Я много раз задавал себе вопрос: как нашей семье удалось выжить в блокаду с минимальными потерями?
В год 70-летия снятия Ленинградской блокады невозможно не поделиться некоторыми своими архивными материалами. В эту публикацию вошли мои воспоминания из сборника «Откуда берётся мужество», опубликованного в 2005 году. Это сборник статей ленинградских блокадников, проживающих в Карелии. Я писал о трех страшных вещах: голоде, холоде и страхе.
Голод
Был ли в нашей семье запас продуктов? Наверное, не больше, чем в других ленинградских семьях. В последний день перед введением карточек я, ребёнок 9 лет, ходил по городу и покупал продукты. Мне удалось приобрести несколько небольших кочанчиков капусты и две или три пачки масла по 100 граммов. Всюду стояли очереди, давали всё небольшими порциями…
Кроме того, у нас было ведро сахара, которое мама прятала за печкой-голландкой. Каждый год летом, возвращаясь от бабушки с Украины, мы привозили вишни и варили варенье. В этот год мы, как всегда, заготовили ведро сахара, в продаже был только кусковой. В это тревожное лето на Украину мы не ездили. Сахар остался, и он в какой-то мере помог нам выжить. Припоминаю, что когда к нам пришел по вызову врач, мама в благодарность напоила его чаем и на блюдечко положила два очень маленьких кусочка сахара. Доктор выпил чай, а место, где лежали эти кусочки сахара, протер пальцем и облизал палец.
Хочу привести слова моего друга А.С. Левиной, которая ныне проживает в Австралии. «Сегодня 50 лет (2012 год. — А.О.), как я сирота, – умерла моя мама, которая очень опекала меня. В войну она отдавала мне свой хлеб, а я ела и не понимала ещё, что этого делать нельзя». Так же поступали и мои родители.
Очень дальний родственник Борис Абрамович жил недалеко от нас. Блокадной зимой, когда начался голод, он изредка приходил к нам. Главная тема всех разговоров того времени – еда и где её можно достать. Запомнились из этого разговора два «блюда». Первое – суп «мит папир», суп с бумагой, которую добавляли, чтобы кроме воды в супе была какая-нибудь «гуща». Второе – еда из столярного клея, который был в плитках. Его разводили и размешивали, чтобы получилась жидкая клейкая масса, напоминающая студень, и ели мелкими глотками. (Плитки столярного клея приготовляли из костей животных. Основной компонент его был желатин. Костный клей выпускался в виде сухих плиток тёмно-коричневого цвета).
Много позже, в конце 60-х – начале 70-х годов, мой тесть, ленинградский журналист Б.А. Цацко вспоминал такой факт. Он воевал на Ленинградском фронте. Во время блокады по служебным делам был в Ленинграде. Возвращаясь в часть, всю дорогу думал и мечтал о пшенной каше. Когда вернулся, ординарец, неся кашу, запнулся и она оказалась на полу. У Цацко слезы навернулись на глаза. Ординарец опустился на колени и стал ложкой собирать кашу. Подняв глаза, спросил: «Товарищ капитан, вы будете есть?». Получив отрицательный ответ, начал есть сам.
Холод
Мы впятером жили в одной комнате коммунальной квартиры. Когда приезжали гости, их тоже размещали здесь же – на диване или на полу.
В комнате было два окна, в одном большое стекло на всё окно. В самом начале войны все стекла были заклеены бумажными полосками, чтобы, если взрывной волной вышибет стекла, от осколков не пострадали люди. Вторые рамы были выставлены для их сохранности. Они нам пригодились: когда были выбиты стекла, мы поставили вторые запасные рамы. Однако во время одной из первых бомбежек Ленинграда ударной волной выбило большое стекло. Окно заделали фанерой, чтобы исключить травмы от стекла при очередных бомбежках.
В большинстве домов в городе было печное отопление. Ежегодно мои родители заранее заготавливали дрова на зиму. Когда враг подходил к городу, все начали готовиться к защите города. Были разобраны все кладовки в подвалах и на чердаках. По просьбе домоуправления все желающие участвовали в снесении деревянных кладовок. Мы с отцом были в их числе и смогли запасти достаточное количество дров. Люди гибли не только от голода, но и холода. Заготовленных дров для печки-буржуйки нам хватило на всю суровую зиму. Это одна из важных причин, по которой нам удалось выжить. В центре комнаты стояла буржуйка, труба от которой выходила через форточку, буржуйка была центром жизни семьи, от неё грелись, на ней готовили пищу.
Страх
По-видимому, его у нас не было. Если во время первых бомбардировок мы с нашего третьего этажа спускались в газоубежище (в нашем доме оно служило и бомбоубежищем), то постепенно перестали это делать и при объявлении по радио воздушной тревоги никуда уже не спускались, да и не было для этого сил. Иногда перемещались в коридор, где были глухие толстые стены.
