Почему так узнаваемо то, что случилось сто лет назад, почему я плохо различаю, где мысли мои, а где моей бабушки, и почему так тревожно сегодня на душе?
Эту книгу о настоящих русских в мае 1917 года написала моя троюродная прабабушка Софья Карловна фон Майер. Потомок русских немцев в четвёртом поколении, она вышла замуж за священника Уильяма Нортона Howe и большую часть своей жизни прожила в Англии. Считая себя дочерью двух великих держав, «одной по праву рождения, второй – по причине замужества», продолжая всем сердцем любить Россию, Соня очень хотела сблизить и подружить народы этих стран и делала для этого всё возможное. Переложила русскую историю для англоязычного читателя, издав несколько книг, организовывала выставки на «русские» темы, передавая вырученные деньги в фонды помощи ссыльным и раненым. Ещё в 1906 году основала в Англии Комитет за освобождение административных ссыльных Севера России и Сибири, почётным секретарём которого являлась.
Много путешествуя по свету и помогая людям, летом 1916 года с важной миссией Софья Карловна побывала в России. Думаю, в последний раз, хотя после этого прожила ещё много лет. На родину она отправилась по приглашению графа Дмитрия Олсуфьева с частным визитом, чтобы на самом высоком уровне от имени светской и религиозной общественности страны-союзницы России в Первой мировой войне хлопотать об освобождении политических ссыльных. «Я понимала, что не смогу добиться желаемого сама по себе, но хорошо помнила о мышке, проскользнувшей в ячейку сети, из которой не смог выбраться лев. Всё, что я хотела, быть похожей на эту мышку».
Итак, начало XX века, Россия в состоянии войны и на пороге революции, а Соне 45 лет. Я читаю и перевожу эту книгу в начале нового, 21-го, века. Немного опережаю автора по возрасту и очень надеюсь, что впереди у моей страны спокойная мирная жизнь. Почему же так узнаваемо то, что случилось сто лет назад, почему я плохо различаю, где мысли мои, а где моей бабушки, и почему так тревожно сегодня на душе? Для чего мне послана эта история, чтобы мужественно подготовиться к чему-то или противостоять повторению однажды пройденного?
* * *
«Лежа под прекрасным английским каштаном, мыслями я нахожусь в России, и в тот момент, когда заново проживаю всё, что видела и слышала на родине, моё перо переносит пережитое на бумагу».
Она не собиралась публиковать свои путевые заметки. «Но теперь, когда спустя 6 месяцев в России произошла революция, многие спрашивают, ощущала ли я тогда её приближение? Да! Раскаты бури были уже слышны. Это заставляет думать, что мои впечатления от поездки, уникальной тем более, что её совершила женщина, будут интересны широкому кругу читателей и помогут им понять, что многие проблемы, ставшие сегодня очевидными, существовали уже тогда».
«Какая радость снова оказаться в России! Я глубоко вдыхала воздух родины, так надолго утраченный, и наслаждалась видом цветущих лугов. Какое удовольствие снова быть в стране бесконечных просторов, где даже осознание пространства невольно делает дыхание свободней и вызывает такое чувство восторга, которое можно выразить только жестом широко распахнутых рук».
«Пейзаж радовал глаза, а люди сердце. Казалось, весь народ возносится на гребень большой волны. Ощущение морального и духовного подъёма было новым и чудесным. Как часто в эти дни приходилось мне слышать от совсем разных людей одно и то же слово! Все они говорили о великом Размахе (Razmaakh), означающем нечто огромное, измеряемое по самой высокой шкале.
Всё происходящее было частью великого Размаха. Доброе и злое, миллионы солдат, сотни тысяч раненых, великое самопожертвование и равное ему великое предательство. Эффективное снабжение огромной армии силами земства и абсолютная дезорганизация в проводившемся под контролем чиновников снабжении продовольствием больших городов. Изобилие хлеба и картофеля в деревне и недостаток их в городе, километры срубленных деревьев вдоль железных дорог и топливный голод в столицах. Повсюду солдаты и офицеры с орденами и знаками различия всех видов, великие победы и тысячи пленных, огромные потери в кровавых битвах. Санитарные поезда, полные раненых героев, эшелоны, в которых с улыбками и песнями на фронт едут патриотично настроенные храбрецы, женщины, переполнившие церкви в молитвах о близких, женщины, ухаживающие за ранеными. И огромная линия фронта, протянувшаяся от Балтийского моря до Чёрного».
