еще из скалолазного счастья — это все, что ему по-настоящему мило и дорого, то, что больше всего на свете любит держать в руках этот скалолаз и его друзья.
Поверь, года не пройдет, как ты улетишь отсюда на всех парах. Не твое это, пойми, не твое. И ты здесь — не своя, и никогда своей не будешь. А вот по чьей-то судьбе пройдешься и сбежишь.
Уж кто-кто, а я-то знаю, что ты все время прячешься от реальности, нежишься в своих иллюзиях. Пора бы повзрослеть.
— Убегаю, прячусь? Может быть. Но все же это не хуже того, от чего бежишь ты или не замечаешь, или закрываешь глаза.
Ничего ты здесь не успел понять. Вернее, не захотел. Байдаров — не Ермак и не дремучий сибирский мачо. Он бывший столичный житель, окончил МЭИ с красным дипломом. Мог бы остаться в Москве, в аспирантуре. Отказался. Выбрал сибирскую стройку. И не инженером здесь пристроился, а пошел монтажником в Спецгэм, где не всякий сможет. Таких, как он, в Дивном немало. Из столиц и других городов. Да и местные парни, чем они хуже? Ваня Жуков и Стас Каховский, к примеру.
Что касается Стаса Каховского, к примеру, то книги в руках он держит никак не реже, чем скалолазные тросы. Книгочей, каких поискать. Учился в Новосибирске, окончил вуз экстерном. Стас из семьи репрессированных, иначе говоря, ссыльных. Не все сюда по комсомольским путевкам прибыли, что ты, конечно, понимаешь. Отца Каховского в печально известные годы арестовали, сослали в Сибирь по доносу, когда он заканчивал Харьковский политехнический. Якобы «интересовался охраной Кремля». Ударных строек у Павла Егоровича за плечами не счесть: в Комсомольске-на Амуре, в Иркутске, в Братске, Красноярске. Трудоголик, один из самых грамотных инженеров, несколько иностранных языков знает. Голову-то его ценят, а наградами по окончании стройки, когда почти всем участникам щедро их раздают, его обходят. Начальники строек представляют, но на каких-то партийных этажах перестраховщики представления на него не подписывают, хотя человек давно реабилитирован и ни в чем не виноват. Это тоже реальность, о которой помалкивают. Так же как и про ущерб от затоплений.
О чем, о ком ты собираешься писать для своего журнала? Ты же не там ходил, не с теми говорил? Тебе здешнее начальство все подало на тарелочке, как «правдиво отразить» трудовые подвиги.
— Когда же ты успела так подковаться? Вроде недавно здесь? — с иронией заметил Кирилл.
— Помогли. Умные люди не только в столицах. Кстати, тут рядом совсем, в поселке Овсянка, живет, как ты думаешь, кто? Большой писатель. Сам Виктор Астафьев. Он иногда к нам в редакцию заходит. Уж он-то о здешних реалиях побольше многих понимает.
Ты про Байдарова уверен. А я уверена, что и про этот поход, и про то, как сплавлялись по Мане, ты красиво распишешь. Себя, конечно, не обидишь. Твой очерк премией отметят. А как же иначе: ты аж в Сибири побывал. Только не перепутай, прошу: это Байдаров перенес тебя на своих плечах через поток, а не ты его.
Высказавшись, Лера с наслаждением допила свой «Брют».
Утром она провожала Кирилла в аэропорту Красноярска. Держалась с ним тепло. Как будто ничего не изменилось. Хотя оба знали: все уже иначе.
***
После похода по Мане Лера долго не встречала Байдарова. Что было вообще-то странно: городок маленький, их редакция — в самом центре, а она за день, где только не моталась в поисках материала для газеты. И Зоя Абашкина с головой ушла в свои заботы. И Лера погрузилась в свои пестрые газетные будни. До Нового года оставались считанные дни. До первого её Нового года в Сибири.
От плотного морозного воздуха (сорок ниже нуля) трудно дышалось. Лера прятала лицо в воротник полушубка. Заиндевевшие ресницы слипались от дыхания. Шла быстро, почти бегом, почти вслепую.
Байдарова узнала по голосу.
— Привет! Как дела? Как твой питерский друг? Пишет?
— Редко.
