Выпускники филологического факультета ПетрГУ никогда не забудут лекции преподавателя Вячеслава Васильевича Яковлева, кандидата филологических наук, доцента кафедры русской литературы. Именно он открыл нам необычный мир Николая Васильевича Гоголя. 1 апреля исполнилось 200 лет со дня его рождения. В юбилейные дни Вячеслава Васильевича буквально разрывают на части: все хотят услышать из его уст слово о великом Гоголе.
– Вячеслав Васильевич, как и когда в вашу жизнь вошел Гоголь?
– Все началось с фильма Александра Роу «Вечера на хуторе близ Диканьки». Это случилось в самом начале 60-х, когда в Петрозаводске только появилось телевидение. С этого момента я увлекся Гоголем, зачитывался его повестями, особенно любил «Страшную месть», «Заколдованное место». Ведь я был мальчишкой в то время, а там, если помните, всякие страшные вещи, покойники, колдуны. Вторым толчком стало изучение «Ревизора» в школе. Это было событие! Мы читали его по ролям, сцену за сценой. Мне досталась роль Хлестакова. А повесть «Записки сумасшедшего» вообще имеет для меня особый смысл, к ней я обращался в судьбоносные моменты моей жизни.
Перед поездом, увозившим меня на срочную службу, я читал именно эту повесть. Позже, когда учился на филфаке, для своей курсовой, а затем и дипломной я снова выбрал «Записки сумасшедшего». И оказалось, в прочитанном и изученном произведении можно найти много нового и с точки зрения содержания, и особенно поэтики, художественных принципов Гоголя.
А вообще, я застал еще то время, когда казалось, что Гоголь уже основательно изучен и ничего нового о его творчестве сказать нельзя. Поэтому для меня, студента, толчком к изучению его творчества стала вышедшая в 1973 году статья Юрия Манна «Эволюция гоголевской фантастики». В 1978 году у него же вышла книга «Поэтика Гоголя», и мой интерес к Гоголю только возрос.
– Кажется, недавно у Манна вышла еще одна книга, своего рода учебник для учителей и школьников – «Постигая Гоголя»…
– Кроме этой книги и «Поэтики», которая выдержала четыре издания, у него еще вышла книга о «Мертвых душах» под названием «В поисках живой души». Сейчас Манн издает многотомную биографию Гоголя, а также занимается изданием академического собрания сочинений Гоголя.
– Кто, на ваш взгляд, лучше всего описал жизнь Гоголя? Как вы относитесь к такому биографу, как Анри Труайя?
– Думаю, лучше всего это сделали все-таки Юрий Манн и Игорь Золотусский. К книге Анри Труайя отношусь нормально, но вообще о Гоголе написано и много всякой чепухи. Видите ли, я регулярно занимаюсь составлением библиографии Гоголя и могу сказать, что очень часто о Гоголе встречаются публикации эпатажного характера. Автор из кожи вон лезет, чтобы показать себя в теме типа «Гоголь как масонский писатель». Ну не был Гоголь масоном! Для его мировоззрения это едва ли было возможным. Или, скажем, тема «сексуальный Гоголь». Фрейдисты пытались по его текстам восстановить, какова была его сексуальная ориентация, ведь Гоголь все-таки женат не был и не имел детей. Карлинский «установил», что Гоголь был ни много ни мало некрофил (?!). Все это провокационные, эпатажные, курьезные публикации. А вообще, количество публикаций по Гоголю сейчас выросло многократно.
– Значит, нельзя сказать, что Гоголь устарел? В чем его значение для нашего времени?
– Его творчество не устарело уже потому, что живы многие явления, против которых он выступал и которые были объектом обличения в его произведениях.
Если же говорить об исследователях, то Гоголь вызывает интерес ученых по двум причинам. Первое. Те оценки, которые были высказаны когда-то, требуют пересмотра. Нужны новые публикации, новый взгляд на Гоголя, новая библиография и заново выверенные тексты. Ведь когда в советское время издавались собрания сочинений классиков, то у Гоголя, да и других классиков, многие произведения в них не вошли.
– Как, например, «Размышления о божественной литургии». Потрясающее произведение! Не знаю, кто лучше Гоголя пояснил литургию.