Как выживали
Начало войны и речь Молотова на нас, детей, не произвели серьезного впечатления. В Ленинграде был солнечный день, и мы бегали, распевая песни, созвучные тому времени и умонастроению окружающих взрослых людей. Что-то в тех песнях было о быстрой войне и Гитлере.
Уже в сентябре начались бомбежки Ленинграда. Тогда же сгорели Бадаевские склады, зарево пожара было видно всюду. После этого родилось представление о том, что пожаром уничтожены большие запасы продовольствия, вследствие этого возник голод и введены карточки.
Много десятков лет спустя мы узнали всю правду. В многомиллионном городе невозможно создать запасы на длительное время. Второе, никто не ожидал столь скорого окружения Ленинграда. Теперь, через призму времени, не верится, что наша семья выстояла и выжила. Я много раз задавал себе вопрос, как это удалось…
С осени на крышах устраивали дежурства для защиты домов от зажигательных бомб. В один из налетов на несколько улиц, прилегающих к моей родной улице Рылеева, вражескими летчиками было сброшено 176 таких бомб. Эту цифру сохранила память, хотя за точность не ручаюсь. Дежурные на чердаках хватали специальными щипцами бомбы и сбрасывали их через слуховые окна вниз на дорогу. Я с отцом ходил на ночные дежурства на чердаке. Город ежедневно подвергался бомбежкам, из-за отсутствия воды возникали пожары, нередко дома сгорали полностью.
В городе не было воды, не работала канализация, не было света. За водой мы ходили на Неву, где черпали ее из проруби и на саночках привозили домой. Нечистоты выносили и выливали во дворы, иногда прямо из окон. Эти нечистоты зимой замерзли и превратились в толстый слой льда.
К весне в городе возникла угроза эпидемий. Была разнарядка, по которой все взрослые жители города должны были определенное количество часов отработать на очистке дворов (кажется, 8 часов). Во дворах скалывали лед с нечистотами, выносили его на дороги улиц, с которых позже он вывозился на машинах на Неву и каналы города.
Для освещения приспосабливали коптилки. В городе была строгая светомаскировка, все окна плотно закрывались шторами. Специальные люди из домоуправления тщательно следили, чтобы на улице не было видно света. За нарушение светомаскировки сурово наказывали.
Люди, которым приходилось ходить по городу в темное время суток, на лацкане одежды носили круглые значки – отражатели света, чтобы не столкнуться с проходящими встречными.
В городе существовал ночной комендантский час, когда без пропуска нельзя было передвигаться по городу. Всем предписывалось носить с собой противогазы. Однако, обессилевшие люди вытаскивали из сумок противогазы и оставляли их дома. Сумки использовали для переноса вещей и продуктов. Все это знали, но делали вид, что не замечают этого.
Немногое сохранила детская память. Но чувство голода осталось на всю жизнь. Мама ухищрялась, как только могла. В суп добавлялись бумага и столярный клей. Раньше были плитки столярного клея, которые высоко ценились. В городе не осталось животных. Многие даже своих кошек и собак съели. Если сохранялись у отдельных горожан кошки, то их выводили гулять на улицу только на поводке. Большим праздником были прибавки хлеба. Первая из них – увеличение нормы хлеба со 125 граммов до 150-ти. Увеличение пайки хлеба и выдача отдельных продуктов связывали с работой Дороги жизни, которая проходила через Ладожское озеро.
Мы жили недалеко от Марсового поля и, проходя мимо него и Летнего сада, видели расположенные там замаскированные зенитные орудия.
Занятий в моей школе, расположенной на ул. Каляева, не было. Запомнилась новогодняя елка, которая была устроена в кукольном театре на улице Некрасова, и концерт. Особенно дороги были подарки, напомнившие далекое мирное время. С большим трудом донес домой часть подарка, уж очень хотелось есть.
Весной, в апреле или мае, начались занятия в школах. Нас всех собрали в школу на улице Пестеля. Вначале был медицинский осмотр. Мне поставили диагноз дистрофии 1 или 2 степени. В школах ежедневно нас немного подкармливали.
Весной все клочки земли, которые можно было вскопать, перепахали и засадили различными травами, овощами. Люди очень радовались, когда появилась крапива и лебеда. Помню, что для борьбы с цингой зимой привозили хвою, которую рекомендовали заваривать и пить. Кто привозил хвою, не помню, а тех близких людей, у которых это можно было бы спросить, уже и нет.
Эвакуация
В июле 1942 года всю нашу семью, отца с матерью и нас, троих детей, эвакуировали. Отец был инвалидом по заболеванию почек и освобожден от службы в армии. В эвакуации во время тотальной мобилизации отец был призван в армию и прошел солдатом путь до Берлина, а потом был переброшен на восток в Манжурию и демобилизован в ноябре 1945 года. Война вызвала обострение его хронического заболевания почек, от него он впоследствии и умер.