— Что так? Поссорились?
— Просто расстались.
Помолчав немного, Байдаров спросил:
— Что будешь делать в праздники?
— Еще не решила.
— А если прогуляться в тайгу по лыжной трассе? Что скажешь?
— И много нас будет? — Лера подумала, что компания соберётся примерно та же, что и на плоту.
Но Байдаров так посмотрел ей в глаза, что у неё перехватило дыхание.
Его приглашение застало её врасплох. Ей ли, вездесущей газетчице, было не знать, что даже бабушки, увидев Байдарова, вспыхивали девичьим румянцем и начинали вспоминать свою молодость, когда они были чертовски привлекательны. Что ей грозило? Попасть в победный байдаровский список? Ну, это, может быть, и входило в его планы? Но стать вероятной добычей вероятного охотника Лере хотелось меньше всего. И тут уж журналистское любопытство стало спасительной соломинкой. Кто усомнится, что новые впечатления для газетчика — это так естественно? Их у Валерии Глебовой уже накопилось немало. Взбиралась на Красноярские Столбы с новыми друзьями-скалолазами; с друзьями-спелеологами пробиралась узкими ходами Бирюсинских пещер, чтобы полюбоваться небольшими оазисами сталактитов и сталагмитов, причудливо свисающих с мрачных и влажных пещерных стен. Ну, а на сей раз предстоит новогодняя прогулка в тайге. Кто бы отказался на её месте? «Так и буду держаться, если что, — решила она».
***
В легкий морозец утром 1 января они отправились на лыжах по тропе. Шли не спеша. Вспоминали забавные случаи из студенческой жизни. Сначала их обгоняли другие лыжники. Но километра через три уступать лыжню уже никому не пришлось. Тишина стояла такая, что слышно было, как плюхается с высоких разлапистых елей снег, потревоженный белками или другими мелкими зверьками..
Не заметили, как за разговором сбились с лыжной трассы. Вышли на одну из охотничьих троп. Решили не возвращаться, а догнать охотников по свежей еще лыжне. У них и хотел спросить Байдаров, как короче выйти к городу. Ускорили шаг. Лера быстро выбилась из сил. А когда стало ясно, что охотников (если это были они) им не догнать, Байдаров то ли в шутку, то ли просто заметил: «Оно, может, и к лучшему».
«Почему «к лучшему»? — Лера вдруг вспомнила: их редакционный поэт, Коля Работенков в одном из разговоров «за здешнюю жизнь» обмолвился, что в тайге куда опаснее может быть встреча с человеком, чем со зверем. Не это ли имел в виду Байдаров?
Темнело быстро. Это значило, что новогоднюю ночь им придется провести в тайге. И хотя Лера поняла, что они заблудились, но все же надеялась, что ушли не слишком далеко от трассы.
Место для ночлега и костра Байдаров выбрал сказочное: крошечную полянку среди заснеженных елей и кедров. Из своего объёмистого рюкзака он доставал взятые «на всякий случай» плащ-палатку, теплые носки, спички, бутерброды, большую, не пустую, фляжку, котелок … Термос с горячим чаем из Лериного легкого рюкзачка был уже наполовину опустошен. Зато оставались нетронутыми новогодние пирожки с капустой, две плитки шоколада.
Собрали охапку сухих веток. Байдаров быстро развел костер, и поставил на огонь полный котелок нетронутого таежного снега. Потом пили крепкий чай с травами и опять вспоминали смешные случаи. Оба как будто старались не думать о том, что скоро может оказаться совсем не до смеха. Мороз усиливался. Байдаров приказал ей надеть его запасной теплый свитер.
Спать устроились в палатке, прижавшись друг к другу спинами, чтобы было теплее. Байдаров время от времени выходил поддержать огонь в костре.
Утром Лера проснулась первой. Остывшее костровище запорошил снег. Она отошла за палатку, умылась снегом, оглянулась вокруг и … вздрогнула: в двух шагах от палатки она увидела свежие следы, явно не беличьи, не заячьи, а куда разлапистее.
Байдаров успел развести костер и ставил на огонь котелок со снегом для чая.
— Володя! Кажется, там следы какого-то зверя, — голос Леры дрожал.
