Как дружба с выдающимся травматологом Гавриилом Илизаровым привела его коллегу Владимира Голяховского в русскую церковь в Панаме
Каждый факт нашей жизни состоит, как мозаика, из соединения идей, мыслей, случайностей и хода событий. Если хочешь понять их связи между собой, надо углубиться в их начала и суметь разобрать эту мозаику. Мне это пришло на ум, когда вспомнил о моей неожиданной встрече с русской православной церковью в Панаме, маленькой стране Южной Америки. Я стал вспоминать, как и почему я поехал смотреть эту церковь, стал разбирать мозаику мыслей и событий — какая их связь привела меня в Панаму.
Живя в Америке, я увидел в газете Нью-Йорк Таймз, в 1991 году, небольшую заметку о том, что в Панаме построена русская церковь. Как могли русские оказаться в Панаме? Это казалось невозможным. И я подумал: если когда-нибудь окажусь в Панаме, надо увидеть эту церковь и узнать её историю. И вот в 1993 году я получил приглашение в Панаму на конгресс ассоциации южноамериканских хирургов. Меня приглашали сделать доклад о хирургическом методе доктора Илизарова.
Для того, чтобы разобрать мозаику хода тех событий, надо рассказать, как и почему я получил приглашение читать лекцию о методе Илизарова.
Кудесник из Кургана
Доктор Гавриил Абрамович Илизаров (1918 — 1992) был знаменитый травматолог и ортопедический хирург из города Кургана. Вырос в Дагестане, в посёлке горских евреев таты. Он хотел стать врачом — первым врачом в своём народе.
Жили они в большой бедности, учиться было непросто, но у него была врождённая наблюдательность. С большими трудностями в 1939 году его приняли в Симферопольский медицинский институт. В 41-м началась война с гитлеровской Германией, институт эвакуировали в Кзыл-Орду, врачей-преподавателей мобилизовали на фронт.
В сумятице войны, в отсталом Казахстане Илизаров в 1944 году окончил институт почти самоучкой. В 1950-х годах работал единственным врачом в посёлке Курганской области Долговка, лечил всех с разными болезнями, но хотел стать хирургом. В те годы с войны возвращалось много инвалидов со сломанными и простреленными костями. Костные переломы лечили старыми методами — гипсовыми повязками или вытяжением грузами, результаты во многих случаях были плохие. Илизаров постоянно думал, искал путей улучшить лечение.
Ему помогла наблюдательность, он решил попытаться действовать на костные отломки наружной силой, без операции. Открыл новый принцип лечения — метод управления костными отломками с помощью изобретённого им аппарата наружной фиксации кости.
Илизаров переехал в Курган и начал лечить инвалидов новым методом. Это намного улучшило результаты лечения. Он написал об этом научную статью. Но в СССР никакая личная творческая инициатива не признавалась, всё диктовалось решением Москвы. Медицинские бюрократы-коммунисты в Москве не смогли оценить метод Илизарова, более десяти лет они не признавали его ценность и не помогали производить его аппараты. Это тормозило распространение метода. Илизаров не был членом партии.
Он старался добиться своего, приезжал в Москву и демонстрировал свой метод важным профессорам. Но они не вникли в оригинальность его идеи, считали, что молодой провинциальный доктор не может создать ничего интересного, называли его метод «слесарный подход к хирургии». Несмотря на препятствия, Илизаров упорно продолжал усовершенствовать свой метод и лечил им тысячи инвалидов. Он разработал варианты метода и умел делать удлинять укороченные кости на несколько сантиметров. В Москве этому не верили, считали, что он врёт. Но пациенты рассказывали другим о своем исцелении. Так в народе распространялись слухи об Илизарове, его называли «кудесник из Кургана».
«Прихвостень Илизарова»
Я тогда работал в Москве старшим научным сотрудником Центрального института травматологии и ортопедии (ЦИТО). В нашем институте тоже лечили старыми методами. Я видел один раз демонстрацию метода Илизаровым. В 1967 году я поехал в Курган — научиться методу от самого автора.
