Наш парижский гид Ирина Леонидовна, загадочно улыбаясь, спросила: «Вы хотите побывать у Оскара Яковлевича Рабина?»
Мы с женой переглянулись удивленно: «Рабин, Рабин… Это который художник-нонкоформист?.. Соцарт?.. Или попарт?.. Бульдозерная выставка 1974-го… Выставки квартирного подполья 70-х годов… Высылка… Лишение гражданства СССР чуть ли не в одном указе с Вишневской и Ростроповичем…»
Конечно, хотим, но как?
Ирина Леонидовна продолжила: «Оскар Яковлевич работает с 10.00 до 16.00. Потом отдыхает, а с 19.00 принимает людей, если они ему интересны. Я сегодня позвоню ему и завтра дам вам ответ».
Признаюсь, часть ночи ушла на интернет-поиски. Почитали интервью художника, а некоторые подробности его биографии располагали к размышлению. Сам он рижанин, получив очень хорошее художественное образование, начинал как художник-реалист. Информация была конспективной, но позволяла прийти к мастеру подготовленными.
На следующий день утром мы, как обычно, встретились с гидом на углу улицы Шарантон и площади Бастилии. «Вечером вы у Оскара Яковлевича. Визит займет 40 минут. У него двухэтажная квартира-мастерская, окна которой выходят на площадь Стравинского, что рядом с Центром Жоржа Помпиду».
День прошел в музейных походах, причем на десерт решили как раз посетить Центр Жоржа Помпиду – массив современного искусства, чтобы вечером оказаться рядом с квартирой Оскара Рабина. Бывали в Центре неоднократно, но в нем всегда есть ротационные выставки. Чем дышит современное искусство? Каков его пульс? Посещение Центра входило в подготовку разговора с мастером.
За столиком в кафе бурно обсуждали проблематику будущей беседы.
Что нести мастеру? «Вино? – переспросила Ирина Леонидовна. – Ему 85 лет. Я не знаю, что он пьет. Лучше цветы от поклонников таланта художника».
Итак, о чем будем говорить? Может быть, мастер знает кого-нибудь из карельских художников? А может его заинтересует ситуация в музейной сфере? Что он думает о современном искусстве? Главное – не утомить пожилого человека. Будем сами собой. Решили действовать по ситуации. Но, согласитесь, непросто прийти впервые в дом незнакомого человека и завязать с ним беседу. А тут человек-легенда – художник Оскар Рабин!
Оскар Рабин
Лифт поднимает нас на третий этаж элитного парижского дома. Дверь открывает сам мастер – высокий, худощавый, несколько сутулый человек. В квартире больше всего вначале поразила величина окон. Они в высоту почти от пола до потолка. Окна были приоткрыты, и иногда слышался звон посуды и приборов расположенного на площади кафе. Беседа шла за круглым столом в мастерской, на второй этаж в личные покои мастера мы не поднимались.
Намеченный план беседы был форсирован уже за первые 15 минут. Выяснилось, что никого из карельских художников Оскар Яковлевич не знает: «Видите ли, я из Подмосковья, а ваши художники географически и по духу, наверное, ближе к Питеру».
К музейным делам художник проявил определенный интерес. Спросил о тяжбе между директорами крупных музеев М.Б. Пиотровским и И.А. Антоновой, касающейся попытки вернуть переданные в 1948 году Эрмитажу фонды. Спрашивал про скандал, связанный с хищениями в Эрмитаже. Была создана специальная государственная комиссия. Я рассказал о проверке музейного фонда России, коснувшейся и Национального музея Карелии, в который были присланы комиссии в 2008 и 2009 годах, впрочем, как и в другие 1250 музеев.
Затем разговор перешел в живое общение. «Оскар Яковлевич, для художника особо важна почва, которой он питает свое творчество. Что составляет почву для вас здесь, в Париже?». «Ну, что вы! Я остался всеми мыслями на родине. Я – русский художник и по духу, и по воспитанию. Хотя мать моя чистокровная латышка, а отец – еврей. Обожаю русскую живопись. Особенно Илью Репина. Вы, наверное, думаете, что я формалист в искусстве. Я себя не причисляю ни к какому направлению. Я – художник, а все, что написали обо мне – работа искусствоведов. У них такая работа – трактовать, придумывать версии. Я просто выражаю свои мысли, чувства, ощущения. Никогда публично не рассуждаю о своем творчестве и подозрительно отношусь к таким монологам художников», – говорит Оскар Яковлевич. Говорит на очень чистом русском языке, негромким голосом, медленно, словно взвешивая каждое слово.
