Взгляд на историю российского юмора от Арканова до Гришковца
Впервые в жизни настоящего писателя я увидел то ли зимой, то ли в самом начале весны 1982 года на сцене петрозаводского ДК «Машиностроитель».
Писателя звали Аркадий Арканов и был он хотя и очень популярным, но всё-таки не вполне серьёзным писателем, а точнее даже сказать – юмористом. Помню, шёл я на его выступление еще очень охотно потому, что литературные мероприятия не посещал никогда и с книгами предпочитал общаться либо лёжа дома на диване, либо в тиши библиотечных читальных залов.
К юмору при этом я был неравнодушен и каждое утро, собираясь в школу, настраивал приёмник на волну «Маяка», где шла весёлая передача, в незапамятные времена называвшаяся «Опять двадцать пять!», но в преддверии XXV съезда КПСС переименованная во что-то трудно запоминающееся. Мне очень нравились звучавшие там иногда рассказы с парадоксальным, непредсказуемым финалом, но именами их авторов даже не интересовался. Как оказалось, некоторые принадлежали перу именно Арканова.
За полтора часа столичный гость выдал все свои золотые хиты – и про рояль в кустах, и про лыжный кросс длиною в годы, и про профилактику простудных заболеваний у «булгактеров». Меня тогда до глубины души поразили две мысли. Первая – что кто-то отваживается шутить насчёт программы «Время», в которой ведущие читают по бумажке не ими написанные тексты. Мы же прекрасно знали, кто являлся главным и единственным героем этой передачи, и как он, не приходя в сознание, читает по бумажке свои доклады – куда более длинные, чем новости в исполнении интеллигентного Игоря Кириллова. Второе открытие было ещё более грандиозным – оказывается, юмор – это прежде всего литература!
В начале 80-х эта мысль приходила в голову не одному только мне. Эфир советского телевидения не отличался переизбытком юмористических программ, тем более регулярных и суперпопулярных. Старый КВН был закрыт, когда мне было чуть больше года и о нём я мог судить только по рассказам старожилов, «Кабачок 13 стульев» я тоже увижу много лет спустя уже в Интернете. Но в 1978 году появилась программа «Вокруг смеха» с ведущим – поэтом Александром Ивановым, и страна наконец поняла, над чем и кем ей следует смеяться.
По форме это был литературный вечер в концертной студии Останкино, когда к микрофону выходили писатели и читали свои тексты. Читали они все по-разному, чаще всего абсолютно неартистично – заикались, неестественно жестикулировали, превращали все глухие согласные в звонкие и наоборот – но сила авторского слова оказывалась такова, что зал порой впадал почти в истерику и прощал новым звёздам все промахи.
Жванецкий, Альтов, Мишин, Измайлов, Горин, Задорнов, Мелихан, Смолин – произведения многих из них печатались на страницах сатирического журнала «Крокодил» или выходили в самиздате, имена некоторых встречались в титрах кинокомедий, но как эти люди выглядят, знали только их родные и близкие. «Вокруг смеха» показывали нечасто – в Новый год, 1 апреля и в последнее летнее воскресенье.
Зрители ждали каждого выпуска с нетерпением и любой автор, хоть раз появившийся в передаче, мог смело отправляться в гастрольный чёс от Бреста до Владивостока. Правда, эта лёгкая слава имела и коварную обратную сторону. Как-то раз в одной из первых программ, например, принял участие студент театральной студии при Ленкоме Леонид Ярмольник, показавший простенький пластический этюд про цыплёнка табака. Впоследствии он наверняка не раз жалел об этом опрометчивом поступке, ибо какие бы блестящие роли он ни играл в течение тридцати дальнейших лет, все вспоминали прежде всего о цыплёнке. Стоит ли удивляться, что большие артисты-комики, сделавшие себе имя чуть раньше, появлялись в «Вокруг смеха» не так часто?