– Совершенно верно! И надо сказать, в усеченном виде печатали не только Гоголя. Например, в собрание сочинений Льва Толстого в 90 томах тоже вошло не все. Говорят, Александр Фадеев так и заявлял: «Моя совесть коммуниста не позволяет мне печатать подобные вещи».
Вторая причина интереса к Гоголю заключается в том, что изменилось само литературоведение, выработался новый категориальный аппарат, появились новые понятия.
– Наверное, на литературоведении сказалась идеология страны, в которой мы жили?
– За наследие писателей в любое время идет настоящая борьба. Каждая власть пытается прежний культурный опыт приспособить к своим задачам. Помните фильм по роману Клауса Манна «Мефисто», в котором из Гамлета делают арийца? Из Гоголя сделали обличителя свинцовых мерзостей российской действительности и обличителя самодержавно-крепостнического строя. Он и был обличителем, но чего? Духовной мертвенности! «Хочу, чтобы были живые, а не мертвые души!» Социальные проблемы волновали его в последнюю очередь, и поэтому ничего он не собирался менять в общественном укладе. «Пусть он останется таким, пусть человек станет другим!» – вот его мысль. Это тургеневский Базаров предлагал: измените условия – изменится человек, а Гоголь предполагает другой путь – совершенствование через человека. И он пытался это делать уже в 40-е годы XIX века.
– Почему Гоголь часто испытывал чувство вины за то, что написал? Вот он пишет: «Мне страшно вспомнить обо всех моих мараниях».
– Так бывает, когда меняется и растет сам писатель, прежде сделанное кажется ему мелким в сравнении с теми задачами, которые он ставит перед собой на новом этапе. А ощущение недостаточности сделанного и вытекающее отсюда чувство вины, сознание собственной малости в сравнении с предстоящим делом – это чувство проявлялось не только у Гоголя. Вспомните «Исповедь» Толстого, в которой он не просто покаялся, но вывернулся наизнанку: «Я убивал… блудил… обманывал. Не было преступления, которого я не совершал». Но Толстой – земной человек, а Гоголь – потусторонний, ночной. Его религиозность связана прежде всего не со светлым чувством воскресения, как у Достоевского, а с идеей Страшного суда, то есть наказания. А отсюда и в большей степени, чем обычно, чувство вины и желание покаяться. Так он был воспитан.
– О Гоголе ходили самые нелепые слухи, слагались мифы. А что удивительного и особенного в личности Гоголя? Чем интересен его характер?
– В свое время, кажется, в «Литературной газете» писали о том, что в семье Гоголя были определенные психологические девиации, и отсюда такая странная форма проявления религиозности. На что Игорь Золотусский ответил гневной отповедью, дескать, у Гоголя в семье все было в порядке. В чем заключается понятие нормы? Вот у Чехова в «Черном монахе» монах говорит: «…гений сродни умопомешательству. (…) … здоровы и нормальны только заурядные, стадные люди». Да, у Гоголя бывали мгновенные перепады настроения. В «Авторской исповеди» писатель прямо заявляет, что веселые рассказы он писал, чтобы отвлечься от наваливающихся приступов тоски. Он, молодой человек с Украины, выросший в прекрасном климате, жалуется на болезнь: «У меня желудок ненормальный, он вверх ногами». Хорошенькое дело! У него мнительность необыкновенная, ощущение тоски, которое гнало его с места на место. И только в дороге он обретал покой. Потом его ощущения зябкости… Мерзнет он постоянно, цепенеет, отсюда страх, что его похоронят заживо. «Не хороните меня до тех пор, пока не появятся признаки тления», – напишет он в завещании. Но это не мешало ему творить, делало его более чутким к явлениям, на которые другие не обращали внимания. Так что Гоголь был нормальным, просто понятие нормы весьма подвижное и широкое.
– Но Гоголь не чужд был мистификации?
– Пожалуй, что-то такое было. Это проявлялось в различных бытовых ситуациях, в розыгрышах. Профессор МГУ Владимир Воропаев, исследователь творчества Гоголя, полагает, что самосожжение второго тома «Мертвых душ» – это мистификация. Гоголь жил у графа Толстого, и многие гости слышали отрывки из второго тома. После смерти Гоголя в его портфеле обнаружили целехонькими все те главы, что он читал. И они опубликованы. Возможно, забуксовал замысел и двигаться дальше было некуда. Это Данте в «Божественной комедии» мог осуществить свой трехчастный замысел «Ад. Чистилище. Рай». Аналогичный план Гоголя в принципе не мог быть осуществлен в ту историческую эпоху, когда он жил.