Эвакуировали нас по Дороге жизни. Вначале мы ехали на поезде до Ладожского озера, потом на катере по озеру. Во время поездки на катере нас обстреливали из орудий, и это было очень страшно, так как это было открытое пространство. Потом нас обстреляли уже на другом берегу Ладоги. Далее в теплушках нас около месяца везли до Новосибирска, откуда на колесном пароходе, который ходил на Оби, нас привезли в село Ордынское. Это место стало для нас родным пристанищем на все время Великой войны.
Фото с сайтов world_war.ru, http://www.balto-slavica.com
Приложение
Мой тесть, ленинградский журналист-газетчик Борис Абрамович Цацко, прошёл войну и дошел до Берлина. Он был редактором фронтовой газеты. После войны всю свою жизнь возвращался к теме мужества наших людей во время Великой Отечественной войны и во время Ленинградской блокады. Всё это оставило неизгладимый след в его памяти и нашло отражение в его рассказах и публикациях в журналах и газетах.
Ленинградцы улыбаются
Из блокадных тетрадей журналиста
«Городом без улыбки» называли фашисты осажденный Ленинград. А в городе этом даже в самые трудные дни звучал смех, бодрила веселая шутка, рождалось острое словцо…
* Уже год топтались гитлеровцы у стен Ленинграда. Начиналась вторая блокадная осень. Знакомый мастер при встрече сказал мне таинственно:
– А Гитлер-то…слыхал? Шлет сюда эшелон за эшелоном, без передышки. И знаешь, что? Венские стулья.
Рассказчик сделал паузу и пояснил:
– Очень уж долго войско фашистское стоит на одном месте. Утомилось….
* Появились новые крылатые слова. «Научились поезда водить на цыпочках», – рассказывал паровозный машинист. Это означало: без гудков и световых сигналов.
Единственный трамвайный вагон, курсировавший между Нарвскими воротами и Кировским заводом, называли любовно: «Жди меня, и я вернусь…».
* Сильно страдали защитники Ленинграда от недостатка курева. Приспособили толченую древесную кору, шалфей и многое другое. Курили, обливаясь горючими слезами, давая меткие прозвища неожиданным «табакам». В городе и на фронте были известны десятки таких названий. Вот некоторые из них: «Память Летнего сада», «Матрац моей бабушки», «Лесная пыль», «Листья падают с клена», «Стенолаз», «Трассирующий», «Сказки энского леса», «Шалфей в аду», «Смерть немецким оккупантам!».
* Старая женщина сказала: «В сорок первом году падали на ходу, в сорок втором году жевали лебеду, а в сорок третьем году поедим лепешек на меду».
* Когда особенно докучали артиллерийские обстрелы и тревоги, в театре Музкомедии позволяли себе «ускорять» ход оперетты: некоторые второстепенные арии в такой вечер не исполнялись. Ленинградцы называли эти спектакли «Короче говоря».
* Из подслушанных разговоров.
– Ничего, ничего, жив будет! Теперь даже тигр из нашего зоосада стал вегетарианцем.
– Язвы моей как не бывало. Со страхом думаю об окончании голодной диеты.
* Солдат хозяйственного взвода Григорий Брусов жалуется:
– Загнали меня в тыл. Вокруг хомуты одни, про фашистов только в женских письмах читаешь. И как мне снова на фронт выбраться – ума не приложу.
А всего-то от хозвзвода до немецких траншей не было и полутора километров.
* Из глубокого тыла возвратился в Ленинград коллектив Большого драматического театра и сразу же попал под артиллерийский обстрел. Встречающие старались вести себя так, будто ничего особенного не происходит. Приезжие откровенно нервничали. Впрочем, кто-то из них тут же пошутил: – Видимо, у нас сейчас большой драматический вид.
* Записываю разговор двух школьников:
– Я теперь, Витька, каждый день закаляюсь.
– А как?
– Хожу только по опасной стороне.
В Ленинграде на фасадах домов были надписи: «Граждане! Во время артобстрела эта сторона улицы наиболее опасна».
* В газете напечатано: «Гитлеровцы отброшены от города, больше на улицы Ленинграда не упадет ни один артиллерийский снаряд».
В тот же день присутствую на совещании. Кто-то из участников опоздал. Председательствующий язвит:
– Что же это вы? По причине артобстрела?
Опоздавший смущен. Все смеются: еще вчера эта причина считалась весьма уважительной…
Б.А. Цацко, Журнал «Крокодил», № 17 1957 год
Твои герои, Ленинград!
Рассказы бывалых людей
По-разному складывались боевые будни защитников города Ленина. У одного в партизанском отряде, у другого – в разведке, у третьего – на импровизированной концертной эстраде во фронтовом лесу… Но каждый на своем посту помогал тебе, любимый город, выстоять, а потом и разгромить врага.
