Третья публикация Кирилла Олюшкина о джазовых музыкантах XX века посвящена гитаристу Джанго Рейнхардту, который основал новое направление в музыке «Джаз-мануш», то есть «Цыганский Джаз». За невероятную скорость своих гитарных пассажей он получил прозвище Трехпалая Молния.
Ни по каким параметрам не могу сравнивать себя с Тони Айомми, знаменитым гитаристом «Black Sabbath», но одна жизненная ситуация нас с ним роднит как братьев. И я в юности не без успеха играл на гитаре, мечтая построить на том карьеру, а параллельно, чтобы прокормиться, работал на заводе. Теперь со всей ответственностью говорю любому молодому музыканту: лучше голодай, но заводской станок обходи за километр. У меня он сожрал полмизинца на левой руке, у левши Айомми в свое время – ногти и подушечки среднего и безымянного пальцев на правой. Первая мысль после болевого шока: «Всё. О гитаре можешь забыть».
Не махнуть на все искалеченной рукой, не отчаяться и снова вернуться к инструменту мне, как и Тони, помогла единственная целебная при таких обстоятельствах мантра: «Вспомни Джанго».
Вообще, любому, кто хоть однажды брался за гитару с серьезными намерениями, быстро становятся известны имена и записи трех отцов-основателей, музыкантов XX века, без которых современный триумф этого инструмента был бы немыслим.
Первый, конечно, божественный Андрес Сеговия, человек, в одиночку обративший пристальное внимание всего мира на классическую гитару, до него бывшую лишь несерьезным увлечением гусар и парикмахеров.
Второй – Роберт Джонсон, согласно легенде продавший душу дьяволу на перекрестке за то, чтобы стать лучшим блюзовым гитаристом всех времен.
А третий как раз он, Джанго Рейнхардт, с легкостью извлекавший из своей гитары то ангела, то черта в зависимости от настроения. Единственный не американец, которого, скрипя сердцем, печенью, почками и прочими важными органами признают в США Великим джазовым музыкантом. Он основал целое новое направление в музыке под названием «Джаз-мануш», т.е. «Цыганский Джаз». А для джаза в целом так и остался посторонним, бесприютным пасынком, которого критики более полувека не знают, куда приткнуть в своих классификациях.
Он был цыган. Ребята, без дураков: настоящий, чистокровный, всю жизнь реально кочевавший по Европе с разными таборами цыган; Алеша Дмитриевич и Николай Сличенко нервно курят в сторонке. Именно Джанго однажды сочинил для соплеменников специальную Цыганскую Мессу для хора с органом, до сих пор единственную. Наивные репортеры всю жизнь пытали Рейнхардта: «Правда ли, что вы Цыганский Барон?» Тот только разводил руками: «И рад бы в рай! Но Барон у цыган – совершенно конкретный, очень высокий статус, куда уж мне…»
Родился он 23 января 1910 года, это мы, слава Богу, знаем точно, а вот с местом рождения проблемы. Где-то на севере Франции. Родился-то в кочующем таборе. В попутной церкви окрестили Жан Батист Ренар. Рейнхардт – цыганский вариант фамилии. Прозвище Джанго на диалекте французских цыган означает «Я проснулся», и тут уж толкователи, понятное дело, разливаются соловьями.
У меня нет никаких доказательств, но есть детский опыт жизни любящей семьи в одной комнате в общаге. Поэтому подозреваю, что прозвище объясняется просто: все свои ранние годы мальчик каждое утро, еще не открыв глаз, громко предупреждал находящихся с ним рядом взрослых: «Я проснулся!». А то мало ли чем эти взрослые с утра в семейной кибитке занимаются…
В самом нежном возрасте Джанго проявил два недюжинных и очень полезных в кочевой жизни таланта. Во-первых, мастерски вырезал из дерева игрушки на продажу, а во-вторых, в кратчайшие сроки освоил скрипку и банджо. Настолько, что однажды на спор по памяти нота в ноту воспроизвел на банджо 17 незнакомых прежде мелодий, подряд сыгранных ему на аккордеоне. Такие штуки в девять лет проделывал разве что Моцарт.
Соответственно, вопрос с выбором будущей профессии не стоял. К восемнадцати годам Рейнхардт как исполнитель на банджо и скрипач уже успел записать на мелких студиях несколько граммофонных пластинок, с успехом концертировал. И тут произошла катастрофа, в корне изменившая как собственную жизнь Джанго, так и всю историю музыки.