Не было там, например, ни разу Аркадия Райкина, хотя именно его имя для нескольких поколений зрителей казалось синонимом слова «смех». Для того, чтобы понять Жванецкого, следовало если уж не родиться а Одессе, то по крайней мере почитать Бабеля и Зощенко. А Райкин мог понравиться человеку, даже не успевшему дочитать до конца букварь тем, что умел смешно показать алкаша или бездельника, которому очень не хочется идти на работу. Тексты монологов, произносимых Аркадием Исааковичем порой были чересчур наивными, персонажи-маски получались примитивно утрированными. В одной из ранних сценок артист даже представлялся командировочным из Петрозаводска, страдающим от хамства гостиничного персонала и говорил с таким странным акцентом, которого в Карелии не слышали даже тогда, когда здесь была союзная Карело-Финская республика.
И всё же за этой простоватостью и даже глуповатостью стояло удивительное человеческое обаяние, которое сейчас, пересматривая старые, иногда сохранившиеся в чудовищном качестве, видеофрагменты, чувствуешь ещё острее. Кроме того современному зрителю, знающему о советской эпохе не понаслышке, и ныне бывает трудно понять, как цензура пропустила ту или иную фразу, проворонила скрытую цитату из вождей или позволила критиковать плановую экономику. Райкин считался великим уже при жизни и ему не было равных. Были только наследники, обыгрывавшие его идеи по-своему.
Сейчас я скажу фразу, за которую люди с хорошим вкусом могут закидать меня тухлыми помидорами, но истина, как говорится, дороже. Главным наследством лучших райкинских традиций в начале 80-х годов казался – по крайней мере мне, Евгений Петросян. Ранние его монологи были великолепны своей остротой. Больше никто не мог позволить себе, например, обратиться вдруг к залу с вопросом: «Как вы думаете, в чём разница между цирком и нашей лёгкой промышленностью?» И, выждав минуту, пока народ судорожно ищет ответ, радостно воскликнуть: «Не знаете? Значит никакой!» Петросян – чаще всего словами Задорнова или Альтова, порой сбиваясь на лобовой дидактизм, говорил о бюрократии, взяточничестве, кампанейщине и других язвах, уже успевших полностью парализовать работу государственного механизма.
Другим «незаконнорожденным сыном» Райкина считался Геннадий Хазанов, который был хорош всем, кроме сотрудничавших с ним авторов. Народ полюбил артиста раз и навсегда в середине 70-х за непритязательные истории из жизни недотёпы-студента кулинарного техникума. Там не было социальной сатиры, да и вообще не было ничего из ряда вон выходящего, и разменявший уже четвёртый десяток Геннадий Викторович заметно комплексовал и старался всеми силами избавиться от прилипшей к нему маски. Писатели же, не желая расставаться с золотой жилой, продолжали подсовывать всякую милую, но одноразовую ерунду, типа монолога о пьяном придурке, почему-то принявшем общественный сортир за станцию метро. Нерастраченные таланты бурлили в Хазанове и частенько вырывались наружу там, где и без них можно было бы обойтись. То пускаясь в пляс на тексте, требующем вдумчивого и спокойного изложения, то становясь странно заторможенным и затягивая неоправданные паузы перед засыпающей публикой, артист даже у школьников порой вызывал недоумение и мысль: «Я бы это сделал совсем по-другому!»
Юмористы были главными героями всех праздничных телеконцертов. Новые песни в исполнении эстрадных звёзд можно было слушать вполуха, зная, что через неделю-другую звучащий на всех радиоволнах шлягер уже надоест. Произнесённые хотя бы единожды устами Райкина афоризмы ловили на лету и уже назавтра цитировали как народное творчество. За что же их так любили? Юмор времён заката советской империи по сути своей был ужасен. Бедные, обманутые, запуганные люди смеялись над тем, какие они бедные и обманутые, встречая аплодисментами малейший полунамёк на то, что в магазинах нет колбасы. Абсурдно на первый взгляд. Однако история показывает правильность поговорки о том, что лучше всех смеётся тот, кто смеётся последним. Народ, умеющий высмеивать свои беды, обладает большей живучестью, более стойким иммунитетом ко всему, что его убивает.