Талант разведчика
Из рассказов бывшего комиссара, а затем начальника политотдела 56-й краснознаменной Пушкинской дивизии, ныне полковника в отставке, кавалера четырнадцати правительственных наград.
– Его задержали в полосе боевых действий – шумного, задиристого паренька, заявившего, что ему надо видеть кого-либо из больших начальников. Ни в какие подробности юноша не вдавался, на вопросы отвечать не хотел и вообще вел себя крайне независимо. Доставленный к “большому начальнику”, он с первой же фразы ошарашил откровенным признанием:
– Вор я. Высокой квалификации, хоть и молодой. Ну, что-то вроде генерала среди карманников. Из тюрьмы сбежал. Не впервой мне бегать из казенной квартиры, а в такое время за решеткой сидеть – просто преступление.
Он хмыкнул, явно довольный своей шуткой.
– А сейчас куда спешил? К немцам хотел податься?
Парень изменился в лице. Сперва побледнел, потом стал красным. Рассердился.
– Если бы хотел к фашистам податься – легко перебежал бы. И никакая ваша охрана не задержала бы. Только не фашист я, хотя по-ихнему неплохо понимаю и калякать могу вполне свободно.
Он вдруг начал речь на чистейшем немецком языке. Что за чудо! Ни один наш школьник, даже старательно изучавший язык, не смог бы на нем так легко и просто выражать свои мысли. Но ведь не немец стоял перед нами!
– Как зовут-то тебя ?
– А просто Васей, – улыбнулся он.
И рассказал нам Вася историю, которая могла оказаться выдумкой с начала до конца. Но могла быть и чистейшей правдой…
Воспитывался Вася в хорошей семье, учился в школе, где большое внимание уделяли изучению немецкого языка. А у него еще оказались и особые способности. Его даже в школе шутя немцем называли.
Сам не заметил, как сдружился с плохими ребятами. Научили воровать. Попался. Судили. Удалось сбежать. Опять поймали. Снова судили – срок увеличили, да и условия содержания под стражей теперь уже были более строгими. С семьей, конечно, порвал. Ожесточился против людей, которые ему добра желали.
В последний раз попался на краже незадолго до войны. И вот сейчас снова сбежал. Но теперь твердо решил: больше не воровать. Мстить немцам.
– В разведку хочу, – твердо заявил он. – Парень я ловкий, сообразительный, по-немецки объяснить что хочешь могу. Отправьте меня на ту сторону – любой приказ выполню.
Вот и стали мы решать: что делать с Васей? Проще всего направить его обратно в тюрьму. Но было ли это самым правильным? А что, если рискнуть и оставить его в дивизии. Так и сделали.
Вася точно и охотно исполнял солдатские обязанности. Пулям не кланялся, вражеских снарядов не боялся. И все в разведку просился: пустите да пустите. Если верите – один пойду. А не верите – посылайте с группой.
Ему поверили – отправили одного. Он должен был вернуться через четыре-пять часов. Но не пришел и через десять. Уже нашлись у нас люди, которые высмеяли излишнюю доверчивость к пареньку. А он, хоть и с опозданием, но вернулся. И не один – привел здоровенного гитлеровца. Хитростью взял его. А задержался из-за того, что ввязался в бой – не мог отказать себе в удовольствии. Получил строгое внушение за то, что нарушил приказ, и был крепко обнят товарищами за захват ценного “языка”.
Оказался у нашего Васи настоящий талант разведчика. В один из своих рейдов за линию фронта доставил он важную пару – прокурора и следователя немецкой дивизии с папкой секретнейших документов. Был награжден орденом Красного Знамени.
В дальнейшем я лишь время от времени слышал о нем.
Знал, что воюет он мужественно, со славой. Встретились мы в 1945 году в Германии. В бравом майоре, грудь которого была украшена Золотой Звездой Героя Советского Союза и многими орденами, трудно было узнать того Васю, которого я впервые увидел неподалеку от переднего края под Ленинградом. Вспомнили мы с ним прошлое, посмеялись над тем, что именовал он себя генералом среди карманников.
…Я не называю его фамилии. Скажу лишь, что окончил наш Вася Академию имени Фрунзе, стал настоящим генералом, войсковым. Командует многими людьми. И даже военные говорят о нем с восхищением:
– Талант !
Концерт для спящих
Из рассказов заслуженного артиста РСФСР А.В. Королькевича.
– Во многих концертах на фронте довелось мне принимать участие, а все же один из них – у Невской Дубровки – запечатлелся с особой силой. Вероятно, потому, что в бараке, изображавшем зрительный зал, не было ни одного бодрствующего зрителя, а концерт, между тем, продолжался. И даже по расширенной программе…
В бараке было жарко натоплено, да еще народу полно. Температура высокая. Скамеек не было, солдаты сидели и лежали на полу. Пришли прямо из окопов продрогшие и усталые, пообедали и сюда – на концерт. Надо ли удивляться, что аудиторию нашу разморило – сон свалил всех подряд. И какой еще сон – богатырский. Но мы это не сразу заметили.