Очень доброжелательный, интеллигентный человек, с которым общаться оказалось совсем не страшно. Да и сама мастерская, в которой вершится таинство творчества, создавала теплый климат общения. Кругом тюбики с красками, кисточки, эскизы, есть и готовые картины.
«Просто я всегда писал, что хотел, – продолжает мастер. – Никакой политикой я не занимался, группа была формальной. Мы не были ни диссидентами, ни инакомыслящими. Мы были скорее вольными художниками. Точнее, хотели ими быть. Объединяло нас одно – нас никуда не пускали. Просто мы были отверженными. Вот и пришлось выставляться на природе, на квартирах. Власти предлагали уехать. Я отказывался. Затем выпустили во Францию с деловой поездкой. Вдогонку последовал указ о лишении гражданства СССР… Схема известная. Гражданство мне в 90-е вернули, но кто вернет время… Я в Париже уже почти 35 лет. Живу прошлым. Здесь я как бы в гостях. Хотя, конечно, тут мне комфортнее. Каково было мое положение в Советском Союзе? Можете представить жизнь художника, которого не выставляют, ругают, выгоняют. А ему еще семью надо кормить. Все это было очень непросто. Однако, времена были интересными в смысле творчества».
«С кем вы тут общаетесь?» – спросил я. «Общение мое небогато. С Олегом Целковым, Эриком Булатовым. Здесь мы очень разобщены. Мало кому нужны. Весь вопрос в одном: купят у тебя работы или не купят. Мои работы в галереях. Купили в прошлом году 24 картины. Это дает мне возможность жить достаточно комфортно. Но мои потребности крайне малы. Живу теперь один. Много работаю. Цензуры тут, конечно, нет. Однако, законодатели вкуса ориентируются в основном на современное искусство. Я для них уже несовременный… Знаю, что и в России художникам сейчас живется непросто».
В Центре Жоржа Помпиду
«Вы знаете, мы только что были на одной выставке современного искусства, – заметил я. – Такое ощущение, что побывали на кладбище. Камни, проволока, сено. Расстрелянные зеркала. Многие работы хороши были бы в качестве обоев. В молодости, когда многие направления в искусстве были запрещены – это интересовало. А сейчас… Возраст, что ли?».
«Во многом вы правы, – заметил художник. – Правда, есть несколько имен интересных, но здесь очень довлеет мода, то есть коммерческое начало. Свобода творчества относительна. Все-таки стараюсь оставаться самим собой. Я всегда молча улыбаюсь, когда меня спрашивают, кто оказал на меня влияние, или какое направление я исповедую. Никто и никакое!»
«Можете показать свою последнюю работу?» – попросили мы. «Пожалуйста».
Оскар Яковлевич выставил картину, которая подтвердила его мысли. Стена с окном, в котором виден подмосковный пейзаж. На стене фотографии близких, а на подоконнике – сковородка с яичницей.
Я стал рассуждать об утренней яичнице – почти ежедневном начале мировосприятия, о яйце как символе будущей жизни, да еще с контрастным фоном фотографий ушедших людей. «Мне интересны ваши рассуждения, – иронично улыбаясь, произносит мастер, – но я ничего такого не думал. Просто выразил то, что чувствовал».
Беседа затронула и простые житейские вопросы. Она протекала без намека на снобизм и высокомерие. Оказалось, что мастер не лишен чувства юмора и самоиронии. Он поинтересовался, почему любим Париж и что нравится в нем. Мы рассказали мастеру о музее романтической жизни. Посмеялись над тем, что приезжие часто советуют посетить постоянно живущим в Париже интересные места, в которых они не бывали.
Художник разрешает сфотографировать картину. Соглашается принять участие в небольшой фотосессии. Незаметно прошло время – 2 часа 20 минут.
«Я остался всеми мыслями на родине…»
В мастерской Оскара Рабина
Михаил Гольденберг с женой Аллой Сокольской в гостях у Оскара Рабина
Прощаемся. Благодарим за гостеприимство, интересную беседу.
Домой шли пешком по городу художников, городу – вечному празднику. Миновали три парижских бульвара. Вот и площадь Бастилии. На душе было легко и чисто. Прикоснулись к искусству – духовному, благородному. Прикоснулись простым рукопожатием.
В ночном Париже было светло, но не от реклам и фонарей.
Фото автора