«Наблюдая за солдатами, говоря с людьми, путешествуя в поездах всех типов и классов, и я двигалась вместе со всеми в этой великой волне. Я ощутила себя в новой, освежающей атмосфере – слово стало свободней, кругозор шире, надежды крепче. Все ждали, что после войны наступят Реформы, Прогресс, Счастье.
Миллионы солдат, крестьян со всех концов империи, узнали правду. Полученная возможность сравнивать раскрыла им глаза и расширила ментальные горизонты. Вернувшись с войны домой, они расскажут всем о том, что видели и слышали. И ещё одно, чему научились все, это жизнь без водки (её продажа в военное время была запрещена). Русские стали трезвой нацией, трезвой и процветающей, уже одно это дало людям Размах. Волна патриотизма и самоотречения, трезвости и энтузиазма, скорби, мук и страданий несёт вперёд новую Россию, и столь велика мощь этой волны, что она сметёт все старые прогнившие преграды».
Неожиданно к Соне обращаются русские солдаты, возвращённые в Петроград из немецкого плена и собранные в казармах города в ожидании своей дальнейшей участи. Некоторые из них оказались её спутниками по пути в Россию. Уже тогда она сумела кому-то помочь, а они не забыли её доброго, деятельного и внимательного к ним отношения. Бывшие военнопленные просят навестить их, чтобы убедиться, в каких нечеловеческих условиях живут никому не нужные люди. Нет одеял и подушек, столов и стульев, в казармах немыслимая грязь. До войны содержавшиеся в надлежащем порядке, теперь они напоминают ночлежки.
«Это было моё первое посещение казарм военного времени. Около пятисот человек, одетых в полученную в нейтральных странах одежду, окружили и приветствовали меня так, как будто возлагали все надежды на этот визит. Люди были ожесточены, растеряны, рассержены, говорили громко и бесстрашно. «Так с нами не обращались даже в плену», «видите ли, барыня, мы побывали в других странах, некоторые из нас видели Париж, другие Роттердам и Лондон, и мы теперь знаем, как обстоят дела там. Нас с почётом принимали в Англии, с большой добротой в Дании и Бельгии, но здесь, в России, в нашей родной стране, никто, кажется, не обращает на нас никакого внимания».
Они были готовы вернуться домой или снова на фронт, только бы не сходить с ума от вынужденного безделья. Я сказала: «Братья, я помогу вам и, поверьте, сделаю все, что в моих силах». Чувствовалась ожесточённость их сердец и глубокое чувство обиды, ощущалась опасность в том, что эти умные и полные сил мужчины стали такими. Сложившаяся ситуация испытывала их лояльность на прочность. Власти не предусмотрели последствий одномоментного возвращения такого большого числа людей, обязали их оплатить четвёртую часть стоимости билета домой, а у них не было денег. Не было их ни на стирку, ни на баню, ни на мыло, они не были ничем заняты, по два месяца их не отсылали домой, а накапливали тут. Когда они пытались говорить с комендантом, он отсылал их к другому чиновнику, тот к следующему, тот к третьему и так далее и всегда безрезультатно. Для этих людей ни у кого не было времени, казалось, это ничьё дело. Наконец, я поняла всю ситуацию и составила чёткий список своих действий». Она попросила их ещё немного потерпеть, и обещала, что сделает всё, чтобы исправить это ужасное положение.
«В России есть особое слово «хлопотать». Это значит брать на себя труд не давать покоя тому, от кого можно ожидать помощи, до тех пор, пока не будет достигнут успех. Только надо правильно определить персону для беспокойства, и, к пользе моих друзей-солдат, я была в этом счастливом положении. На следующий день один из членов Государственного Совета обещал доложить о плачевном состоянии этих людей премьеру и военному министру».