Эстрада сколочена кое-как, пол под ногами ходуном ходит. Но нас это, конечно, мало смущает. Начали концерт. Баянист сыграл, а в ответ – полнейшая тишина. Хоть бы один зааплодировал. Такого еще не бывало.
Тут-то мы и обнаружили – публика спит. Можно было сворачивать концертную деятельность – чего же людей будить. Но начальник клуба пояснил нам:
– Отпустили их с передовой на концерт. Как только закончите, их сразу разбудят – и в окопы. Так что сами решайте.
И мы решили: концерт продолжать. Пусть солдаты поспят – и ничуть нам не обидно, что мы вроде бы впустую демонстрируем свое искусство. Нет, не впустую это…
И каждый из нас – танцоры, певцы, рассказчик – выступали так, как это сделали бы в лучшем концертном зале. Только пели и рассказывали шепотом, а танцевали на цыпочках. Даже бисировали. Пускай подольше отдохнут наши дорогие зрители.
А когда программа все же была исчерпана, раздалась команда, бойцы порывисто поднялись и устремились к выходу. Вероятно, каждому из них казалось, что это только он один задремал. Но мы-то знали правду. И мы гордились тем, что продлили отдых этих отважных людей.
А что аплодисментов не было – ничего страшного. В следующий раз мы их получили с избытком.
* * *
Таковы лишь три коротких рассказа фронтовиков из тех многих, что бережно сохраняются в журналистских блокнотах.
Кукла Розы
Историю эту я записал более четверти века назад. В те блокадные дни наша дивизия держала оборону на одном из участков фронта. Сообщение о том, что завтра приедет делегация героических трудящихся Ленинграда было встречено с теплотой и волнением. Солдаты нередко говорили:
– Нам нелегко, а ленинградским рабочим куда труднее – еды еще меньше, чем у нас, а немецких бомб и снарядов подчас больше. Да еще с утра до ночи и с ночи до утра оружие фронту готовят.
… Мы вышли встречать шефов – тружеников кондитерской фабрики – и застыли в удивлении: что это? Две пожилых работницы приехали со своими детьми? Или школьники подключились к делегатам? Но оказалось, что это и есть рабочая делегация. Две бледненьких девчушки с косичками и худощавый мальчонка получили наравне со взрослыми право на поездку к фронтовикам. Они завоевали это почетное право, как стахановцы, значительно перевыполняющие норму.
В то время многие пятнадцати- и четырнадцатилетние ребятишки работали на ленинградских предприятиях. И как работали! Их приводили на фабрики и заводы родители, а чаще они приходили сами и требовали немедленно приставить их к делу: хотим помогать фронту!
А были они еще совсем детьми, хоть и старались казаться взрослыми, да и выполняли свою работу не хуже взрослых. Тогда-то и возникло любопытное “персональное дело”, о котором нам рассказали члены делегации.
Трудилась в специальном цехе, выпускавшем снаряды, девочка-невеличка Роза Удодова. Была у нее с детства любимая кукла, с которой она никогда не расставалась, всегда носила в кармашке. Вот и на фабрику идет, а куколка при себе – видать, напоминала она девочке безоблачные довоенные годы. Иногда в рабочее время могла Роза вынуть игрушку из кармана и задумчиво уставиться на нее – кто знает, какие видения проносились в эти минуты перед ее глазами.
И строгие станочники спеццеха, чей средний возраст проходил где-то в районе пятнадцати лет, сказали на своем комсомольском собрании: не время сейчас отвлекаться, ибо каждая рабочая минута – это еще один залп по врагу. И вынесли единодушное решение: куклу на фабрику не носить.
Роза переживала, рассказывали делегаты, даже всплакнула от огорчения, но решению подчинилась…
Пожилые солдаты, отцы семейств, с улыбкой слушали эту историю. А рассказчики сохраняли серьезность: какие могут быть куколки в такой суровой обстановке…
…Я позвонил недавно на 1-ю кондитерскую фабрику и справился о Розе Удодовой.
– Помню такую девочку, – откликнулась заведующая отделом кадров. – Снаряды она изготовляла. На фабрике мы тогда и пищевые концентраты выпускали, и дрожжи, и пенициллин. Трудились дети героически – старались от больших не отставать. Посылали Розу и на торфоразработки – топливо добывать. Потом она вернулась на фабрику. А уже после войны перешла на другое предприятие. Сохранился старый домашний адрес: проспект Карла Маркса, 86, квартира 54.
Но, увы, по этому адресу жилого дома не оказалось.
Помнит Розу и бывший секретарь комитета комсомола, ныне одна из руководителей фабрики.
– Хорошей комсомолкой была, стахановкой. А случай с куклой, вероятно, ее еще серьезнее сделал. Это ведь чувство ответственности в ребятах тогда говорило.