Однажды ночью Рейнхардт вернулся в табор после выступления в каком-то кабачке. Его молодая супруга уже спала. Забираясь к ней в кибитку, Джанго старался не шуметь и неловким движением опрокинул горящую свечу. Первая жена музыканта была торговкой бумажными цветами, набитая ее товаром кибитка вспыхнула мгновенно, как тюк хлопка. Вынося любимую на руках, Джанго прикрывал ее от огня собой. В результате половина его тела обгорела практически полностью. Особенно досталось левой руке. Врачей в больнице для бедных едва уговорили не делать ампутацию. Но уже на следующий день после долгой операции стало ясно: кое-как двигаются на скрюченной левой руке Джанго только три пальца, — большой, указательный и средний.
Несколько дней Рейнхардт пролежал на больничной койке лицом к стене, ни с кем не разговаривая и до крови кусая губы от чудовищной боли и отчаяния. А потом попросил младшего брата принести в больницу гитару, возможно, просто потому, что гитарные струны мягче, чем струны банджо. И разрабатывая кисть, принялся играть на гитаре сутками. Поначалу ему не мешали, просто жалея калеку. Через неделю стали прислушиваться. А через месяц, перед выпиской, юный цыган уже стал главной достопримечательностью госпиталя, персонал и больные готовы были слушать эту волшебную гитару беспрерывно. Через полгода Рейнхардт триумфально вернулся на эстраду с новым для себя инструментом. И за невероятную скорость своих гитарных пассажей вскоре получил прозвище, оставшееся с ним на всю жизнь: Трехпалая Молния.
Но – вот парадокс! – собственного пути в музыке он пока не находил. Исполнял все, что слышал в бесконечных странствиях: неаполитанские канцоны, фламенко, французские и цыганские народные песни. Аккомпанировал знаменитому шансонье Жану Саблону. Ничего, Бог направил: однажды в компании кто-то из приятелей поставил на граммофон пластинку Армстронга. По свидетельствам очевидцев импульсивный Джанго обхватил голову руками, разрыдался и проревел по-цыгански что-то вроде: «Брат! О, Брат мой!..»
Однако джаз-то, увы, в одиночку почти не играют. Эта музыка требует искреннего и бескорыстного сотворчества хотя бы трех-четырех специально подготовленных людей. А откуда они тогда во Франции? Тут не США, а Европа, чтоб она была здорова!.. Джанго продолжал концертировать с проверенным европейским репертуаром, пока однажды в 1934 году, в курилке какого-то кабаре не заиграл «Сан-Луи Блюз», а мелодию не подхватил на скрипке тоже тайно влюбленный в джаз Стефан Граппелли. Эти двое немедленно подружились, а через некоторое время организовали знаменитый джазовый Квинтет. И сначала Франция, а потом и весь мир слегка обалдели от наглости дебютантов: ансамбль был полностью струнным, не только без медных или язычковых духовых, но даже без барабанов.
Тут надо признать, что без Граппелли не было бы феномена Джанго. Общеизвестно, что Рейнхардт не знал музыкальной грамоты. Так, друзья, он и обыкновенной-то грамоты не знал! Существуют позднейшие автографы Джанго, письма, адресованные Граппелли. В этих письмах Рейнхардт извиняется за множество грамматических ошибок перед своим учителем; именно Граппелли хоть кое-как, но научил его читать и писать.
Именно Граппелли, интеллигентный, классически вышколенный скрипач долгие годы терпеливо воспитывал вкус гениального, но неотесанного Рейнхардта. Вкус во всем, от музыки, поэзии и живописи, до еды и одежды. Граппелли познакомил Джанго с Пикассо, Кокто и Арагоном, — сначала с их произведениями, а потом и лично. И тот же Граппелли однажды битых три часа объяснял другу, что красные носки с черным костюмом не надевают. Джанго упрямо отбивался: «Почему?! Красное и черное очень хорошо сочетаются!». Кстати, Стендаль и Константин Кинчев с ним, безусловно, согласились бы. Но эстет Граппелли настоял-таки на своем.
Никак не удавалось ему победить только две характерные черты Рейнхардта: упрямое суеверие и страсть к азартным играм. Талантливый менеджер, Граппелли умело вел финансовые дела ансамбля, но в кармане Джанго деньги задерживались только до посещения ближайшего казино, то есть не дольше пары часов после получения гонорара.