«В России события развиваются или очень медленно, или чрезвычайно быстро». За короткое время Соня успела не однажды побывать у министров юстиции, внутренних дел и их помощников, переговорить с несколькими генералами, премьером и депутатами Государственной Думы, встретиться в Киеве с матерью царя, вдовствующей императрицей Марией Фёдоровной и заручиться её поддержкой, посетить Могилев, где находилась ставка верховного главнокомандующего, и передать ему письмо. «Моё чувство юмора было удовлетворено, поскольку я уверена, что никогда ранее личное письмо к царю не было написано такой плохой ручкой и такими ужасными чернилами, да ещё и на официальном бланке вокзала. Здесь, в маленькой конторке, после обращения к Богу за наставлениями, я написала длинное письмо человеку, облечённому огромной властью, закончив словами, что «Бог не благословит Россию, пока в ней процветает неправедность».
Полученный вскоре ответ, без которого она не уехала, гласил: «Я помогу». Она посетила Царское Село, и хотя так и не увидела царицу Александру Фёдоровну, смогла вовлечь её в помощь бывшим пленным. Она письменно обратилась к принцу Ольденбургскому и встретилась с митрополитом Питиримом, обещавшим навестить вместе с ней её подопечных. Были предприняты все возможные меры помощи бывшим военнопленным и административным ссыльным. «Я не имела права отказываться от любой возможности», — писала она.
Из Англии Соня привезла письма видных светских и религиозных деятелей. Помогающий её хлопотам граф Олсуфьев был «несколько разочарован ими. Он ожидал гораздо более яркого выражения своего отношения, но все корреспонденты написали, на его взгляд, очень обтекаемо.
«– Вы не знаете их так, как знаю я, иначе бы вы почувствовали, как сильно выразили своё отношение обычно столь сдержанные англичане.
– А одно письмо слишком критикует правительство.
– Ничего страшного, это совершенно справедливая критика и, возможно, она принесёт свои плоды».
От встреч с ней чиновники пытаются уклониться. Олсуфьев имел предварительный разговор с министром юстиции Хвостовым. «Тот уверен, что объявить всеобщую амнистию совершенно невозможно. Я заверил, что вы не претендуете на невозможное. Он извинился, что не говорит по-английски, но я сообщил, что вы говорите по-русски. Он не жаждет с вами встретиться, но в конце концов я убедил его побеседовать с вами».
Некоторые выдержки дают представление о её настойчивости в переговорах, о её смелости и свободе. «Я говорю об ужасах ссылки. Он удивлён моей информированностью. Рассказываю о комитете, организованном мною в ответ на призыв англичан, живущих в России и ставших свидетелями положения ссыльных. Я прошу не за нарушивших общие для всех цивилизованных народов законы, а о тех, чьи политические взгляды и деятельность не совпадают с официальными».
«Я сообщила Штюрмеру (премьеру), что я не революционерка, но решительный либерал. С тех пор, как покинула Россию, я научилась думать политически, потому что в Англии начала осознавать, что другие люди считают необходимым для жизни. Чтобы сделать мою точку зрения совершенно ясной и не оставить ни одной возможности быть неверно понятой, я сказала: «Людей, которые в других странах считались бы законопослушными и полезными гражданами, вы не только ссылаете, но впридачу ещё и морите голодом».
«Передав ему слова Хвостова про отсутствие лидеров, добавила: «Несмотря на это, у вас будет революция, но совершённая не революционерами, а обычными людьми. Шторм надвигается».
«Почему вы так считаете?» – спросил он с явным интересом.