— Я видел. Не бойся, не медвежьи. Это следы росомахи.
Из всех лесных зверей Лера видела живьем только песцов, норок и куниц на одной из звероферм, куда однажды студенткой-практиканткой была командирована от областной молодежной газеты. Ей так жалко было тех пушистых пленников в клетках, коих откармливали, чтобы содрать с них шкурки, что тогда она впервые наотрез отказалась писать об успехах и золотых медалях, полученных звероводами на международных выставках. Теперь, похоже, пленники — они с Байдаровым. А зверьки и звери у себя дома. Она понятия не имела, как выглядит росомаха.
— Росомахи похожи на рысей? — задрав голову, Лера всматривалась в огромные заснеженные кроны елей. Ей плохо удавалось скрыть страх.
— На рысей не похожи. Скорее, на крупных барсуков или небольших медведей. На людей не нападают. Никто из здешних такого не припомнит.
— А ты её видел, росомаху?
— Этого зверя даже не всякий охотник встречал. И совсем мало кому удавалось поймать. Добыть, то есть. Говорят, мех росомахи очень красивый и прочный. Это самый осторожный зверь в тайге.
— И бегает быстро?
— Не слишком быстро, но вынослива, пробегает десятки километров за день. Может подкрасться близко к людям и из укрытия и долго наблюдать …
— За нами, то есть?
— Так что будем вести себя пристойно, — пошутил Байдаров.
— А ты хотел бы её поймать?
— Я не охотник.
— Но и не добыча? — Лера тоже пыталась хоть как-то шутить. Сейчас это было легче, чем молчать.
Байдаров взглянул на неё насмешливо и пристально.
— Не добыча, говоришь? Стараюсь.
Лера тоже старалась. Но уже не слишком. Стать добычей Байдарова не казалось ей теперь таким уж опасным.
Они подошли к следам.
— Смотри сюда, — Байдаров присел на корточки, притянул за руку Леру и обнял её за плечи. — Следы росомахи узнать легко. Они широкие и пятипалые, напоминают ладонь человека, но с острыми когтями. В снег такие лапы проваливаются неглубоко. К нам её привлек запах бутербродов, наверное. Кстати, я бы тоже перекусил…
Мороз набирал силу не на шутку. Байдаров становился все задумчивее. Весь запас теплой одежды — шерстяной свитер и носки — он отдал Лере. Сам же, чтобы размяться и согреться, полез на высокую ель. Обзор окрестностей, видимо, его не утешил.
— Что там видно, Володя?
— Не то, что нам надо, — невесело усмехнулся Байдаров, раздумывая, что бы еще предпринять.
Прошло еще немало времени. Лера отошла недалеко поискать сухих веток для костра. И вдруг как будто услышала голоса. Сердце забилось: «Неужели?»
Лера бросила собранный сушняк и, проваливаясь по пояс в снегу, заспешила на голоса. Рядом с Байдаровым она увидела невысокого пожилого человека, по всему видно было, что это охотник или лесник.
Когда подошла Лера, он сказал: «Ну, ребята! Считайте, что в рубашке родились! Я только через пару дней собирался капканы проверить, а сегодня меня что-то с места выдернуло».
Переговорив с лесником, Байдаров весело объявил Лере, что до ближайшего поселка километров пять, что им опять здорово повезло: в этом поселке живет его хорошая знакомая, у неё они и сделают передышку.
***
Они вышли к небольшому дому с просторным двором. Звякнула цепь. Большой черный пес выскочил из будки и, гавкнув для порядка, рванулся к ним навстречу. «Ну, привет, Джек! Давно не виделись!» — пес радостно повизгивая кружил вокруг Байдарова.
Накидывая на седую голову пуховую шаль, на крыльцо торопливо вышла хозяйка дома и Джека. Лера уже знала от спутника, что зовут её Ольга Семеновна, что она мать погибшего Сергея, он был её единственная надежда и опора.
Ольга Семеновна так скоро собрала на стол, как будто ждала их. После наваристых щей и жареных рябчиков с черемшой, подброшенных Ольге Семеновне соседом-охотником, после душистого чая из самовара (кухня и комнаты были увешаны сушащимися таежными травами «от всех хворей») Лере смертельно хотелось спать. Байдаров помогал Ольге Семёновне убирать со стола, хотя она и противилась этому: «Отдыхай, Володя! Ты же не двужильный!».