Можно как угодно относиться к Сталину – в том числе и очень плохо, но отказать ему в чувстве юмора невозможно. Да, оно иногда бывало весьма своеобразным и даже граничило с натуральным хамством, но оно всё-таки было! Руководимая им страна не теряла умения шутить даже в самые тяжёлые времена – солёные фронтовые прибаутки и частушки мне видятся едва ли не самым светлым, что создал наш фольклор после революции. А в каких мемуарах можно найти хоть одну остроумную шутку от Гитлера? Фюрер обожал пафос и эстетику, но не улыбался даже в часы досуга, глядя на снимавшую его для хоум-видео любимую Еву. В результате история посмеялась именно над ним, а не над его противниками. Жестоко, цинично, но всё же умели смеяться и Иван Грозный, и даже Пётр Первый, сделавший такую непростительную вещь, как истребление карнавальной скоморошеской культуры на Руси. Цари чудили, народ затягивал пояса – и тоже смеялся, потому, что больше ничего не оставалось – а страна лениво, со скрипом, преодолевала очередной кризис.
Подцензурный эстрадный юмор мог сказать далеко не всё. Однако народ удачно компенсировал дефицит острой сатиры анекдотами собственного сочинения. Иногда, правда, фольклор играл с мировоззрением юного поколения довольно злую шутку. Помню, когда в третьем классе учительница, начиная урок о героях гражданской войны, показала нам портрет Василия Ивановича Чапаева, многие одноклассники начали хихикать и шушукаться, поскольку этот образ у них ассоциировался прежде всего с анекдотами. О народах Крайнего Севера по книгам Ювана Шесталова и Юрия Рытхэу судил, кажется, тоже один только я. Но сколько сделал охальник Вовочка для полового просвещения страны, где даже уроки этики и психологии семейной жизни вели в лучшем случае учителя литературы! Сколько неприятия взрослого ханжества и двоемыслия вкладывалось в так называемые «садистские стишки», которые мы сочиняли, будучи юными пионерами:
Дети в подвале в индейцев играли,
Скальпы с голов друг у друга сдирали.
Бабушка в погреб пошла за картошкой…
Думали люди – мяукает кошка!..
Веселее этого был, наверное, только журнал «Крокодил», свежие номера которого надо было начинать читать с предпоследней страницы, с рубрики «Нарочно не придумаешь». Там печатались присланные читателями безграмотные вывески, цитаты из документов и газет, этикетки, ценники, в общем всё то, до чего никогда бы не додумался самый гениальный юморист, но додумалась отечественная бюрократия. Многие шедевры из крокодильской коллекции запомнились на всю жизнь – например, висящий на дереве плакат: «Берегите природу – мать вашу!», объявление «Меняю сиамского кота на финский унитаз» или ценник от летней панамы «Шляпа лентяя». В тех же журналах было много анекдотов, якобы выловленных в зарубежной прессе, а на самом деле сочинённых сэрами и панами с куда более привычными для русского уха фамилиями, и фельетоны, из которых я уже в восемь лет знал о существовании таких слов, как «взятка», «спекуляция» и «бесхозяйственность».
Самые сложные времена для издания начались в 80-х, когда престарелые вожди стали один за другим отправляться в мир иной. В самом деле, как поместишь на обложке логотип с надписью «Крокодил», если рядом с ним должен находиться портрет генсека в траурной рамке? Редакция успешно выходила из положения, выпуская номер вообще без названия и состоящий исключительно из колкостей в адрес сионизма и американской военщины.