Перед отъездом меня инструктировали: Илизаров жулик и врун, он ничего не достиг, всё выдумывает, когда вернёшься, ты должен развенчать его, и мы с ним покончим. С этим напутствием я явился в Курган. Там я увидел, что в бедных условиях госпиталя для инвалидов войны Илизаров вылечивал своим методом сотни людей. Промышленного производства его аппаратов не было, их ему подпольно делали благодарные пациенты, рабочие маленького местного завода автобусных кузовов. Аппараты были низкого качества, но несмотря на это результаты лечения были очень успешные, таких не было в Москве.
Я оперировал вместе с Илизаровым, осваивал его метод, делал зарисовки вариантов. Он относился ко мне насторожённо, потому что я был из Москвы — из лагеря его недругов. Прямо из Кургана я написал письмо директору ЦИТО, что Илизаров не только не врун, но он открыл новый подход в лечении переломов, изобрёл новый метод и аппарат. Я написал, что его надо поддержать, помочь внедрить метод в широкую практику, что этот метод может распространиться по всему миру. Перед отправкой я показал письмо Илизарову. Он понял, что я не враг ему и стал относиться ко мне дружелюбнее.
Вернувшись в Москву, я вместо критики стал пропагандировать метод Илизарова, выступал на конференции перед специалистами, показывал им слайды со своими зарисовками. Я пытался доказать преимущества метода и надеялся начать делать его операции в столице. Но моя защита обозлила бюрократов, они со злорадством говорили: «Что это вы такой восторженный?» и прозвали меня «прихвостень Илизарова».
Приятели-коллеги уговаривали меня перестать поддерживать Илизарова, что за это меня накажут. Но я не мог идти против своей профессиональной совести, против того, что сам видел и во что верил, это было бы малодушием. В результате меня понизили в положении и совсем отстранили от операций. Я не знал, чем кончится эта опала. Моим утешением было писательство, к тому времени я написал и издал пять книжек стихов для детей, меня приняли в Союз писателей.
Признание в СССР
Несмотря на запреты, я всё-таки посылал к Илизарову московских больных, которым не сумели помочь профессора. Один из них был знаменитый на весь мир спортсмен Валерий Брумель, рекордсмен по прыжкам в высоту, олимпийский чемпион. У него был тяжёлый перелом ноги, и тысячи его болельщиков переживали за него. В нашем институте его не смогли вылечить и предложили ему ампутацию. Я позвонил Илизарову, рассказал об этом и просил помочь ему. Он принял Брумеля и поразительно успешно вылечил его — спортсмен опять начал прыгать.
Из-за чудодейственного излечения Брумеля, в газетах и журналах начали писать об Илизарове. В медицине так бывает: врач вылечит сотни больных, но о нём никто не знает, а когда он вылечит знаменитость, то сам становится знаменитым.
Признание Илизарова пришло не от медицинских специалистов, а от широкой прессы. Его метод начали применять по всему Советскому Союзу, его слава распространялась, его аппараты стали производить на медицинских предприятиях.
Так, через 15 лет упорства и настойчивости, он получил заслуженное признание. Тогда меня вернули на прежнее место и разрешили делать его операции в Москве. Многие хирурги и профессора учились у меня. Настроение моё сразу улучшилось, мы с Илизаровым подружились.
Вынужденное решение
В те годы мне тоже удалось сделать изобретение — искусственный металлический локтевой сустав. Мой сустав был первым в мире, я сделал успешные операции и защитил докторскую диссертацию. Но моё изобретение игнорировали так же, как тормозили метод Илизарова. В 1970 году я добился, чтобы мой сустав демонстрировался на международной московской выставке «Медицина-70». Наши с Илизаровым изобретения стояли почти рядом. Его аппаратом заинтересовались итальянские доктора, купили у него лицензию (через Комитет по изобретениям) и начали внедрять его метод в Италии. Как я и предсказывал, это сделало его знаменитым во всём мире.
Моим суставом заинтересовалась японские производители и британская фирма «Сплинт». Она предложила купить лицензию и начать его производство, для этого им нужен был чертёж. Это сулило мировую известность. Я вёл переговоры официально через институт, но коммунисты запретили мне дать согласие, запугивали меня, что контакт с иностранной фирмой противозаконен и если я передам им чертёж, это будет считаться предательством. Чертёж локтевого сустава? Я понимал, что это глупость, но в те годы в России многие учёные пострадали за контакты с иностранными коллегами. Я боялся этого, и договор не состоялся.