Лера пыталась подняться с диванчика, ей было неловко, что так раскисла. Но тихий разговор Байдарова с Ольгой Семеновной убаюкивал, будто колыбельная. Сквозь сон она чувствовала, что кто-то наклонился к ней, кто-то сильный легко берет её на руки и куда-то уносит.
Проснувшись, она увидела незнакомую комнату, окно в причудливых морозных узорах, сквозь которые пробивался розовый солнечный свет…
В доме вкусно пахло пирогами, как в детстве.
— Доброе утро! Умывайтесь и к чаю. Володя уже баньку протопил. А я пельмени леплю к обеду, — Ольга Семеновна говорила Лере, а смотрела на портрет сына, русоволосого, улыбающегося, очень похожего на мать. У Леры сжалось сердце.
Чай с горячими пирогами, приветливое лицо Ольги Семеновны, стук топора во дворе — все было так мирно, уютно, отлажено, что, казалось, печали в этом доме не должно быть места. Но с гибелью Сергея именно она стала в этом доме незаметной, но настоящей хозяйкой.
Что там Байдаров? Лера подошла к окошку, подышала на стекло, в образовавшийся глазок увидела, как он легко, играючи, раскалывает березовые чурки. Поленья выскакивали из-под топора, сверкая кремовой плотью сруба. Лере казалось, что она даже чувствует свежий запах этих поленьев, падавших на снег невозможной белизны. Она не могла глаз оторвать от сильных, ловких рук человека, который может все. Вот он на секунду остановился, достал из кармана штормовки пачку сигарет. Закурил, глядя куда-то вдаль. Потом широко раскинул руки, потянулся. И снова взялся за топор. Внезапно её обдало такой волной нежности, что стало жарко и немного страшно.
Они с Ольгой Семеновной пошли в баньку первыми. После хозяйка дома достала из комода нарядную льняную блузу с искусной вышивкой у ворота и на рукавах и уговорила Леру надеть её, ради праздника. Блуза очень шла к темным, блестящим, рассыпавшимся по плечам волосам Леры.
Пока Ольга Семеновна, стряпала в кухоньке, Лера старательно накрывала на стол. Постелила нарядную скатерть. Расставила посуду, ложки, вилки, ножи, как в лучших домах.
Вернулся из бани Байдаров. Но Ольга Семеновна остановила его, не пустила в комнату, где Лера колдовала с сервировкой.
Наконец, Байдаров вошел и… замер. У празднично накрытого стола стояла незнакомка. Темные глаза её сияли, смуглые щеки слегка разрумянились… Он смотрел на Леру так, как будто увидел впервые.
А она не узнавала его. В ослепительно белой сорочке (из того же волшебного комода) с открывавшим сильную стройную шею широким воротом апаш, синеглазый, с гордой кудрявой головой, он был похож на красавца гусара, по прихоти судьбы оказавшегося в этих таежных местах.
Ольга Семеновна любовалась обоими и незаметно плакала.
***
Лера не ожидала, что их свадьба выйдет такой торжественной. Но иначе и быть не могло: женился сам Байдаров — краса и гордость Дивного. Гэсовское начальство произносило длинные тосты. Друзья, среди которых нетрудно было отличить самых верных столбистов, говорили без пафоса, тепло и с юмором. Зоя Абашкина была свидетелем со стороны Леры.
Шел конец мая, городок утопал в жарках. Странно было Лере, что такие красивые цветы весны столь неприхотливы: золотистые полянки желто-оранжевых жарков появлялись всюду, где росла трава. Жарки напоминали Лере их северные водяные балаболки. Но жарки были крупнее и ярче. Она наполнила ими все имеющиеся у них с Байдаровым вазы и кувшины. Она не могла ими налюбоваться.
Конец мая — лучшее время в Дивном. Уже тепло, и еще нет душных и жарких дней. И мошкара в тайге еще не набрала силу. И к сессии готовиться не надо. И голова кружится от счастья. Всем хорош был этот май.
Однако Ольга Семёновна обмолвилась, май — не самое подходящее время для свадьбы. Байдаров отшутился: «Приметы для тех, кто в них верит». Помаяться им все же пришлось.