Совсем другой юмор – свободный и умный, пришёл в мою жизнь в первую перестроечную весну вместе с самиздатовской бобиной Жванецкого, которую мы слушали всем классом вместе с учителем химии – заядлым библиофилом, отменившим по такому случаю очередной урок. На магнитофоне не хватало нужных скоростей и голос писателя звучал чуточку буратинисто, но на такие мелочи никто не обращал внимание. В рассказах Михаила Михайловича отсутствовал привычный, чётко очерченный сюжет и слова находились в каких-то более тонких отношениях между собой, характерных скорее для поэзии. И в них тем не менее была сатира за гранью дозволенного. Даже лирический этюд о курортнике, жадно поглощающем колбасу, помешивая салат ложечкой вниз-вверх, выглядел вызывающе. А ещё были ненормативные «Воспоминания подрывника», состоявшие из одних многоточий, эпохальный «Одесский пароход» и многое-многое другое. С урока я возвращался домой ошарашенный и подавленный. Я мечтал писать прозу и скорее всего именно такую, но мне не дано – уж слишком беден мой язык и слишком ненаблюдателен взгляд на повседневную жизнь…
Перестройка вернула на экраны КВН и стало наконец-то понятно, что радовало телезрителей в пору, когда меня не было на свете. Студенты-шутники в силу своего непрофессионализма плохо представляли себе, что можно, а чего нельзя, и как бы ни орудовали редакторы ножницами, вырезать всё оказалось невозможно. В первые три сезона КВН был настолько остр и оперативен, что все ждали кавээновских комментариев на последние события. Но именно свободолюбие игроков и погубило. Стоило Маслякову добиться для своих подопечных прямого эфира, как первый же капитанский конкурс вылился в скандал.
— Что будет, если объединятся Северная и Южная Корея, — спросил капитан капитана.
— Тогда в Сеуле воздвигнут статую «Samsung, разрывающий пасть Ким Ир Сену!
Публика забилась в падучей, а жюри вздрогнуло, представив пикирующие на Останкино северокорейские бомбардировщики. Из повторного показа рискованную фразу вырезали, а со следующего выпуска – кажется, уже не прямого, характер шуток заметно изменился. Тексты теперь состояли в основном из более или менее удачных каламбуров, плюс немножко про вечного Гусмана и бессменного Александра Васильевича, плюс кое-что о национальных особенностях или местных нравах, если команда состояла из «понаехавших». Году к 95-му я начну себя ловить на том, что смотрю КВН как обычный концерт, совершенно не интересуясь, кто наберёт больше очков и какие дежурные комплименты произнесут в финале судьи…
Профессионалы в конце 80-х не отставали от юных конкурентов и выкладывались на всю катушку. Если поэт в России может быть больше, чем поэтом, то почему клоун не может быть больше, чем клоун? Предновогодний выпуск «Вокруг смеха» 1987 года вполне мог иметь подзаголовок «Сам себе Оруэлл», а в каком-то из ранних «Аншлагов» даже промелькнул эпизод, где Петросян, в ходе негодующего обличительного монолога вдруг объявил минуту молчания в память о жертвах тоталитаризма. И люди покорно поднимались с мест, даже не удивляясь, что дело происходит на юмористическом концерте!
Лишь ныне действующих политиков до поры до времени все комики аккуратно обходили стороной. Но вот однажды на шедшем в живом эфире кремлёвском концерте Владимир Винокур произнёс всего несколько слов с хорошо узнаваемым ставропольским акцентом, а сидевшие в зале Михаил Сергеевич и Раиса Максимовна наградили его аплодисментами. И последнее табу рухнуло. Говорить по-горбачёвски стало настолько модным, что на одном из КВНов на сцене даже появились сразу три Горбачёва, соревновавшиеся в остроумии. На подобных пародиях легко сделал себе имя Михаил Грушевский – человек с весьма посредственными способностями, просто оказавшийся в нужное время в нужном месте. Казалось бы, удивить или шокировать зрителя уже невозможно ничем.