«Растущее недовольство ростом цен, ненависть к спекулянтам и так далее, и так далее, а также угрозы, которые к моему удивлению, сегодня выражаются открыто. Никогда ранее, – предупредила я его, – я не слышала таких откровенных высказываний, какие слышу сейчас везде. Мои друзья, не являющиеся либералами, говорят, что сейчас нет революционеров, потому что «мы все революционеры». Другие уверяют: «Революция обязательно будет после войны, и будут баррикады, где вся нация будет с одной стороны, а Дворец с другой». Обычные люди часто говорят мне: «Сейчас мы молчим, но как только война окончится, мы придём в движение и начнём с тех, кто наверху». Премьер сказал: «Мы подготовимся к этому», но не лучше ли устранить причины недовольства заранее?»
Я закончила словами: «Амнистия будет подобна радуге на тёмном небе. В мире столько горя и страданий, почему бы вам не стать источником доброй воли и радости?»
«Эти сантименты как раз в духе Его Величества», – ответил он.
«У вас есть власть – используйте её для добрых дел».
«У меня ровно столько власти, сколько считает нужным дать мне Его Величество», – был его вежливый ответ.
«Ещё более веское основание использовать её во благо. Если Его Величество ограничивает свою власть, чтобы вы могли разделить её с ним, то ответственность лежит на вас».
«Меня не сдерживали страх или самоконтроль, и я могла говорить совершенно свободно. «Почему всё становится преступлением? Я видела в Вестминстерском аббатстве могилы тех, кто в России, по всей вероятности, был бы сослан в Сибирь». Я говорила с ним об отсутствии предохранительных клапанов в жизни русского общества, о том, что революционеры продукт, а не причина политических бед и проблем».
Очередная аудиенция по вопросу положения бывших пленных. Главный начальник Петроградского военного округа генерал Хабалов с саркастической улыбкой объявляет её слова сказками, но всё-таки поручает своему подчинённому проверить положение дел. Он уверяет, что по правилам солдатам нельзя дать бесплатные билеты домой. «Но ведь они вернулись из плена, и у них нет ни гроша. Как же они оплатят проезд, да ещё будут питаться в дороге?» Насмешливый ответ – ехать 2 классом и питаться в вагоне-ресторане. Я глубоко возмущена его бездушным поведением и отрезаю: «Такое совершенно не нужно говорить!» После чего этот высокомерный надменный человек меняет тон». Соглашается с ней, но ссылается на отсутствие закона, по которому этим солдатам можно помочь. «Хорошо, создайте новый закон», – предлагаю я».
«Это займёт время. Комиссия рассмотрит его в первую очередь».
«А что насчёт императора?» – спрашивает Соня. Генерал, почтительно склоняясь, отвечает с насмешкой в глазах: «Слово императора закон». «Тогда я попрошу Его Величество принять такой закон», – отвечаю я и поднимаюсь, чтобы уйти. В конце концов я достигла успеха в том, что штабной генерал отправится сам оценить ситуацию».
Настойчивость Сони, наконец, приносит свои плоды, дело об амнистии сдвинулось с мёртвой точки. Решено освободить 120 ссыльных, и для этого нет необходимости беспокоить Его Величество. «Я была обрадована новостями, но удивлена и расстроена этим свидетельством неограниченной власти министров». «Как моё сердце ликовало! Я ощущала подъём при мысли, как обрадуют эти вести ссыльных и их друзей. Думаю, моя кузина решила, что я сошла с ума, вернувшись, я танцевала от радости!» «У меня перехватило дыхание, поскольку это обещало дальнейший пересмотр дела и давало надежду, что ещё больше людей станут свободными. Но я представляла, как трудно будет понять английской публике, почему ссыльных освобождает министр, а не царь». Ей сообщили также, что прежде, чем предложения по всеобщей амнистии лягут на стол императора, они пройдут через совет министров, а что совет министров положит перед Его величеством, то император и подпишет. «Его слова сделали меня счастливой, но какой свет они бросали на закон!»
А вот вопрос с бывшими военнопленными всё ещё не был решён. Об этом говорили то равнодушно, то саркастически, то пренебрежительно. Но когда очередному чиновнику она сообщила о предстоящей аудиенции у принца Ольденбургского, тот понял, что дело принимает нешуточный оборот. Она умела разговаривать с сильными мира сего. «Думаю, моя холодность на мгновение вышибла из него дух».