Через несколько лет коммунисты буквально выжили меня с работы заведующего кафедрой. Я не был членом их партии, а они считали, что кто не с ними, тот против них. Тактику они отработали — присылали на мою кафедру комиссию за комиссией из заядлых коммунистов, они находили недочёты, которых не было, и не замечали успехи, которые были. Их злил мой успех, даже то, что я был поэт. Целый год они угнетали меня своими придирками. Я не признавал «квасной патриотизм» советского строя, мне многое в нём не нравилось и надоело жить в зависимости от коммунистов. Я был зол на идиотскую идеологию, царившую в СССР. В 1977 году я принял вынужденное решение — эмигрировал с семьёй в Америку.
Когда-то, в начале ХХ века, во время массовой эмиграция евреев, спасавшихся от погромов в России и уезжавших в Америку, Шолом Алейхем писал: «В Америке люди не живут, они в ней спасаются». И я поехал спасаться как политический беженец.
Перед отъездом я написал стихи:
Прощальное
Я не кинусь тебе на шею,
Не возьму с собой прах твой, Русь,
Покидаю и не жалею,
Никогда к тебе не вернусь.
Ни берёзки твои, ни раздолье
Не заманят меня назад,
Без тоски и сердечной боли
Я расстаться с тобою рад.
Не придёт ко мне ностальгия,
Не заставит меня грустить,
Всё мне чуждо в тебе, Россия,
Всё мне хочется позабыть.
Я написал письмо Илизарову и вложил в него этот стих. Так СССР терял свои способные кадры.
Русский доктор в Америке
Эмиграция — это тяжёлое испытание, преодоление трудностей и испытание на выносливость. Иммигрант в Америке подобен глубоководному существу, оказавшемуся на вершине горы: воздуха много, но он ещё не умеет дышать, надо приспосабливаться к новым условиям и правилам. Особенно тяжелое профессиональное устройство ждёт иммигрантов-врачей. Они обязаны сдать письменный экзамен по всем разделам медицины. Хотя медицина не бывает национальной, но уровень медицины в разных странах разный. Америка имеет самый высокий, американские врачи не хотят приезда врачей из разных стран с более низкой квалификацией. Особенно не доверяли русским врачам, медицина СССР была скрыта от мира «железным занавесом».
Читать толстые учебники — не хватит времени. Для подготовки существовали специальные курсы, которые натаскивали на экзаменационные вопросы. Иммигранты скопили копии типичных вопросов на экзаменах, всего это около десяти тысяч. На экзамене из общего числа вопросов даются полторы тысячи. За шесть часов надо прочитать и ответить на все, на каждый ответ даётся около 30-40 секунд. Размышлять и вспоминать некогда — или знаешь и отмечаешь нужный ответ, или не знаешь и отмечаешь наугад. При правильных ответах на 75% экзамен считается сданным. И всё это на чужом английском языке. После медицинского надо сдать тяжёлый экзамен по английскому языку — врач должен уметь разговаривать с больными.
Но сдача экзамена ещё не даёт права на работу, надо приобрести специальность. Для этого обязательно поступить в резидентуру — трейнинг на три года для терапевтов и на пять лет для хирургов. Попасть в хирургическую резидентуру очень трудно. Меня с трудом приняли в один из худших госпиталей в самом худшем районе Нью-Йорка, заселённом чернокожими иммигрантами из отсталых стран. Мне никогда бы не удалось поступить из-за возраста, но мой послужной список произвёл впечатление. Однако профессорское звание ничего не значило — начинать надо было с самого начала.
В возрасте за пятьдесят я стал младшим резидентом. Мной командовали все старшие — иммигранты из Индии, Пакистана, Гаити и с Ямайки, вдвое моложе меня. Я освоил общую технологию и оборудование американской хирургии. Математическими выкладками я подсчитал, что мои возможности и способности использовались всего на 14%. Было много горького и даже обидного.