Но главный шедевр перестроечного юмора ждал нас впереди и назывался «Ленин – гриб». Если бы телепередачу Сергея Шолохова и Сергея Курёхина показали 1 апреля, народ бы просто оглянулся на календарь, понимающе усмехнулся и отправился спать. Вот только в этот раз на календаре было 13 мая, и страна до глубокой ночи, ошалев от обрушившегося на неё потока информации, спорила, насколько всё услышанное правда. Гениальный перформанс стал отличной прививкой от уже начинавшей проникать в прессу под видом долгожданной правды «желтухи» и «заказухи», научив многих критично оценивать любую газетную сенсацию.
В новой стране даже принципиальным борцам с коммунистическим режимом поначалу шутить было не о чем. Поэтому судьбы многих из них складывались страннейшим образом. Мало кто помнит, например, что передавая роль ведущего капитал-шоу «Поле чудес» Якубовичу, Владислав Листьев представил преемника как «известного московского писателя-сатирика». На самом деле имя Леонида Аркадьевича хотя и красовалось на первой виниловой пластинке Винокура, даже в тусовке было не самым громким. Якубович казался абсолютно нетелегеничным, шутил грубовато, бестактно и именно этой «непричёсанностью» привлекал внимание.
Двадцать лет спустя, случайно включая Первый канал в пятницу вечером, я испытываю искреннюю жалость к этому неглупому и душевному человеку, у которого, наверное, даже во сне рябит в глазах от крутящегося полосатого барабана. Иванов закрыл «Вокруг смеха», увлёкся политикой и все последние годы жизни посвятил написанию публицистических статей, по резкости не уступавших ленинским. Михаил Мишин из средненького подражателя Жванецкому превратился в замечательного переводчика, Арканов запел попсу и даже выпустил альбом с песнями Игоря Крутого, Хазанов наконец-то смог проявить себя в качестве настоящего драматического артиста – правда, телевидение чаще показывало не его работу в комедии «Город миллионеров» Эдуардо Де Филиппо, шедшей в Ленкоме, а фрагменты капустников и корпоративов. Некоторые перспективные молодые артисты вообще исчезли без следа. Хотел бы я знать, например, что стало с Алексеем Птицыным – феноменальным звукоимитатором, воспроизводившим звучание целой рок-группы с ударными, басом, фуззом и вокалом! А как сложилась судьба Вадима Добужского – кудрявого одессита, исполнявшего музыкальные пародии и частушки на злобу дня под рояль и синтезатор?
Открытий было намного меньше, чем потерь, но они иногда случались. Как раз в 90-х взошла звезда Яна Арлазорова – угловатого, со странной дикцией, и тем не менее заражавшего всех своим мощным драйвом. Он был своеобразным «анти-райкиным», ибо не только не надевал масок, но и не видел границ между сценой и залом, вовлекал зал в импровизированную игру. Вторым человеком-эпохой стал Михаил Евдокимов. Начавший с малоинтересных пародий на эстрадных звёзд, он вдруг неожиданно для себя самого раскрылся совсем в другом жанре. Евдокимов заговорил голосом простого человека, своего земляка, шукшинского «чудика», чей образ так глубоко укоренился в народном сознании, что уже не зависел ни от какой конъюнктуры. На таком материале можно было зарабатывать миллионы до конца жизни. И позднейший уход артиста в губернаторы, окончившийся так трагически, мог объясняться лишь одним – желанием не только веселить, но и делать реальные добрые дела.