Александр Петрович Ольденбургский, глава санитарной службы России и Президент общества Красного Креста, создатель Института Экспериментальной Медицины, не только внимательнейшим образом выслушал её рассказ, но тут же отправился с ней в казармы сам. Только там они никого не застали. «Ваши птички упорхнули, – сказал он, повернувшись ко мне, – но мы разыщем их». Большие комнаты были безукоризненно чисты и пустынны. Генеральная уборка, внезапная и решительная, пронеслась над казармами. Мы засмеялись – причиной этого явно был мой вчерашний визит к генералу Хабалову. Он осознал, что я не остановлюсь. И прекрасно понимал, что если ситуация дойдёт до энергичного принца Ольденбургского, тот заинтересуется этим вопросом. Налицо результат: чистые помещения и ни души, кому можно задать неудобные вопросы. Однако он не учёл доскональную и деятельную натуру принца, а возможность личного посещения им этих мест генералу даже в голову не могла прийти».
Исколесив весь город, они нашли её подопечных. Те находились в образцовых казармах. «Принц отдал распоряжение немедленно переслать сюда 400 рубашек из фондов Красного Креста, людей отправить в баню. Я сообщила, что у них нет на это денег, и что весь долгий путь из Франции в Архангельск они были лишены этой жизненной необходимости. «Ваше Превосходительство, пожалуйста, не забудьте об их бесплатном проезде домой и деньгах на питание в пути». Вообразите моё потрясение, когда нам сообщили, что эти люди и так имеют право на бесплатный проезд и деньги на питание как раненые. Просто чудеса после уверенного заявления генерала Хабалова о том, что эти вещи им не положены и незаконны. Я была счастлива. На обратном пути принц говорил со мной ещё теплее и любезней, заверил, что для него было большим удовольствием общение со мной, и что я могу отдохнуть с сознанием, что сделала счастливыми 300 человек. «К счастью, это не только эти 380 человек, но и те многие, кто прибудут после них», – сказала я. «Лучшее, что мне удалось сделать для этих храбрых людей, это то, что Вы взяли их под своё покровительство».
Когда я рассказала о визите принца жене английского посла, она с сожалением отметила: «Как жаль, что он не застал помещений в том состоянии, что видели мы!». «Вот тут не соглашусь с Вами, – был мой ответ. – Я рада, что это случилось так, как случилось, потому что принц Ольденбургский прекрасно знает, какими грязными могут быть русские казармы, но вот я никогда не знала, какими прекрасными и чистыми они могут быть!»
Соня ещё раз навестила своих подопечных перед отъездом. «Мои знакомые смотрели на меня глазами, полными чувств, тепло пожимали мою руку. «Вы дороги нам так же, как наши собственные души», – были их прощальные слова».
Проблемы, которым Софья Карловна отдала столько времени и сил, были успешно решены. И только одна знакомая дама не могла не заметить: «Куда мы катимся, – сказала она с глубоким вздохом, качая головой, – если жена английского священника должна преодолеть такие расстояния и приехать в Россию, чтобы объяснить ситуацию нашему кабинету министров?!»
«В действительности нет ничего особенного в том, чтобы быть им, – ответил ей только что назначенный на эту должность. «Сегодня ты министр, а завтра уже нет». (за последние 10 лет было около 80 замен среди министров). Я с большим огорчением выслушала его, так как если русские министры рассуждают об этом так беспечно и всегда столь непрочно сидят в седле, то у них и не может быть сильного чувства ответственности перед народом». Эта мысль настолько тревожила её, что она попыталась донести её до какого-то влиятельного человека. «Вдохновлённая его сочувственным отношением, я сделала то, что в моих силах, и сказала невидимому другу на том конце провода:
– В русской политической жизни нужны многие перемены, например, ответственность министров.
– Да, наши министры думают только о захвате власти и её удержании, если она им досталась».