И вспоминает бывший комсорг махонького токаря Сашу Каминского, для которого специальную скамеечку изготовили, чтобы он мог со станком управиться. Был в одном из цехов 14-летний мастер Коля, которого из уважения работницы называли Николаем Петровичем. Некоторые из тогдашних ребятишек и сейчас работают на фабрике. А вот следы Розы затерялись.
… Ну что ж, если прочтет эти строки Роза Тихоновна, пусть улыбнется вместе с нами, вспоминая далекую историю ее “персонального дела”.
Дети блокадного Ленинграда
Была в суровые дни у воинов Ленинградского фронта особая тема разговоров: о детях блокадного города. К теме этой в минуты отдыха возвращались с нежностью и волнением: каково им там в кольце окружения, под фашистскими бомбами и снарядами?
А питомцы детских садиков мужественно переносили удары войны. По нескольку раз топали ночью в бомбоубежища, стараясь не плакать; рисовали танки, самолеты, а каждого военного первым делом спрашивали: “Сколько ты убил фашистов?”.
В те дни кто-то привез на фронт историю об устной анкете, которую провели среди семерых малышей детского сада: кем они хотят быть? Шестеро заявили: моряками, летчиками, танкистами. Седьмой категорически: поваром…
Сохранилась в моем блокноте и такая запись.
«Маленькая девочка рассказывает: «Бабушка стала меня кормить и спрашивает: «А что ты, Ниночка, любишь больше всего?… – Я отвечаю: «Конечно, отбой воздушной тревоги». – Бабушка говорит: «Правильно, правильно. Я – тоже… А теперь знаешь что, оставим-ка мы этот кусочек хлеба на вечер – больше сегодня не будет». – Я только собралась заплакать, а бабушка вдруг подняла руки и замолилась: «О, господи! Мне бы еще дожить до такого счастливого дня, когда ты будешь снова капризничать и от еды отказываться…».
Из уст в уста передавались тогда с улыбкой короткие ребячьи диалоги, реплики, своеобразные отклики на грозные события. Журналистский блокнот сохранил некоторые из них.
– Я говорю Вове: ты будешь немецкий бомбардировщик. А он: не буду. А я ему: ты не плачь, Вова. Ты только временно будешь немецкий бомбардировщик, а потом будешь советский бомбардировщик…
– Видишь, какую мне папа куклу прислал. Буду беречь ее как зенитку ока.
– Мне теперь стало веселее в квартире – мы весь день вдвоем с Женей. Ее к нам эвакуировали с улицы Стачек.
– А по-моему, Петька, на мосту нечего боятся артобстрела. Это когда еще фашист прицелится в мост. А в воду упадет снаряд – только забрызгает. Вытрись, и иди дальше.
Слово о стойкости ленинградцев
В канун Нового года завершила в Ленинграде работу съемочная группа документальной студии «Дефа» из ГДР. Режиссер Леони Вусс, оператор Вернер Коллет и их товарищи снимали полнометражный документальный фильм об одной из замечательных страниц ленинградской эпопеи – о мужественных людях искусства блокадного города, об их тогдашнем и сегодняшнем дне.
– Мы хотели бы, – замечает режиссер Леони Вусс, – показать в нашем фильме, как решается в самых сложных и суровых условиях проблема ответственности личности перед обществом и грядущими поколениями, через героическое прошлое раскрыть моральные достоинства, которые становятся основными для строителей коммунистического общества.
Немецкие документалисты запечатлели трогательную встречу друзей-фронтовиков в музее 235-й ленинградской школы «А музы не молчали…». Ленинградцы знают об этом удивительном и уникальном музее, теперь о нем узнают в Германской Демократической Республике и других странах. Свыше семнадцати тысяч экспонатов, посвященных искусству блокадного города и Ленинградского фронта, собрано в этих залах.
Сюда пришли участники фронтовых бригад – актеры А. Беньяминов, А. Королькевич, С. и М. Лепянские, К. Гузынин, поэт В. Азаров, художник-карикатурист В. Гальба и ветераны фронтового ансамбля А. Обранта, те, кто исполнял 9 августа 1942 года в осажденном городе Седьмую симфонию Д. Шостаковича, и артиллеристы, которые в тот день вели контрбатарейную борьбу с врагом… Они вспоминали боевое прошлое, говорили о преемственности традиций. И фрагменты этой волнующей встречи тоже войдут в новый фильм. В нем будут использованы также кадры, снятые ленинградскими операторами во время блокады и разгрома немецко-фашистских войск под Ленинградом.
Б. Борисов (псевдоним Б.А. Цацко), газета «Ленинградский рабочий», 29.12.1973 г.