Книги юмористов перестали считаться дефицитом, и оказалось, что многих читать куда приятнее, чем слушать, поскольку самые глубокие вещи опытные разговорники стараются не выносить на эстраду. Особенно поразил меня Аркадий Арканов, который вполне мог бы сделаться советским Борхесом, если бы не открыл слишком рано секрет лёгкого успеха у самых широких масс. Тогда же к российскому читателю вернулся из семидесятилетней эмиграции юмор Серебряного века – Саша Чёрный, Аркадий Аверченко, Тэффи и прочие мастера малых форм, группировавшихся вокруг журнала «Сатирикон». Я до сих пор безумно люблю их наследие и считаю, что целый пласт русской литературы так и остался недооценённым. Все эти люди пытались превратить в шутку свои предчувствия грядущей катастрофы, надвигающейся на страну, но так и не сумели скрыть до конца, насколько им больно. Они работали в лёгком, несерьёзном жанре, но ориентировались на высокие образцы классики – и особенно на Чехова. Скорее всего из-за своей серьёзности они так и не стали образцами для последующих поколений…
90-е годы – это ещё и время, когда телевизионный юмор превратился в гигантскую индустрию, продукцию которой и годы спустя оцениваешь неоднозначно. Помню, когда появился журнал скетчей «Каламбур», он казался всецело состоящим из синтетики, из примитивных клонов Бенни Хилла и Мистера Бина. А сейчас уже это классика жанра, и никуда от неё не денешься!
Два уже немолодых ленинградских интеллигента, просто умевшие хорошо рассказывать анекдоты, придумали «Городок», которого одно время было слишком много, который грешил самоповторами, и который всё же, ёлки-палки, так и остался самым лучшим видеособранием современного городского фольклора. Как Стоянову и Олейникову удалось не устать друг от друга и от самих себя и не распугать своих самых верных поклонников, для меня и до сих пор загадка.
Многих талантливых людей, легко вписавшихся в постсоветский шоу-бизнес, погубила рутина. Развесёлая одесская комикс-группа «Маски» была вынуждена выпускать по получасовому «Маски-шоу» каждую неделю и сошла с дистанции уже года через три после дебюта на Российском канале. Победители первого сезона возрождённого КВНа – «одесские джентльмены» организовали собственное «Джентльмен-шоу» и взялись так настойчиво впаривать давно устаревшие шутки из всем известных сборников, что надоели ещё быстрее.
Куда лучше пошло дело у их коллег из «О.С.П.- студии» на молодёжном канале «ТВ-6». Татьяна Лазарева, Михаил Шац, Сергей Белоголовцев и Александр Пушной могли метко и со вкусом спародировать «Форт Баярд», модный эмтивишный клип, спортивный матч и заседание парламента, закончившееся масштабной дракой. В момент наиболее высокой популярности звёздную компанию чуть было не переманили на РТР, но всё испортила пародия на рекламный ролик стирального порошка, к странному видеоряду которого подмонтировали хулиганский закадровый текст про кокаин: «В семье сына всегда есть, от чего приторчать…» Рекламодатели обиделись и дальше пилотного выпуска сотрудничество не пошло. Зато на родном канале оэспэшники сделали первый отечественный ситком «33 квадратных метра» — неровный, но по-своему симпатичный.
В новой России и анекдоты складывались не очень похожими на советские. Как-то незаметно ушли на покой Василий Иванович и Петька, перестал внезапно возвращаться из командировки незадачливый муж, а апокрифическую сагу о Штирлице похоронила в 1994 году группа московских графоманов, начисто лишённых чувства юмора, заваливших книжный рынок многотомными нечитаемыми «Новыми похождениями штандартенфюрера».
Самыми стойкими оказались анекдоты о представителях разных национальностей – не все евреи уехали, не все чукчи замёрзли, более того – неожиданную популярность вдруг приобрели истории из жизни только что добившихся независимости эстонцев. Во время очередных российских гастролей журналисты даже спросили у Анне Вески, не обижается ли она на то, какими тормозами показывают её земляков. В ответ певица звонко хлопнула в ладоши и воскликнула: «Да мы всё то же самое про финнов рассказываем!» Над чем смеётся Финляндия, осталось неизвестным, но добрый юмор всегда был идеальной формой народной дипломатии.