***
Их первенец — крепенький восьмимесячный малыш вдруг подхватил пневмонию. Болезнь началась внезапно: жутковатым лающим кашлем ребенка среди ночи. Он задыхался. Пока ждали скорую, Лера почти без сознания от горя металась по квартире. Все обошлось, крупозное воспаление врачи быстро сняли. Но больше месяца лечили у младенца мелкоочаговую пневмонию, выявленную по счастливой случайности. Иначе бы их малыш пополнил ряды маленьких астматиков Дивного. Нездоровый климат городку подарила его знаменитая родительница — ГЭС. От искусственного Красноярского моря суровый, но сухой воздух резко повлажнел. Зимы стали такими студеными, что в крепкие морозы на улице впору было надевать кислородные маски. Еще и так Енисей мстил людям за свое укрощение.
После болезни сынишки Леру стали мучить страхи: не повторится ли та ужасная ночь?
Все, что так нравилось в Дивном, стало вызывать скуку: и хмурый Енисей, и неподвижные гряды Саян на том берегу. И то, что она — теперь жена, прикованная к ребенку, а он, её муж, как был, так и остался свободен для своих дел, для своих друзей и неизменных походов на Столбы. К тому же мыслями Байдаров был уже на новой стройке в Саянах. Они с друзьями до глубокой ночи обсуждали свой переезд, строили планы…
А она? Она не видела там своей роли. Будущая работа в многотиражке тоже вызывала скуку. Снова и снова писать о трудовых победах? Да так, чтобы не раздражать начальство? Что остается? Бдение в четырех стенах? Хотелось в редакцию, на воздух, в командировки. Но сначала очень хотелось выспаться, отдохнуть от полуночных бдений за ребенком. Она похудела, осунулась, стала нервной. Она вдруг поняла, как далеко забралась от дома и как соскучилась по родителям и родному Питеру. Ей казалось, что день за днем она перестаёт быть той Лерой, какая нужна, интересна Байдарову.
Причина для отъезда казалась убедительной обоим: сынишке в Дивном не по климату.
В аэропорту её провожали муж и Ольга Семёновна. Байдаров держал на руках сына и смотрел только на него. Ольга Семеновна была расстроена и растеряна. Никто, и она в первую очередь, не ожидал внезапного отъезда Валерии.
Ольга Семеновна наклонилась к Лере: «Отдохните и обязательно возвращайтесь. Не исчезайте надолго. Володя любит вас. Но никогда ни о чем не станет просить. Такой характер».
***
В Дивный она не вернулась. Он прилетал в Ленинград навестить сына. Они ночи напролет вспоминали дивногорских друзей. Она рассказывала ему о своей новой работе в газете, о командировках, успехах и неудачах. Он внимательно слушал и любовался ею. А она слушала его и тоже им любовалась. Но не могла представить его здесь, в толпе спешащих по утрам в метро на службу в одном из многих НИИ, где мало воздуха и полно суеты. Не представляла его в их тесной квартирке. Она не представляла, как они станут жить в одном замкнутом пространстве, о чем говорить, на что надеяться?
С ней всегда её работа, бесконечные командировки, как длинный бег с остановками для новых впечатлений, наблюдений и воспоминаний. А у него? У него всё там, где они встретились, где она увидела его сильным, всегда всем нужным
Теперь их разделяли тысячи километров. Это было больно. Но еще невыносимее, казалось ей, замутить обыденностью, с которой у нее не хватило сил сражаться, отправить в небытие их красивую историю, начавшуюся и оставшуюся у Дивных гор. Отъезд дался ей огромным усилием воли. Это был взятый ею «отрицательный уклон», её единственная возможность достойно спуститься с небес на землю, а не сорваться в пропасть, сделав один неверный шаг.
Их разделяли тысячи километров. Но рядом подрастал синеглазый, во всем байдаровский сын.
Их красивая история оборвалась, но не исчезла. Она отчетливо и прочно отпечаталась на их жизнях, как следы той осторожной, неуловимой росомахи на снежной таежной тропе. Следы, возле которых они, заплутавшие в зимней тайге, сидели, обнявшись, не зная еще своей участи. Но уже были счастливы.