– Известно, что Гоголь довольно долго жил за границей, да и «Мертвые души» он писал, находясь в Риме…
– Нужно отметить вынужденный характер отъезда за границу: это было связано с той критикой, даже травлей, которая обрушилась на Гоголя после премьеры «Ревизора». Кроме того, поэму он начал писать еще в России и успел даже прочесть первые главы Пушкину. Поначалу, слушая Гоголя, поэт был весел, а потом задумался и сказал: «Как печальна наша Россия!» Но в то же время Гоголю, чтобы писать о России, необходима была дистанция, как нужна была она потом Тургеневу, чтобы написать «Записки охотника». Ему нужно было взглянуть на Россию из «прекрасного далека». В 40-е годы XIX века творили писатели-натуралисты, описывавшие реалии жизни. Гоголь принципиально отличался от них: у тех реализм был бытописательным, заземленным, реализм Гоголя другой – символический, обобщающий. Для этого нужно отойти в сторону, чтобы впечатления не давили своими мелочами и подробностями, которые были ему не нужны.
– Гоголь сразу стал известным писателем. Но его ведь не только превозносили, как Белинский, но и критиковали…
– Конечно, известность и даже слава пришли к Гоголю сразу и вдруг. Можно сказать, он проснулся знаменитым наутро после выхода первой части «Вечеров». Но должны были появиться и недовольные. Еще Пушкин предсказал Гоголю, что критические отзывы непременно будут, и призывал своего друга Воейкова защитить Гоголя от нападок «нашей журнальной сволочи». Он боялся, что будут придираться к украинизмам, ко всякого рода неправильным словечкам типа «из трубы клубнем повалил дым» или «лопата у деда звукнула». Ну нет таких слов в русском языке! Даже Белинский высказался на этот счет: «Конечно, причесать стиль Гоголя можно, любой пурист сделает это легко, но тогда не останется Гоголя…» Придирались к тому, что в произведениях Гоголя мало правды жизни. В одном из журналов некто Андрей Царынный писал: «Слишком цветисто говорят его герои. Уж как они объясняются в любви! Не бывает так!» Но восторга было все же больше, чем критики. Гоголю даже многое прощалось за его первый цикл. Тургенев вспоминал, что когда Гоголь читал историю в Петербургском университете и постепенно утратил интерес к своим занятиям, студенты готовы были этого скучного преподавателя вынести из аудитории, но когда узнали, что это автор «Вечеров», все простили ему…
– Как относился Гоголь к России?
– Он чувствовал Россию и болел за нее душой. Но его любовь выражалась по-особому. В год смерти Гоголя и Жуковского Некрасов написал стихотворение «Блажен незлобивый поэт», где о сатирике сказал: «Он проповедует любовь враждебным словом отрицанья». У Гоголя было особое видение окружающей действительности. Мережковский называл его зрением Кая, имея в виду андерсеновского героя, которому в глаз попал осколок зеркала тролля, и он стал видеть вокруг только дурное. Но обществу нужны писатели и общественные деятели, которые будут тормошить и напоминать, что не все в нашей жизни в порядке, которые будут высмеивать наши пороки. Это делается не от веселонравия, не от желания позабавиться. На эти упреки хорошо ответил Салтыков-Щедрин, которого тоже упрекали в насмешках над Россией: «Я люблю Россию до боли сердечной». Сравнивая благополучную Европу и нашу горькую Россию, Салтыков-Щедрин писал: «Хорошо там, а у нас… положим, у нас хоть и не так хорошо… но, представьте себе, все-таки выходит, что у нас лучше. Лучше, потому что больней. Это совсем особенная логика, но все-таки логика, и именно логика любви. Болит сердце, болит, но и за всем тем всеминутно к источнику своей боли устремляется…» Эти слова в полной мере могут быть отнесены и к Гоголю.
«Лицей» № 4 2009