Всегда в строю
В газете «Строительный рабочий» была опубликована статья З. Абрамовой «Зенитчицы». Автор – ныне заведующая кафедрой Ленинградского сельскохозяйственного института – вспоминала суровые блокадные дни, когда она и ее подруги стояли на защите ленинградского неба. В 115-м зенитно-артиллерийском полку была создана единственная в артиллерии нашей страны женская зенитная батарея, вооруженная 85-миллиметровыми пушками. Командиры орудий, все номера боевых расчетов, разведчицы и прибористки, связистки и дальномерщицы были женщины. Старшей из них тогда не минуло и двадцати трех лет.
Читатели просят нас рассказать, как дальше сложилась судьба боевых девушек, проявивших мужество и отвагу на обороне Ленинграда, как встречают они свой праздник 8 марта.
Они и сейчас в строю. Только теперь – в трудовом. Каждая на своем посту. Когда собираются, звучат шутки, громкий смех, как бывало в минуты фронтового отдыха. Только и слышишь: «Девочки, а у нас на работе…» или: «Нам обязательно нужно, девочки..» Хотя у иных из этих «девочек» уже внуки…
Три десятка лет, да еще таких бурных и нелегких, ни для кого не проходят бесследно. Но эти женщины и сейчас по-молодому оживлены, энергичны. С каким весельем вспоминают они первую боевую тревогу, когда одна из них выскочила из землянки с гитарой… Потом было много боевых тревог, когда надо было отражать штурмы врага, перехватывать его на подступах к родному городу, стоять насмерть – но это уж само собой разумеется. А вот с особой охотой вспоминают подруги об этой гитаре.
Или вот еще. Только что созданная женская зенитная батарея прибыла на одну из огневых позиций под Ленинградом – сменить находившееся там подразделение. Настроение было не из лучших. Но тут девушек ждал сюрприз. Все вокруг благоухало. Землянка были украшены свежими цветами, березовыми ветками. Так бойцы решили сдать вахту «зенитной девичьей». И эта трогательная забота запомнилась на всю жизнь.
Им довелось воевать на разных участках, они стояли у памятника-шалаша Ленина – охраняли эту реликвию нашего народа, били врага у Невской Дубровки, участвовали в наступательных боях. Ратные подвиги девушек неоднократно отмечались высокими правительственными наградами.
В их судьбах много общего. Все они после войны участвовали в восстановлении Ленинграда – ремонтировали дома, занимались благоустройством, сажали деревья. «Мои – во какие огромные выросли в Московском парке Победы!» – говорит Зинаида Литвинова. «А сколько мы тогда со студентами нашего курса завалов разобрали – не счесть», – вспоминает Галина Останкова.
У каждой из них на счету сотни часов, отданных возрождению Ленинграда. Это логично: город восстанавливали те, кто его отстоял от врагов. Строили и учились. Бывший командир орудийного расчета, старший сержант Литвинова поступила на первый курс Механического института – ныне она старший инженер-технолог на заводе «Металлист», бывшая радистка ефрейтор Останкова – на первый курс Электротехнического, сейчас она радиоинженер в одном из научно-исследовательских институтов. Зина Абрамова вернулась в свой сельскохозяйственный (война застала ее на третьем курсе). Окончила институт, затем аспирантуру, защитила кандидатскую, потом докторскую диссертации, стала заведующей кафедрой, профессором, опубликовала около сорока научных трудов…
Учились и другие, осваивали различные профессии. И всегда по-фронтовому помогали друг другу, поддерживали в трудные минуты.
Бывший командир орудия Шура Иванова и сейчас у подруг считается «начальником штаба», если надо быстро собраться, если хотят помочь кому-либо из друзей, устроить сюрприз. Организаторский талант Александры Степановны признается всеми безоговорочно.
Служба в армии привила дисциплину, научила стойкости, упорству, умению делать свое дело хорошо, крепко дружить. Они отмечают и сейчас эти качества друг у друга. На работе – среди первых, семьи у них дружные, детьми, внуками могут гордиться.
Трудовые посты у этих женщин разные, но, как говорится, «мамы всякие нужны». Маша Иванова, мужественная заряжающая, ныне заслуженный донор республики, мать двоих детей и горячо любящая бабушка – работница текстильной фабрики. Текстильщицей работает и Градислава Корбут, командовавшая орудийным расчетом. Разведчица Ксана Артемьева трудится в сфере общественного питания, комсорг дивизиона Мария Рыльчикова – старший преподаватель Ленинградского электротехнического института, дальномерщица Зина Яковлева – сотрудница одного из министерств…
Праздник свой они проведут вместе, ибо, кроме всего прочего, каждая такая встреча для них – тоже праздник. Им есть о чем вспомнить, чем поделиться друг с другом.
Им, сражавшимся за Ленинград, возрождавшим его, отдающим свой труд родному городу, всегда молодым – сердечные поздравления от читателей еженедельника.
Б. Цацко, газета «Строительный рабочий», 04.03.1972 г.
