Свободная трибуна

Дискриминация

homedr.ru

На днях, выступая по первому каналу ТВ, премьер-министр страны Дмитрий Медведев признал, что в нашей стране существует дискриминация по возрасту.

Всегда, когда я вижу по ТВ очередную душераздирающую картинку про то, как беспомощную (парализованную!) русскую старушку выбрасывают из благополучной западной страны на том основании, что старушка по западным законам не является членом семьи своей единственной дочери, проживающей в этой стране, меня охватывает негодование. Нет, не по отношению к западным властям, а по отношению к своей власти, которая, позволяя высоким лицам грабить миллиарды, не может выделить миллиард-другой на строительство комфортных, не хуже чем на Западе, домов престарелых. Ведь заслужили же, заслужили достойное содержание наши пенсионеры: учителя и врачи, полеводы и механизаторы, строители дорог и заводов, создатели ракетодромов и неповторимых художественных образов…

Нынешние дома престарелых в большинстве своем вызывают чувство ужаса и отторжения, почему старики, даже самые одинокие, даже те, которые уже не в силах обихаживать себя, все-таки отказываются переезжать в такие обители и часто становятся легкой добычей охотников за чужим «приданым». Да что там охотников – нередко старики становятся добычей и собственных деток. Поспрашивайте врачей «скорой помощи» – они вам много чего расскажут на эту тему.

Одна из причин тотальной беззащитности стариков заключается в том, что их содержание не контролируют соцорганы, как это происходит в отношении детей, когда в случае жестокого обращения отца и мать могут лишить родительских прав. Со стариками же можно делать что угодно, хотя старый, особенно после восьмидесяти пяти, что малый. Их можно не кормить, пинать, оскорблять, отбирать у них пенсию, а чуть что – говорить про свою мать или отца: «У нее (него) крыша поехала». И поедет, если нет соответствующего ухода, а напротив, одно измывательство.

Отсутствие социального контроля за неблагополучными семьями, в которых проживают престарелые – еще один факт дискриминации по возрасту.

Но главное проявление этой дискриминации – в нежелании обеспеченной, преуспевающей и еще молодой власти обеспечить приемлемые условия для стариков, которые во многом и создавали условия для комфортного существование нынешней элиты.

Вспоминаю, как в начале двухтысячных я, тогда сотрудник журнала «Север», пришла на прием к заместителю премьер-министра РК Виктору Дмитриевичу Давыдову. Были у меня к нему вопросы по поводу неперспективных заонежских деревень. Очереди на прием ждала в предбаннике и одна пожилая женщина. Так как В.Д. был занят, то мы мало-помалу разговорились. И я услышала тихую трагедию бывшей учительницы (назову ее Н.С.).

«Я всегда знала, что я одна, – рассказывала Н.С., – и что мне нужно иметь сбережения на черный день. Отказывала себе во всем, не ездила на юг, не покупала нарядов, накопила приличную сумму, я могла на эту сумму купить «Запорожец» и маленький садовый домик, и вдруг в девяносто восьмом лишилась всего.

Вообще в жизни моего поколения было три потрясения. Первое – раскулачивание. Раскулачили моего деда в Вологодской области, и мои родители, отцу тогда было двадцать два года, в чем были, закутав меня в одеялко, бежали ночью из родной деревни. Кое-как добрались до станции Мга (по слухам, там работали земляки отца), отец устроился разнорабочим на железную дорогу, но кто-то донес, что отец из раскулаченных, его вызвали в НКВД и сказали, чтобы в двадцать четыре часа он убрался на 101-й километр. На 101-й километр отец не поехал, а поехал в Деревянку, в Карелию, где, он знал, жили знакомые, тоже из Вологодской области. Вот с 1933 года мы и живем в Карелии. Отец рассказывал, что все время жил с опаской – вдруг узнают о его происхождении. Когда строили зернохранилище, он оставался после всех, залезал под пол и тщательно проверял, ощупывал каждую досочку – нет ли где дырки, а то ведь на него первого покажут, если зерно просыплется.

Второе потрясение – война. Отец воевал. Семья голодала. Еле выжили.

И третье – 98-й год. Денежная реформа.

Сейчас четвертое…»

Н.С. рассказала и про свою подругу, такую же одинокую, как она сама, и тоже имеющую трудовой стаж более сорока лет. Подруга собиралась сдать свою квартиру государству, а взамен получить комнату в восемь метров в Доме престарелых. «Она еще вполне могла себя обслужить, но она не хотела, чтобы ее унесли из квартиры на носилках и поместили на четвертый этаж для умирающих. Туда нужно собираться, пока сама ходишь… А ведь как бы мы ни бодрились, мы знаем, что подходит возраст, смерть неизбежна…».