Как ни тяжело было работать, но меня тянула привычка писательства — за время обучения я написал две автобиографические книги: «Русский доктор» — про жизнь в России, и «Цена свободы» — про первые годы в Америке. Их перевели и издали в Америке и нескольких странах. Но литературный труд не кормил, надо иметь регулярный заработок. Я получил лицензию хирурга и мечтал начать делать операции в госпитале. Но перспективы работать в хорошем госпитале у меня не было — пожилой русский иммигрант был никому не нужен. Сознавать, что ты не нужен, очень унизительно. Неужели придётся стать низкопробным ремесленником, завести свой маленький частный офис и вместо большой хирургии лечить вросшие ногти и панариции пальцев? Шёл десятый год нашей жизни в Америке, настроение моё всё ухудшалось.
Вдруг я узнал новость: профессор Илизаров приезжает в Нью-Йорк читать лекцию о своём методе. Американские хирурги заинтересовались, когда увидели это в Италии. Директор лучшего ортопедического госпиталя в Нью-Йорке Фрэнкель сразу понял его преимущества, ездил в Курган, видел операции и пригласил автора, хотел начать делать его операции в Америке.
Мировой триумф Илизарова
Мы с Илизаровым сердечно встретились, он сразу укоризненно сказал:
— Поспешил ты уехать, поспешил. А у нас такие дела делаются! — он говорил про начало горбачёвского периода «перестройки и гласности» конца 1980-х годов. Тогда всё в стране ненадолго ожило. На мгновение я даже подумал: может, он прав, может, не надо было уезжать.
В те годы в работе Илизарова произошли большие сдвиги: для него в Кургане построили научно-исследовательский институт, он стал директором, академиком. Горбачёв сам обещал ему построить в Москве завод по производству его аппаратов (наконец!), дал ему квартиру в Доме правительства, с видом на Кремль. Настроение у Илизарова было хорошее
Но у меня настроение было плохое. Я рассказал старому другу о своей ситуации, он понял и тут же рекомендовал меня на работу директору Фрэнкелю в госпиталь-институт по лечению заболеваний костей и суставов. Он сказал, что я знаток его метода. Директор читал мои книги, они ему понравились, и он был рад принять меня. Так неожиданно я оказался нужным человеком, в нужном месте и в нужное время. Хорошо понимать, что ты нужный. Настроение моё сразу улучшилось.
Лекция Илизарова была триумфом русского учёного, собралось более четырёхсот хирургов, в аудитории не хватило мест, сидели на лестнице. Он показывал на слайдах десятки поразительных результатов лечения, таких в Америке не видели. Я слушал и вспоминал, как долго его не хотели признавать в России. Теперь его авторитет был велик, и это сразу повысило мои акции. Без помощи Илизарова мне бы никогда не работать в таком высоком учреждении. Так случилось, что моя давняя помощь ему в России обернулась через десять лет его помощью мне в Америке. Ничто в жизни не проходит бесследно, надо только уметь правильно жить.
Я начал делать операции по его методу в Нью Йорке, американские хирурги учились у меня. Илизаров приезжал ещё, период гласности и перестройки кончился, в Советском Союзе наступила разруха, и в 1991 году он вообще перестал существовать. Завод, обещанный Илизарову для его аппаратов, не построили. Теперь у него было плохое настроение, а у меня хорошее. Он грустно сказал:
— Да, ты вовремя уехал из России…
Я вспомнил, как при первой встрече он сказал: «Поспешил ты уехать, а у нас такие дела делаются!». Тогда я на минуту подумал: может, он прав. Но теперь было ясно: прав оказался я. Как в подтверждение, он сказал, что хочет, чтобы его дочь Светлана тоже переехала в Америку, и просил помочь ей. Я постарался как мог, она приехала.
Мы с Илизаровым ездили на симпозиумы в Бразилию и Чили, я был его ассистентом и переводчиком. Он болел, ему было уже за семьдесят, и в 1992 году он умер в Кургане.
Через год я издал учебник по его методу «Руководство по применению аппарата Илизарова» и посвятил книгу его памяти. Она была переиздана в нескольких странах, и в России тоже, но позже. Хирурги половины мира учатся по ней. Я остался как бы наместником Илизарова в Америке, читал лекции и делал операции в разные городах и странах.