Ансамбль Рейнхардта и Граппелли в конце 1930-х становится настолько популярным во Франции, что о нем даже снимают небольшой документальный фильм, прообраз нынешних музыкальных клипов. В дни Парижской Выставки Рейнхардту пожимают руку его давние кумиры Армстронг и Эллингтон. Начинаются зарубежные гастроли. И осень 1939 года застает Квинтет в Великобритании.
Простудившийся Граппелли лежал в гостиничном номере, а запаниковавший Джанго бегал из угла в угол, повторяя: «Война! Мобилизация! Бежим! Бежим!». Граппелли только вздохнул: «Куда с такой температурой…». И Джанго уехал один. Через несколько месяцев он объявился в Париже. Умница, очень концептуально и логично нашел, где скрыться, — Париж к тому времени уже был занят немцами.
После Войны Джанго честно признавался, что выжить и даже свободно выступать, и даже записывать пластинки в оккупированном Париже ему помогло покровительство немецкого коменданта города, большого поклонника джазовой музыки, имя которого я знаю, но не скажу, чтобы лишний раз не пиарить нацистского преступника.
Любопытно, что покровительство-то покровительством, но Джаз, по выражению Геббельса, «музыка недочеловеков», в годы оккупации стал самым ярким символом французского Сопротивления. Джанго сумел сколотить из молодых музыкантов уже настоящий свинговый оркестр, с ударными и духовыми, – и неизменно срывал овации на всех выступлениях. Особенно, когда представил публике только что написанную им композицию «Nuages» («Облака»). Люди плакали. К запоминающейся мелодии быстро приделали слова, и на несколько лет «Облака», по существу, стали временным гимном Франции, взамен запрещенной к исполнению «Марсельезы». У нас эта песня наиболее известна в позднейшем исполнении Ива Монтана.
Или еще пример. Будь тогда рядом Граппелли, он бы, вероятно, пришел в ужас, но без него Джанго откровенно распоясался и аранжировал для свингового оркестра несколько кабацких шлягеров. В частности, знакомые ему с детства «Очи черные». На оккупированной немецкими нацистами территории, являясь цыганом, публично играть в джазовой обработке русскую песню, – это даже не наглость, это значит, у чувака конкретно башню снесло. И ничего – сошло с рук. С тех пор, благодаря Рейнхардту, «Очи черные», – единственная русская мелодия, ставшая джазовым стандартом. Ах, как ее потом Армстронг исполнял!..
К концу Войны Джанго снова засуетился, и не без оснований: немцы напоследок лютовали, попасть под раздачу было проще простого. Рейнхардт попытался скрыться в Швейцарии, — естественно, развернули прямо на границе. Несколько месяцев он кочевал в своей кибитке по Франции, присоединяясь то к одному, то к другому из немногочисленных выживших цыганских таборов. И каким-то чудом дотянул-таки до дня освобождения страны союзными войсками.
Десятилетия спустя американские, английские и французские ветераны с волнением вспоминали, что саунд-треком Победы для них были выступления Джанго со свинговым Оркестром транспортной авиации США и музыкантами Оркестра Гленна Миллера, руководитель которых, во время Войны летчик, как известно, погиб в 1942 году, его самолет сбили над Ла-Маншем.
Вскоре Рейнхардт воссоединился с Граппелли. Они обнялись чуть ли не в том же самом номере гостиницы, где расстались несколько лет назад, и на радостях тут же сыграли «Марсельезу». Снова принялись концертировать и записывать пластинки. Едва ли не самые счастливые месяцы в жизни Джанго.
А в 1946 году случились единственные американские гастроли Рейнхардта.
Увы, это переломный, достаточно мрачный и во многом загадочный эпизод в биографии нашего героя. Гастроли организовал Эллингтон. Но он, по слухам, пригласил весь ансамбль Рейнхардта и Граппелли. А Джанго поехал один, даже не предупредив друзей. Конечно, царя в этой голове всегда явно не хватало, но поступок скверный, как ни крути. И Рейнхардт почему-то не взял с собой свою гитару. Джанго был уверен, что в Америке немедленно станет киноактером, голливудской звездой, за это больше платят, чем за музыку. Да, большой ребенок, но не до такой же степени! Мутная, мутная история…
Американские коллеги для пущего эффекта сунули в руки Джанго электрогитару, звук которой он сразу возненавидел. Эллингтон уговорил лучшего импресарио, лично обзвонил ведущих музыкальных критиков, и Нью-Йорк запестрел афишами: «Французский бог джазовой гитары в Карнеги-Холле!». И вот поднимается занавес набитого битком самого престижного концертного зала США, к публике выходит растерянный Эллингтон и просит прощения за то, что «бог гитары» опаздывает. Спасая положение, начинает играть сам со своим оркестром.