Из чисто русских сюжетов непревзойдённым лидером на долгие годы стал сюжет о том, как на перекрёстке «запорожец» таранит «мерс» олигарха. Мечтая поскорее закрыть тему, я даже как-то вбросил в Интернет антианекдот: врезается «запорожец» в «шестисотого», а оттуда выпадает «новый русский» весь загипсованный, на костылях и синеющими губами на последнем издыхании шепчет: «И в этом анекдоте то же самое!…» Увы, не помогло – сериал продолжался, пока не заржавел последний «запорожец». Но уж зато «лады калины» почему-то ни в кого не врезаются!..
На рубеже веков откуда ни возьмись возник ещё так называемый «альтернативный» юмор – жёсткий, иногда находящийся на грани приличия, иногда за всеми гранями, всецело наполненный молодёжным бунтарством и пониманием, что Петросян с его персонажами так и остался в 70-х. Первопроходцами жанра стали Роман Трахтенберг и Шура Каретный. Обоих объединяла и любовь к ненормативной лексике и умение раскрутить своё творчество, почти не используя средства самой массовой информации. Шура гнал свои приблатнённые «телеги» без передышки, записывая по десятку альбомов в год, что не могло не сказаться на качестве материала. Местами он и вправду был забавен, но несколько моих знакомых могли бы с лёгкостью повторить то, что делает этот король подпольной звукозаписи – кстати, профессиональный театральный актёр. Трахтенберг, напротив, спешил попробовать в жизни всё – писал книги, снимался в кино, пел песни, вёл передачи на радио и телевидении и наверняка бы преуспел хоть в каком-нибудь жанре по-настоящему… если бы довёл до конца хоть один из своих увлечений. Тем не менее «альтернативщики» однажды вырвались из андерграунда, чтобы превратиться в «Comedy Club».
Первые выпуски нового шоу на канале ТНТ воспринимались как откровение. Где-то милиция колотит несогласных, где-то под разными предлогами закрывают газеты и телеканалы, а тут выходит «гламурный подонок» Павел Воля и на глазах у миллионов, совершенно не думая о последствиях, опускает всех наших звёзд! Очарование продолжалось, впрочем, весьма недолго, ибо всё познаётся в сравнении.
Мне повезло выловить в Интернете несколько выпусков украинской и белорусской версии «Comedy» и кое-что понять о степени их независимости. У белорусов, судя по всему, единственным объектом для насмешек является Виталий Козловский – попсовый певец типа нашего Билана, только ещё скучнее. Причём Виталий уже настолько свыкся с ролью мальчика для битья, что лично выходит на сцену к своим мучителям и участвует в их игре. В то же самое время малороссы мочат почём зря и действующего президента, и его оппонентов, и многострадальную Юлю так, что хоть завтра канал закрывай и тащи комиков в суд! И только наш «Comedy Club» пока вошёл в историю тем, что легализовал наконец-то слово на букву «ж». От вопросов насчёт сатиры на власть даже самые смелые резиденты отмахиваются в ужасе: «Да вы что?! Я же за эту власть голосовал!» И идут снимать очередной «Самый лучший фильм» или что там у них в планах?
У современного российского юмора две беды, и обе вроде бы уже непоправимы. Во-первых, он давно перестал быть авторским. Кто пишет тексты для Дроботенко или братьев Пономаренко, мы не знаем и особенно не интересуемся, поскольку пересказывать бородатые анекдоты про тёщу, над которыми в последний раз смеялись в шестом классе, умеем не хуже. Единственным автором-исполнителем, находящимся в полном расцвете сил, мельтешащим на нескольких телеканалах одновременно, пока остаётся разве что Михаил Задорнов, но его деятельность как раз вызывает много вопросов.
Этот человек столько раз менял свои взгляды, что непонятно, когда же он был настоящим. В 80-х мы запоем читали в журнале «Аврора» восторженные путевые заметки Задорнова о первой поездке по Америке и завидовали самой возможности увидеть супермаркеты, забитые десятками сортов колбасы и кефира. Десять лет спустя из тех же самых уст мы узнали, что все американцы тупые, при том, что ни одна страна в мире не вкладывает в науку столько денег, сколько вкладывает США. Однажды Михаил Николаевич даже порвал в прямом телеэфире свою американскую визу, протестуя против низких оценок, поставленных нашим олимпийцам в Солт-лейк Сити, и этот жест был полон лицемерия. Всё же русских если где-то и обижают больше всего – то это в России, причём люди с такими же русскими фамилиями, и драть в клочья надо было если не паспорт, то хотя бы водительские права – чтобы все сидящие у экрана гаишники чёрной икрой подавились.