Кроме министерств и ведомств, Соня успела побывать в Казанском и Исаакиевском соборе, Александро-Невской и Троице-Сергиевой лавре, в Эрмитаже, на балу георгиевских кавалеров и во многих госпиталях. Посетила святыни Киева, проездом оказалась в Смоленске и Витебске, несколько дней прожила в имении брата в Совкино. Везде она внимательно наблюдала и впитывала жизнь русских людей и была их собеседником и помощником. Вот короткие выдержки из её многочисленных впечатлений.
«Мужчины должны воевать, а женщины плакать» – кажется, это девиз сегодняшнего дня. Но русские женщины не уступят своим мужьям в храбрости, они плачут, изливая сердца перед Богом, но несут на своих плечах всю тяжесть войны. Это они работают в полях и собирают урожай. На солдатках, солдатских жёнах держится всё, пока их мужья далеко во Франции или на северо-западном и кавказском фронтах».
«Никогда раньше я не осознавала беспредельной возможности русских столько ждать, пока сама не провела много часов на вокзалах. В комнате ожидания передо мной была человеческая жизнь во всех своих разновидностях и война со всеми своими страданиями».
«В другой раз моей визави была очень интеллигентная молодая женщина, сообщившая, что её сердце полностью занято образованием. «Только вообразите, как замечательно для России иметь учительские и родительские конференции! Мы, учителя, ощущаем такую радость, гордость и надежду. Многие хотят внести изменения в нашу систему образования, но я верю, мы никогда не будем копировать немецкую методику. Я, конечно, как и многие, изучала их учебники и образовательные журналы, но когда я глубже ознакомилась с мертвящим влиянием этих идей на учеников, я поняла, Бог бережёт нас!» Было интересно выслушать её, и если в России много таких проницательных учителей, есть шанс, что будущие поколения будут лучше образованы. Слабость российской системы в том, что реальное качественное построение её запущено и заброшено. Новый идеал русских учителей это гармоничное объединение обучения и дисциплины».
«Я обратила её внимание на неудобства путешествия. «Ничего страшного! Видите ли, сейчас праздники, и многие хотят повидаться с друзьями и родственниками. Вся Россия в движении», – сказала она, смеясь. И я думаю, она права, и не только в одном смысле. Это движение нации, колыхание воздуха, как будто вся жизнь пробудилась после долгих зимних морозов. Война как ураган несётся над землёй, но, несмотря на все её ужасы, она идёт как избавитель, как весенний шторм, что ломает лёд. Для России тоже наступает весна. Буря может сломать и вырвать с корнем многие старые деревья, но молодые станут только сильнее и лучше, потому что у них появится шанс использовать свои скрытые возможности – вырасти, расцвести и принести здоровые плоды».
«Все трудятся, кажется, все женщины обеспокоены тем, чтобы внести свою лепту, хотя, возможно, по разным мотивам. В России, как впрочем, везде, помогать раненым героям своего рода гламур, многие девушки больше думают о мужчинах, чем о раненых солдатах. Мне рассказали, что когда первая партия сестёр-добровольцев прибыла на фронт, великий князь Николай попросил сделать шаг вперёд тех из них, кто хочет ухаживать за офицерами. Кое-кто вышел вперёд, но каково же было их удивление, когда князь сообщил им, что в их услугах не нуждаются, и они были отправлены назад. Великий солдат проверил металл, и отказал тому, что был с примесями».
«Я видела русского солдата не в парадной шеренге и не в бою, а по дороге на фронт и возвращающегося из окопов. Я встречалась с ним на улицах, в поездах, трамваях, на вокзалах и в госпиталях. Если бы я была художником, то нарисовала бы говорящие картинки о его жизни, передающие характер, терпение, выносливость, бодрость и доброту. Порой они кажутся мне мальчишками, отправляющимися на каникулы. «Они такие серьёзные и спокойные, совсем не похожи на моих земляков, – сказал мне французский офицер. «Они замечательные парни, – уверен английский доктор, – их терпение и выносливость просто неописуемы». «Они так благодарны за любую маленькую помощь, – удивляется английская сиделка англо-русского госпиталя, – пожалуйста, постарайтесь выяснить, не надо ли им чего-нибудь. Они так редко просят о чём-то».