В 1993 году меня пригласили в Панаму на конгресс южноамериканских хирургов. Эта часть рассказа распутала второй слой клубка событий, которые привели меня к русской церкви в Панаме.
Русская церковь в Панаме
Панама — маленькая страна между двумя американскими континентами. В столице Панама-сити живут два миллиона, а во всей стране четыре. На конгресс приехали сотни докторов из Бразилии, Аргентины, Чили, Венесуэлы, Колумбии и Гватемалы. Некоторые из них проходили трейнинг в нашем госпитале в Нью-Йорке и знали меня, все читали мой учебник. К тому времени я стал профессором во второй раз в жизни, на этот раз в Нью-Йоркском университете.
Конгресс проходил в большой гостинице «Хилтон». С помощью переводчика на испанский язык я делал доклад о методе Илизарова и о нём самом. Я упомянул, что его метод в советской России долго не признавали. В перерыве доктора окружили меня и закидали вопросами: почему его не признавали? Ответить было непросто, для этого пришлось бы углубиться в советскую историю.
Я отвечал — бюрократия. Они интерпретировали по-своему: наверное, бюрократы хотели от него большую взятку; наверное, Илизаров, очень богатый человек, имеет свою больницу. Я парировал: советские бюрократы-коммунисты тормозили науку по своим убеждениям, а богатым Илизаров никогда не был, в советской России врачи были одними из самых бедных профессионалов. Это поражало их. По их понятиям такой большой учёный, как Илизаров, должен быть миллионером (некоторые из них сами были миллионеры). Они много смеялись, шутили. Жители стран Южной Америки всегда поражали меня свой постоянной жизнерадостностью и весёлостью. И на этот раз они тоже веселились моему объяснению, не могли поверить.
Один из хирургов попросил меня сделать операцию мальчику с большими деформациями костей после множественных переломов. Он жил в городе Давид, втором по величине в Панаме. Езды туда на машине через всю Панаму около 10 часов. Я сказал ему, что хочу увидеть русскую церковь.
— Это как раз по дороге к моему городу.
Жара была страшная, мы остановились перекусить и отдохнуть в местечке Эль Вайя, возле великолепного песчаного пляжа, омываемого волнами Тихого океана. Купаться очень хотелось, но идти босиком по раскалённому песку было невозможно. Мы прыгали к воде, поджимая пятки. Я подумал: какие русские могут жить в таком климате, да ещё строить церковь?
Мой спутник сказал:
— Русская церковь в лесу, на вершине горы. Хозяин ресторана построил, я знаю его.
Мы поехали, на высоте было не так жарко. Передо мной открылась картина, как в сказке: посреди густой тропической зелени стояла небольшая типичная русская бревенчатая церквушка с луковицей и крестом на крыше. Такие строили в русских деревнях, но здесь это выглядело нереальным чудом.
Рядом с церковью небольшой дом и прилегающий ресторан под навесом. Несколько посетителей пьют прохладительные напитки, хозяин стоит за баром и весело беседует с ними по-испански. На вид ему лет шестьдесят, типичное, слегка скуластое русское лицо. Он улыбался нам, сказал что-то по-испански, спутник перевёл мне:
— Он рад видеть меня, а вас не помнит.
Я подошёл, сказал по-русски:
— Добрый день.
Он буквально вытаращил на меня глаза и воскликнул:
— Ты русский? Откуда ты?
— Русский, приехал из Америки
— Из Америки ? А здесь зачем?
— По делам. Читал про вашу церковь и захотел увидеть.
— Тебя как зовут?
— Владимир.
— А меня Павел. Где ты про мою церковь читал?
— В газете Нью-Йорк Таймз.
Он впился в меня взглядом и радостно улыбался:
— Слушай, Володя, пить хочешь? Пойдём в дом, у меня водка из России.
Он говорил возбуждённо, с жаром. Пить водку в такую жару не хотелось, но и отказаться нельзя. В доме работал кондиционер, было прохладно. Он открыл крышку большого сундука, во льду стояло много бутылок дорогих сортов русской водки.
— Смотри, это мне попы из Москвы привезли, они приезжали освящать мою церковь, — он налил по полному стакану.
