Яблоки

«В Ильинском живет настоящий писатель Станислав Сёмин. Человек очень скромный, который сомневается в том, умеет ли он писать рассказы. Умеет, это я вам с полной определенностью заявляю», — писала недавно у нас Яна Жемойтелите. Она представляет нового для нас автора.

Жили в деревне. Вокруг – вольная воля, истинная благодать бытия, возможная только в детстве, когда воспринимаешь мир не слабым разумом, а плотью своей, совокупностью чувств и желаний, как дикий зверь. В сущности, мы и были маленькими ловкими зверенышами и так же, как они, рыскали по берегам светлого овального озера, обегали просторы полей и, ничего не боясь, лезли в бескрайний разлив подступающей к селению тайги.  Учительница на уроках рассказывала нам о больших городах, куда летят самолеты, плывут корабли и где бесшумные лифты возносят нарядных людей в квартиры с горячей водой и туалетами внутри, а глубоко под махинами домов проносятся сверкающие огнями поезда метро. Все это казалось далеким, призрачным миражом – едва выглянув в окно маленькой бревенчатой избы, видели мы настоящую, а не рисованную жизнь: мягко загребая кормовым веслом, отправлялся похожать сети на утлой, видавшей виды лодчонке бригадир Вася Зыбкин по прозвищу Татуй, гнал стадо коров за деревню опоясанный длинным бичом, смуглый, смахивающий на араба Коля Агафонов, тащилась в гору чья-то дребезжащая телега, топились печи, сохло на задворках выстиранное белье, а по улице бродили пугливые стайки овец. Однако иногда этот неведомый городской мир слал нам зримые знаки своего существования – книги, фильмы, игрушки, резиновые мячи и леденцы «монпасье» в ярких красивых жестянках.

Теплым тихим днем на исходе бабьего лета отец привез из города яблоки. Я опоздал к раздаче – два младших брата и сестра, получив неожиданный гостинец, как угорелые умчались в деревню. По дому, мешаясь с густым запахом печеного хлеба, блуждал тонкий аромат зрелых плодов. Мать со словами: «Где тебя черти носят?» сунула мне небольшое литое яблочко и ушла. Опустив его в карман широких выгоревших штанов, я собрался мотать на улицу, как увидел брата Володю. Он сидел на приступке печи и двумя руками держал – я не верил своим глазам – громадное, краснобокое,  с  усохшим листиком на черешке настоящее чудо.  И тут в голове моей, как у библейского Каина, зародилась черная мысль. Ведь знал наверняка, что буду жестоко наказан, но сладкий яд греха уже отравил сознание. Брату исполнилось три года, был он последышем, любимцем семьи и писаным красавцем: на ясном личике под веером длинных ресниц цвели незабудками голубые глаза, светлые, чуть вьющиеся волосы немного закрывали тонкие овальные ушки – вылитый ангелок со старинных церковных репродукций. Бабка Соколиха из соседней деревни, как-то навестившая мать, при виде Вовы долго шамкала редкозубым ртом: «Ой, баское дитятко, царица небесная, чистый херувимчик». Так и прилепилась к нему эта странная, отдающая ладаном, обзывка.

Я подошел вплотную, присел рядом и, положив руку на пухлое детское плечико, ласково и задушевно сказал: «Володя, брат, давай дружить». Херувимчик насторожился: несмотря на ангельскую внешность, был он хитер и расчетлив и по опыту своей короткой жизни знал, что такая запевка пахнет ловким обманом. Синие глазищи подозрительно уставились на меня, руки непроизвольно вцепились в тяжелый плод, но любопытство уже влекло его в объятия змия. Я начал воплощать коварный замысел: «Раз мы будем дружить, Вова, давай сделаем так: ты откусишь от моего яблока три раза, а я от твоего – один». Брат молчал, пытаясь уловить подвох в заманчиво щедром предложении.  Пришлось усилить натиск: «Ну, так и быть: четыре раза». Поддавшись искушению, хитрован Вовка в последний момент показал растопыренную ладошку, требуя увеличить ставку до пяти. На секунду изобразив глубокое отчаяние, я согласно кивнул, вытащил яблоко, протянул брату и начал счет. Маленьким ротиком он изо всех сил вгрызался в сочный плод, оставляя на нем неглубокие продольные выемки. Сделав последний укус, Херувимчик протянул мне обезображенный, но, в общем-то, мало пострадавший фрукт.

Настал мой черед. Я взял в руки чудесное яблоко брата, и только тут что-то тревожное засветилось в его глазах. Не торопясь, определив наибольшую округлость плода, я обтер яблоко, широко раскрыл рот и стал заталкивать его внутрь, помогая себе руками, губами и языком. Болью отозвались растянутые связки, гулко хрустнуло в челюстях, глаза полезли из орбит, но я все заталкивал в себя пахучую твердь и, только почувствовав, что сейчас задохнусь, резко отхватил добычу, передал брату остаток и с трудом вытолкнул объемистый кусок из рта.

Но съесть его я не успел.

У Вовы в руках лежала половина плода. Несколько мгновений он оторопело смотрел на нее и вдруг, облившись слезами, завыл на жуткой, пронзительной ноте. Заполнив комнату, звук эхом раскатился по дому, вырвался в приоткрытое окно и поплыл в тихом осеннем воздухе. И на этот ангельский зов уже неслась армия возмездия в лице деревенской шпаны, ведомая братьями и сестрами. Ворвались и, когда Вова маленьким толстым пальчиком повел в мою сторону, яростной толпой сбили меня с ног. Осыпаемый градом ударов, я полз к кровати в надежде спрятаться под ней, запоминая всех мучителей по рваным сандалиям, потрескавшимся ботинкам, кривым ногтям и цыпкам. Завтра же каждого отловлю в тихом месте, а пока… а пока я добирался до укрытия, прибежала мать и напоследок успела хорошо приложиться старым кожаным ремнем. Но и под кроватью не было мне спасения – мстительная салажня взобралась на панцирную сетку и, прыгая по ней, с диким хохотом давила меня у полу. И над всем сумбуром и гвалтом тоскливо висел монотонный Вовкин вой.

И вдруг он оборвался. Тишина оглушила. Стало по-настоящему страшно.

Осторожно приподняв край покрывала, я увидел поразительную картину: окруженный своими защитниками, которые гладили его со всех сторон, сидел все на том же приступке Вова-Херувимчик, держа в руках большую желтую грушу.