Впрочем, если метания и искренние заблуждения, свойственные всем нам, можно простить и звёздам, то некоторых поступков понять никак нельзя. Задорнова до сих пор принято представлять как «писателя-сатирика», однако литературных текстов он со сцены почти не читает. Окончательно меня убило появившаяся в задорновском репертуаре лет пять назад байка о мужике, проглотившем на спор лампочку. Дело в том, что ещё в конце 90-х подозрительно похожий рассказ «Лампочка» появился на страницах ещё бумажного «Лицея» за подписью известного нашего автора Кирилла Олюшкина. И кто из этих двоих более достоин звания «писателя», для меня теперь очевидно…
Вторая беда юмористической эстрады – полная глухота к злобе дня. С тех пор, как Виктор Шендерович со всеми его проектами был загнан в оппозиционные СМИ и превратился в обычного публициста – может быть, лишь чуточку более ироничного, на смену ему не пришёл никто. Ну не считать же в самом деле сатирой чисто декоративный и малосмешной «Мульт личности»! Особо безотрадным положение дел представляется из-за того, что отсутствует напрочь не только диссидентский, но и прокремлёвский юмор. Даже в мрачные годы «холодной войны» коммунисты умели доказывать свою правоту не только репрессиями, но и кистью Кукрыниксов. В администрации Путина такая штатная единица, как шут у трона, не предусмотрена. Я неплохо себе представляю, как бы выглядел Максим Галкин в роли Сергея Удальцова или пародия на Pussy Riot в «Большой разнице», но в реальности мы ничего подобного не увидим никогда. Увы, государство, с которым не хотят солидаризироваться даже клоуны, уже обречено!
Сейчас – в эпоху всеобщей телефонизации-мобилизации, самым модным юмористическим жанром сделался прикольный интернет-ролик. Сто лет назад надо было родиться гениальными братьями Люмьерами, чтобы додуматься в числе ничем не примечательных бытовых картинок снять, как садовник нечаянно окатил себя водой из шланга и дать жизнь жанру кинокомедии. Сегодня подобных сюжетов ежедневно выкладывается на YouTube по несколько сотен: вот пьяный в лужу упал, вот коты подрались, вот блондинка никак не может припарковаться, а вот «яяяязззззь!!!»… Появляются целые телеканалы, основывающие свой малобюджетный репертуар на надёрганных из Сети роликах. Я тоже грешным делом посматриваю все эти «Улётные видео», но очень жалею, что голос профессионалов всё глуше, а новых открытий среди них всё меньше.
Единственный профессионал, вселяющий в мою душу светлую надежду на будущее – это Евгений Гришковец. Называть его юмористом было бы оскорбительно и несправедливо, но никто с такой лёгкостью не заставляет на своих выступлениях зал смеяться, как он. Евгений в многочасовых спектаклях-монологах рассказывает о предельно серьёзных, сложных философских вещах, переводя их на бытовой разговорный язык. Молодой, дерзкий, обманчиво простой и откровенный, Гришковец воплощает в жизнь идею того психологического театра одного актёра, до которой чуть-чуть не дозрел Райкин, а как текстовик по степени афористичности уже скоро переплюнет Жванецкого. Я невольно представляю его лет через сорок таким, каким мы запомнили Аркадия Исааковича на последнем юбилейном вечере, транслировавшемся телевидением на всю страну – седым, усталым, уже устремлённым в вечность, но с тем же озорным блеском в прищуренных глазах: «Смешная это всё-таки штука – жизнь!»