«Эти люди не боялись смерти, но как сказал мне один совсем молоденький солдат: «Кто хочет умереть раньше срока?». Как-то я наблюдала группу воинов, едущих на фронт. Когда поезд тронулся, я прокричала: «Желаю всем вам получить Георгия!» «Спасибо, – ответили мне, – но если мы даже не получим ни одного из четырёх, пятый нам обеспечен, деревянный на наших могилах». О, эти деревянные кресты, ряды за рядами!»
Настало время отъезда. Всю дорогу до Финляндии Соня не присела. Она прощалась с Россией, которую, думаю, ей уже не суждено было увидеть. «Моё сердце было слишком полным для речей. Стоя у окна, я смотрела на свою страну, переживая нахлынувшие воспоминания детства. Небо было облачным, но внезапно появилась часть яркой радуги, чудесная арка которой перекинулась через облака. Это был для меня знак: на мрачном небе русской национальной жизни справедливость и милосердие будут как радуга – обещание лучшего дня. Но будет ли это лишь маленький её кусочек или целая прекрасная арка?».
В Англии многие встретили успех её миссии с большой радостью. Адресованное ей письмо Хвостова, на тот момент уже министра внутренних дел, опубликовали газеты всего мира. Но русские друзья в Англии ответили молчанием, и эту главу Соня назвала «Холодная вода». Позднее она получила от них письмо: «Мы очень рады за этих 120 человек, но их освобождение ни в коей мере не изменяет деспотичную систему, а именно её изменение, точнее, вопроса амнистии политических преступников, единственная вещь, которая имеет значение». (Это как раз то, в чём я убеждала министра юстиции Макарова). «Я пишу Вам это, чтобы объяснить отношение русских к письму Хвостова. Мы не надеемся на бюрократические обещания и дипломатическую благотворительность, которые помогают придать внешнюю благопристойность неискоренённым порокам».
«Мой друг не учёл, что Макаров обещал переработать сам вопрос наказания и амнистии. Я с надеждой ожидала исполнения этого и писала из Лондона, пытаясь ускорить дело. Государственные колёса вращаются слишком медленно, но всё-таки они сдвинулись с места. Однако если такие намерения у них и были, власть их закончилась. Произошла очередная смена министров, Штюрмер пал, а вместе с ним и Макаров с Хвостовым. Несмотря на все разочарования, я отчётливо ощущала, что моя поездка не была напрасной. Как оказалось, она была признана полезной высокими представителями обеих стран, и это было для меня лучшим доказательством, что сделано было нужное и важное».
* * *
Обещание лучшего дня… Исполнилось ли оно? Всё так же мы ждём появления чувства ответственности у наших министров, всё так же надеемся, что будущие поколения будут хорошо образованны, всё так же чиновники безнаказанно унижают и бессовестно обманывают людей, доводя их до высокой точки общественного кипения, беззаботно относясь к неминуемо проистекающим из этого последствиям. И, кажется, возможность русских столько ждать не всегда самая лучшая наша черта.
Мне, в отличие от Президента, стыдно за то, что деревня выродилась и почти умерла, что пьянство губит россиян почище чумы и холеры, что купля-продажа и перепродажа, кажется, стали главными источниками нашего национального дохода, что воры-оптимизаторы, как ни в чём не бывало, гуляют на свободе, и что на днях через 9 минут после взлёта упал очередной дорогостоящий космический корабль. Мне и за самого Президента стыдно, когда ему не стыдно. Я не смогла бы при встрече обрадовать бабушку Соню тем, что её ожидания и мечты спустя сто лет сбылись.
Старые книги читать полезно, становится ясно, что мы по-прежнему так и едем в бесконечном поезде, не достигая прекрасной арки-радуги лучшего дня. Но если русско-немецко-английская леди одна сделала для людей так много, что эта арка приблизилась к ней и к тем, кому она смогла помочь, то это значит, что расстояние до лучшего дня всегда зависит от нас самих.
Примечание. Перевод книги «Настоящие русские» сделан автором публикации.
