Конкурс короткого рассказа «Сестра таланта»

Отец

 

Отца я увидел сразу. Еще когда по вагону на выход шел, через окна заметил знакомый полушубок.

В глаза будто соринка попала, но и подосадовал слегка. Я же с Вовчиком Чирковым договорился у него переночевать. И вообще не маленький уже – пятнадцать лет как-никак. Перед ребятами неловко – их-то никто не встречает, а меня как  маленького… Мог бы и на вокзале до первой электрички потусоваться. Легко.

Хорошо, папка себя правильно повел: едва я на перрон спустился, сумку у меня выхватил и, ни слова не говоря, к уазику, у торгового ларька припаркованному, двинулся. Мотор прогревать, пока я с одноклассниками  прощаться буду.

Попрощались. Повздыхали, что питерская экскурсия закончилась, что послезавтра снова в школу, но чувствовалось: всем домой не терпится – к маминым пирожкам и впечатлениями от поездки поделиться.

Напоследок с Вовчиком друг друга по плечам похлопали, и я пошел к машине. Дверцу уазика открыл – и чуть не матюгнулся. Во включенном радио как раз песня Розенбаума про «Черный тюльпан» заканчивалась.

На отца эта песня сильно действует. Скулами каменеет, отключается и начинает в одну точку невидящими глазами смотреть. Если вовремя не дать нужную таблетку, приступ случиться может.

Вроде обошлось.

Из города выехали уже в начале первого. Снег крупными хлопьями пошел, в воздухе безветренном закружился. Как ни странно, на улице Васнецова фонари горели, к тому же – полнолуние, и небо, кое-где белесыми тучами запятнанное, в целом бархатно-фиолетовое, звездное.

Почти не разговаривали. Батя вообще немногословный, но уж если чего скажет – так скажет. Поэтому наши с ним разговоры, начиная с возраста, когда я еще соску-пустышку мусолил,  в памяти держу.  Важнее этих бесед у меня  в жизни мало чего было, поэтому и запомнились. Как и все моменты, когда мы с папкой на двоих работу делали. Молча. Так быстрее учишься, когда по взглядам  угадываешь, что от тебя требуется. А не угадаешь –  либо конец бревна по ноге сыграет, либо охапку сена, когда батька снизу подает, а ты сверху принимаешь, на всю морду лица огребешь. Поэтому у меня лет с пяти получалось по одному шевелению папкиных бровей  ключ на семнадцать, а не на двадцать подать и за нужными гвоздями в столярку сбегать – скажем, за дюймовкой, а не за сороковкой. А после двенадцати лет все, что отец, то и я умел. Ну, если честно, то почти все.

За переездом после поста ДПС  отец меня за руль пустил. Мне в кайф: машину водить я умею, но насчет прав – по возрасту рано. Только ворохнулось предчувствие нехорошее. Я за руль не просился, папка сам инициативу проявил и, скорее всего, оттого что заплохело ему. Не иначе,  «афганский сюрприз»   зашевелился.

Погнал я уазик на предельно возможной на зимней дороге скорости, но у Костенниковского  пасева  вижу: не успеть, хотя до  дома меньше двух километров.

– Останови, Степан, – батька не сказал даже,  просипел. – Воздуха мне…

Я – по тормозам и машину юзом, бампером в сугроб. Отец дверцу распахнул и сразу вываливаться начал. Я со своей стороны пулей выскочил, успел батю подхватить. Тяжелый, неподвижный, лицо серое, губы плотно сжатые, фиолетовые…

– Папа, папка, не умирай!!! – с криком слезы фонтаном брызнули.

Оттащил батьку на обочину, опрокинул спиной  на скат сугроба, куртку на нем  рывком надвое по молнии распластал. У самого сердце словно кто-то ледяными пальцами в горсти сжал, ревмя реву… Потом задержал дыхание, размахнулся и со всей силы  тыльной стороной ладони по груди папке  –  нна!

Ни о чем не думал – некогда, да и неоткуда осознанию правильности того, что делаю, взяться. Будто не я намеренно отца родного вдарил, а на мне  закоротили два контакта вольт на пятьсот и такая вот моя по отношению к родителю моторика рефлекторно взбрыкнулась.  Но  вовремя. Еще бы секунд десять…

Ткнулся в сугроб с папкой рядом, руками снегу поднаскреб и – к лицу. Сразу в глазах  жечь перестало  и голове легче. Отец рядом зашевелился, сел. А я пошевелиться не могу.

– Откормили бугая,  – слышу, – как кобыла копытом под ложечку звезданула!

С трудом сдержался, чтобы  в голос не всхлипнуть, плотнее лицом в снег вдавился, но губы, чувствую, сами в широкую улыбку разъехались.

С минуту думал,  как  в ответ отшутиться:

– В другой раз придуриваться станешь – точно копытом, а не ладошкой звездану! И вообще, а почему кобыла, не конь?

Поднялись, отряхнулись. А снег как шел, так и идет огромными пушистыми хлопьями; свет от фар уазика обыкновенные елки под серебристые маскирует; луна плывет масленичным блином, изредка, как балерина пачкой, в облака снизу укутываясь.

– Красиво, – даже  батьку на патетику пробило. Руками меня за шею обхватил, к себе прижал и – прерывистым шепотом: – Спасибо, сын…

За руль папка сел спокойный, я бы сказал: какой-то весь из себя умиротворенный. Когда во двор усадьбы завернули и перед тем, как из машины выйти, даже  прикололся:

– Надеюсь, у тебя в привычку не войдет отца родного чеглыздить? Дожили, мля…– добавил: – Матери ни слова! – и пошел ворота закрывать.

Я  его на крылечке подождал, чтобы в избу вместе войти.