Навсегда среди живых
Учился он старательно, истово. Недавний пастушонок из белорусского села, он старался вникнуть «в самую суть» своей будущей специальности каменщика, присматривался к работе старших, переспрашивал, допытывался. В общем, готовился всерьез и надолго – самая мирная на земле профессия строителя увлекла его. В школе ФЗО на Выборгской стороне, где он занимался, нередко Федю ставили в пример ребятам: вот ведь такой же, как вы, а поглядите, как к делу относится.
Окончил школу, получил разряд и начал строить дома на ставшей ему родной Выборгской стороне, в Московском районе. Любил приходить к зданию, в которое был заложен и его труд, постоять, посмотреть, подумать. А когда проходил мимо шедевров архитектуры – дух захватывало. Ведь и там в свое время поработали каменщики…
По вечерам он готовился в строительный техникум, овладевал искусством меткой стрельбы в снайперской школе Осоавиахима.
Он даже не старался скрыть волнение, радость и гордость, когда, придя утром на работу, увидел только что вывешенный плакат-молнию:
«Вчера, 19 июня 1941 года, молодой каменщик Феодосий Смолячков по-новому организовал труд своего звена. Звено выполнило две нормы».
Вот и первая публичная оценка его труда – как тут было не радоваться. Федю поздравляли, с ним советовались, совсем как со взрослым каменщиком. А у него уже зрели новые планы: кладку можно еще усовершенствовать, ускорить.
Но спустя три дня он был в военкомате. «Молод еще на фронт, – сказали ему, – подрасти надо». Он знал: место его там, где решается судьба Родины.
Готовил ли себя Феодосий Смолячков к подвигу, который прославил его имя? Конечно, нет. Но когда еще в деревне один на один с матерым волком, напавшим на стадо, пастушонок Федя не оробел, спокойно прицелился из старенькой берданки и сразил хищника наповал, это были уже черты характера воина, о котором Петрусь Бровка позднее напишет в поэме «Феодосий Смолячков»:
Прошел через пламя сражений
Он в желтые дни листопада
И сутками стыл на морозе,
Укрытый меж глыб снеговых.
Налитое оловом небо
Висело у стен Ленинграда;
Он жил, разгоняя те тучи,
Блеснув, словно молния, в них.
Его не взяли в армию в июне, и он повторил попытку в июле сорок первого – пошел добровольцем в ряды Народного ополчения. Боевое крещение получил под Гатчиной – здесь довелось встретиться с первыми фашистскими танками. Как снайпер он был откомандирован в стрелковую дивизию, стал разведчиком.
А потом пришло задание, для которого с особой тщательностью подбирали исполнителя, долго совещались у генерала. Надо было пройти по ближним тылам противника, прикинувшись местным «оккупированным» жителем, запомнить расположение частей, огневых средств, направлений, по которым идет переброска войск, добыть ряд других сведений. Выбор пал на Смолячкова, и он был горд этим. Он ходил, не таясь, по земле, которую топтали ногами сапоги оккупантов, и многое подмечал его зоркий глаз: вот замаскированный склад боеприпасов, вот притаились у лесной опушки танки и орудия, а вот пронеслась по дороге колонна машин с людьми и оружием – срочно перевозят на другой участок…
За Смолячковым закрепилась слава умелого и мужественного разведчика. Тогда-то и попросил он у командования разрешение сходить на передний край.
Так, в октябре 1941 года был открыт боевой счет первого снайпера фронта. Точный выбор огневой позиции, острый глаз и твердая рука снайпера, мужество, сплавленное с удивительным терпением и выдержкой, неизменно приносили успех. Сто двадцать шесть выстрелов сделал Феодосий Смолячков по врагу – 125 гитлеровцев были убиты.
По почину Смолячкова стало развиваться, шириться снайперское движение на ленинградском фронте. Феодосий был награжден орденом Ленина. Армейские поэты складывали о нем стихи. Солдаты распевали частушки:
Метче, чем у Смолячкова,
Нет прицельного огня,
Бьет фашистов он толково:
Двадцать три – в четыре дня…
И все же врагу удалось сразить отважного снайпера. В январе девятьсот сорок второго года с глубокой скорбью узнали фронтовики о гибели славного защитника города. Однако его винтовка продолжала истреблять гитлеровцев, ее передавали лучшим снайперам. А 6 февраля 1942 года Указом Президиума Верховного Совета СССР Феодосию Смолячкову посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза.
Он вошел в историю нашего города, за который отдал самое дорогое – жизнь. На Выборгской стороне есть теперь улица Смолячкова, укреплена мемориальная доска на здании в Лесном, где была школа ФЗО, в которой в 1940 году учился Феодосий. А неподалеку от Ленинграда на берегу Финского залива появился курортный поселок Смолячково, имени рабочего-строителя и героя-воина.
Он остался навсегда среди живых.
Б. Цацко, газета «Ленинградский рабочий», 29.09. 1973 г.
О подвиге Феодосия Смолячкова позднее написали А. Адамович и Д. Гранин в «Блокадной книге».