А Джанго в это время дружески выпивает с Марселем Седаном, французским боксером, приехавшим в Америку драться за титул чемпиона мира в среднем весе. На сцене Рейнхардт появился только в конце концерта. Сыграл, как всегда, виртуозно, но американцы такого легкомысленного поведения ему уже не простили.
Вообще, поездка по США вскрыла очень многие, годами подспудно набухавшие нарывы.
Думается, именно в Америке с ее расовой сегрегацией цыган Рейнхардт острее, чем когда бы то ни было, ощутил себя человеком даже не второго, а третьего сорта. Чернокожие музыканты не могли есть в тех же ресторанах, что их белые поклонники, но после ужина Армстронга или Фитцджеральд официанты хотя бы серебряные ложечки демонстративно не пересчитывали.
Еще в 1930-е годы Джон Хэммонд, открыватель звезд, продюсер и ярчайший джазовый критик своего времени, услышав записи Джанго, презрительно назвал его «клоуном с мандолиной». Дело было не в новаторстве Рейнхардта, а в том, что новатор родился и жил за океаном. Франция для Джаза, чисто американского искусства, – даже не провинция, а другая планета. Это, вольно или невольно, подчеркивал даже Эллингтон, на протяжении всех гастролей выпускавший Джанго на сцену с одним-двумя номерами, вставленными в основную программу. Впрочем, может быть, просто хорошо помнил фиаско в Карнеги-Холле.
И главное. В Америке Рейнхардт вдруг осознал, как далеко вперед шагнул Джаз за годы Войны. Послушав Паркера, Гиллеспи, Пауэлла, Монка, Джанго и сам заиграл бибоп, для такого Мастера дело нехитрое, но мне кажется, тут получилось как с электрогитарой: освоить освоил, но сердце не лежало. А прославившие его хиты 1930-х и начала 1940-х годов уже всем казались анахронизмом.
Джанго вернулся во Францию, напоследок обозвав Америку «страной, где гитары звучат, как жестяные кастрюли». Музыку не то, чтобы забросил, но как-то резко к ней охладел. А коль уж не задалась карьера киноактера, стал писать картины. «Не говорите мне о музыке, – повторял он во всех интервью, – теперь я художник». И уверял, что создает свои полотна в тональности F#m, потому что она самая загадочная.
Он был женат вторым браком, и, кажется, счастливо. Обожал маленького сына по имени Бабик и настаивал на том, чтобы мальчик, кроме гитары, освоил фортепиано, «для пианистов сейчас больше работы». Вместе с семьей по-прежнему кочевал по Европе в фамильной кибитке. А когда уставал от странствий, жил в маленьком провинциальном городке. Дружил с соседями, на зорьке удил рыбу. 16 мая 1953 года, возвращаясь с рыбалки, зашел в любимый кабачок, чтобы пропустить стаканчик вина. И вдруг просто рухнул мертвым, – то ли инфаркт, то ли инсульт, даже выяснять не стали. Схоронили, и всё.
По цыганской традиции родные сложили все личные вещи покойного в его кибитку и подожгли. Единственный предмет, уничтожить который у вдовы рука не поднялась – гитара. Та самая, волшебная, звучащая почти во всех записях музыканта. Та единственная и неповторимая, для которой Рейнхардт за несколько десятилетий так и не удосужился справить чехол, носил просто на плече, а во время дождя оборачивал газетами. Не знаю, правда ли, но говорят, что теперь она в Музее Музыки, рядом со скрипкой Паганини и фортепиано Шопена. Ей-богу, самое место.
…А с обвинениями Рейнхардта в отсталости и провинциальности коллеги, безусловно, погорячились. К 1960-м годам, после очередного общего творческого кризиса, ведущие джазмэны в поисках вдохновения обратились как раз к европейской традиции, особенно это касалось необычных для джаза ритмов. Достаточно вспомнить прославленный альбом «Time Out» Дейва Брубека. А самая известная композиция «Modern Jazz Quartet» так и называется – «Django». Единственный случай, когда в память о Джазовом Музыканте был написан… вальс.
