Мне уже много лет, но я все еще помню… бабушку, ее лицо, добрые серо-зеленые глаза… и куклу, ту куклу, которую она подарила мне девятнадцать лет назад…
Первое лето в деревне было ужасно трудным. Жили мы в плохо обустроенном, запущенном без мужского догляда деревенском доме. Все приходило в упадок, и бабушка, кажется, действуя в унисон со сложившимся порядком вещей, с каждым днем тоже все больше бледнела, худела и разрушалась.
Все было странно и загадочно для меня в бабушкином доме. Казалось, что дом жил своей отдельной жизнью, по своим порядкам и законам. Пугал меня этот пустой, одичавший, унылый деревенский дом. Но любопытство заставляло меня изучать его. К концу лета почти все мне было знакомо, кроме старого заброшенного чердака.
Однажды днем бабушка устала и прилегла поспать, а я без спроса взяла фонарь и отправилась на чердак. Плотный сумрак встретил меня там. Смотровое окно было давным-давно заколочено. «Ух, как страшно», – подумала я и включила фонарь. Мое внимание привлек небольшой сундучок. Я с нетерпением открыла его. В необычном пузатом сундучке оказались куклы – старые тряпичные куклы разных цветов и размеров. Я была так поражена находке, что, забыв про все на свете, опрометью побежала вниз, чуть не свалившись с лестницы. Я тащила сундук с собой.
Проснувшись от наделанного мной шума, бабушка отняла у меня сундук и спрятала его в холодной комнате.
– Не нужно было тебе ничего без спросу трогать! – резко сказала она.
Бабушка сердилась целый вечер, а потом, где-то часов в восемь, велела мне присесть на кровать.
– Вот, это ведь внученька, – запинаясь, начала она. – Это ведь память моя. Ты не серчай, что я тебя, может, сильно поругала. Просто не лезь в следующий раз никуда без спроса. Это ведь куклы… они еще в детстве у меня были. Ишь, какие красивые все. Разные. Все, все разные… Это перевертыш, ишь, смотри – и с той, и с другой стороны. Эта свадебная, гляди. Эта кукла – мерка. Гляди, я тебе сейчас покажу. – И бабушка повела меня на кухню, в центре которой стояла массивная русская печь. – Вот, берем чугунок, говорила бабушка, доставая чугунок. – Вот, эта мера для гречи, эта для воды, – и бабушка ставила куклу вертикально у чугунка. – Видишь? Так раньше девочек учили кашу варить.
– Угу, – кивала я головой.
– Бабушка, а вот эта, в красном сарафане, это что за кукла? – спросила я.
– Эта… эта, – бабушка задумалась, – это кукла-оберег, моя любимая.
– Красивая…
– Красивая, она оберегает человека от зла, от духов, от темных сил, понимаешь?
– Угу, – шептала я, завороженная рассказом бабушки.
– Сегодня я подарю эту куклу тебе. Пусть теперь она будет твоим оберегом.
С тех пор кукла всегда была со мной. В какой-то мере именно благодаря ней я еще больше сблизилась со своей бабушкой. Теперь я, кажется, сильнее любила ее красивое, с тонкими морщинами в уголках глаз и на шее, моложавое лицо.
Я часто думала о бабушкиной жизни, судьбе, расспрашивала ее. Но бабушка не всегда отвечала. Она не любила говорить о революции, о своих рано ушедших первых детях и о войне, той самой главной большой войне, которая в корне изменила всю нашу жизнь.
Как-то мы с бабушкой мылись в бане. Когда мы уже домывались, бабушка сказала:
– Вот, девка, запомни. Баня для здоровья – это первое дело. В войну, бывало, пойдешь в баню, и все печали хоть ненадолго, да отступят. У меня, правда, один раз всю одежу в обшей бане украли, так вот обида-то была, да… обидно-то уже очень было.
– А кто украл, зачем украл, расскажи, а? – приставала я.
– Да, что тут говорить-то, девка… Банщица украла. Я в шкафчик положила, а ключи-то у нее только были. А прихожу – и в шкафчике нет ничего: ни панталон, ни сорочки чистой. Вот так вот, девка, беда-а-а-а…
– Как же так это она у тебя украла? – недоумевала я.
– Война ведь. Как, как? Украла, да и все. Украла и не призналася. То в городе было, а в городе много воровали. Воровали да продавали или сами носили. Ведь кому и носить-то было нечего. Война ведь.
– О-о, – мне было так жалко бабушку, что у нее когда-то, пятьдесят лет назад, украли одежду. – И как же ты домой, голая пошла?
– Дак ведь у меня грязная-то одежа осталась. Вот я сорочкой грязной вытерлась, старое свое одела, да и пошла. Чего уж. Помылась, грязное одела, да и пошла. Вот тебе и намылася в бане!
Я совсем не понимала тогда, рассматривая кривые, шершавые бабулины пальцы, как много работы сделали они за свою жизнь. Как же на самом деле много сделали эти руки! Как много колосков собрали они с полей, как много подоили коров, напряли шерстяных нитей, связали рукавиц, приготовили пищи… Через год бабушки не стало. А кукла постепенно перекочевала на антресоль, где и пылилась в ожидании хозяйки целых девятнадцать лет…
Сейчас, когда бабушкина деревня уже стерта с лица земли, когда Россия уже совсем не та, какой ее знала и любила бабуля, именно сейчас я нашла эту маленькую куклу и, взглянув на нее, поняла, что, может быть, именно она для меня – это образ Родины в моей голове, образ той России, которую я люблю…