Подруга Н.С. проконсультировалась с юристами, сходила в Дом престарелых, переговорила там со всеми – от администрации до персонала, посмотрела свое будущее жилье и стала потихоньку собираться: распродала то, что можно было продать, раздала библиотеку (ее отец собирал альбомы по искусству, и у нее было много дорогих, великолепно изданных книг), поменяла большой, во всю стену, ковер на маленький  прикроватный, чтобы в Доме престарелых она могла сама, не прибегая к пылесосу, его чистить. Купила маленький холодильничек, куда могли поместиться молочные продукты, немного фруктов, лекарства. Сразу из магазина покупку увезла в Дом престарелых.

И вот, когда подруга должна была оформлять последние бумаги, вдруг вышло постановление, по которому, живя в Доме престарелых, она могла получать на руки не четверть пенсии, как раньше (по расчетам подруги, ей вполне бы хватило этого на лекарства), а всего одну восьмую. Подруга приостановила оформление и осталась жить в пустой квартире – без мебели, без книг, без ковра…

Н.С. тепло говорила о своей подруге: «Выросла в крестьянской семье. Имела большую настойчивость и волю. Отказывая себе во всем, недоедая, выучилась, получила высшее образование. Человек она была бескорыстный и много сил отдавала на устройство общественных дел. Тратила свои нервы, без нервов дело не сделаешь, поэтому сейчас нервишки у нее пошаливают… Она не может сама за себя просить… Мне легче… За другого всегда просить легче…»

А пришла Н.С. на прием, чтобы предложить правительству следующее: пожилые одинокие люди безвозмездно отдают государству свои квартиры, т.е. дарят. Взамен государство строит для них дом, где будет социальное обслуживание, медицинская помощь («старикам нужны четыре специалиста – глазной, потому что мы начинаем плохо видеть, невропатолог, ревматолог и кардиолог») и внизу – прачечная («кто-то дома постирает в тазике, а кто-то спустился в прачечную»). Как на Западе.

Мне показалось, что это очень разумное и практичное предложение, и я решила дождаться возвращения Н.С. с приема.

Когда женщина вышла, по ее лицу я поняла, что визит не удался. «Он сказал, что предложение хорошее… Может быть, потом… Когда-нибудь…»

Эта история настолько взволновала меня, что я зафиксировала ее в своем дневнике. Это было 26 октября 2002 года. За прошедшие десять лет я не слышала, чтобы в Петрозаводске был возведен для престарелых новый комфортный дом – такой, о каком мечтала Н.С. Но может быть, я ошибаюсь? Тогда поправьте, буду счастлива это узнать и порадоваться за Н.С.

А теперь совсем свежий факт и, на первый взгляд, не имеющий отношения к теме, прозвучавшей во вчерашнем выступлении премьер-министра.

В ноябре этого года я решила поучаствовать в литературном конкурсе. Интернет представил мне их в изобилии. Но, к моему удивлению, большинство конкурсов было закрыто для меня, и именно по возрастному признаку. Нет, я понимаю, если пара-тройка всероссийских конкурсов именно для молодых, но если большинство для тех, кому до 35, то это, по-моему, слишком. А тут еще услышала по ТВ мнение одного из литературных функционеров: мол, конкурсы не для лучших, а для перспективных. И тогда, скопировав адреса конкурсов, я на каждый из них отправила электронное письмо с одним словом в графе «тема»: дискриминация:

«Уважаемые организаторы конкурсов! Вам не кажется, что дискриминация по возрасту («не старше 35 лет» – «Евразия», до 35 лет «Дебют», Фонд им. В.Астафьева, до 40 лет «Любимовка» и т.д.), как и непременное анкетирование с непременным годом рождения участника конкурса – это нонсенс. Это оттуда, откуда мы, кажется, ушли, когда заполнялись бесконечные анкеты, когда в специнкубаторах выращивались молодые прозаики, поэты, драматурги… Но времена-то изменились! Мы уже почти в Европе, где и в шестьдесят и в шестьдесят пять человек не чувствует себя отстоем, а напротив, чувствует себя востребованным (квалификация, опыт чего-нибудь да стоят, поскольку приобретаются годами). Или все таки мы по-прежнему «евр-азия» и продолжаем давить и выдавливать… И делить, делить, делить… На наших и не-наших, на своих и чужих, на тех, кому до 35 и кому за 35, на молодых и пожилых… Но, на мой взгляд, первичен текст и талант. Все остальное – от лукавого. Виктор Петрович Астафьев, чьим именем назван один из конкурсов, сам начинал уже в зрелом возрасте и подобную дискриминацию в литературе вряд ли одобрил бы».

Ответ я получила только один – из Красноярска:

«Галина, совершенно с Вами согласен, но тут ничего не поделаешь – пока по крайней мере. С уважением, Антон Нечаев».

Наш уважаемый премьер-министр, а еще вчера самый молодой из президентов России, призвал бороться с фактами дискриминации по возрасту. То есть не указывать в приглашениях, объявлениях и т.д. возраст претендентов на рабочее место. Правда, он не сказал прямо, что лучший в своем деле и есть самый перспективный для государства. Но, хочется надеяться, что он это подразумевал.

  Фото Бориса Акбулатова