— Ну, со знакомством! — выпил залпом. Я выпил половину, мне и того много. У него была и русская закуска — огурцы свежего посола. Он говорил напористо, громко, возбуждённо:
— Ну, ты меня удивил! Знаешь, я ведь русского языка совсем не слышу, нету здесь русских. А ты вот приехал. Молодец! Очень я по русской речи скучаю. Ну, давай ещё выпьем, — опять налил.
Выпили опять. По желанию и способности пить водку нельзя было не узнать русского человека. Он уговаривал:
— Да ты пей, пей. Такой водки во всей Америке не найдёшь.
Я прихлёбывал глотками, чтобы не обидеть его. Видя его откровенную радость, я стал говорить в его тональности — по-простецки:
— Павел, ты меня тоже удивил — на священника ты не похож, почему ты церковь построил?
— Это в честь моего покойного батюшки, протоиерея Владимира Ульянцева, царствие ему небесное, — и перекрестился. — Как я рад, что ты спросил. Ты верующий?
— Нет, но я уважаю верующих.
— Пойдём, я тебе её покажу и всё расскажу.
Перед церковью он опять перекрестился. Внутри пахло свежей древесиной от бревенчатых стен. Помещение маленькое, едва ли для десяти человек. Прямо против входа иконостас во всю стену, по свежести красок видно, что они написаны недавно. Он указал на самую большую икону в центре:
— Это Пресвятая Богородица. И церковь называется Покрова Пресвятой Богородицы. Кроме меня в неё никто не ходит — некому, все вокруг католики или неверующие. Моя церковь единственная православная. Когда я её построил, надо было освятить. А здесь некому. Я написал в Москву самому Святейшему Патриарху — так мол и так, построил православную церковь в Панаме, прошу Вашего благословения. Приехала делегация, главным был настоятель кафедрального собора протопресвитер Матфей Стаднюк. Привезли иконы, служили молебны, кадили, обходили с иконами вокруг церкви. Поверишь, на сердце такая благодать снизошла. Я человек военный, всю жизнь прослужил, много повидал, а в тот день плакал, слезами заливался. Ну, а потом водку пили, без этого нельзя. Для меня и честь, и праздник. Пойдём и мы с тобой пить.
— Мне больше нельзя, завтра у меня операция.
— Тебе? Какая?
— Не мне, я делать буду.
— Ты что, хирург?
— Хирург.
— Ах, вот что! Ну, тогда я за тебя выпью, за удачу.
Он опять пил и рассказал свою историю. В начале ХХ века его отец, Владимир Ульянцев, служил в царской армии генерала Деникина. Во время революционного переворота их белая армия потерпела поражение от красных. В 1920 году Удальцов вынужденно бежал из России вместе с остатками войск. Они уплыли из Крыма в Константинополь. На пароходе он познакомился с медицинской сестрой Ольгой, они поженились и уехали в Сербию. Там родился сын Павел. Отец стал священником, подросшего сына отдал на обучение в кадетский корпус. В 1945 году, после окончания Второй Мировой войны, советские войска вошли в Сербию. Сталин секретно с договорился с Черчиллем, что может вывозить оттуда бывших русских иммигрантов. Их стали арестовывать и ссылать в Сибирь. Семья Ульянцевых сбежала в Южную Америку, Павел ушёл в армию. Родители перебрались в Соединённые Штаты, отец продолжал служить священником. Павел служил в армиях разных стран Южной Америки, закончил службу в Чили, уехал и осел в Панаме, завёл своё дело — небольшой ресторан.
Павел продолжал грустно:
— Приехал батюшка навестить меня и здесь вскорости помер, царствие ему небесное, — перекрестился, — Похоронил я батюшку недалеко от своего дома, затосковал и надумал построить церковь в его память.
Слушая его рассказ, я вспомнил:
— Павел, знаешь, часть семьи моей матери тоже служила в армии Деникина, тоже сбежала из Крыма и тоже осела в Сербии, а потом убежала от советских в Америку.
— Слушай, какое совпадение! А как их фамилия?
— Голяховские.
— Это твоя фамилия? Жаль, батюшки нет, может, он помнил их. Но я сейчас вспомнил: приезжала сюда одна кинозвезда из Венесуэлы, по сцене её называли мисс Америка Алонсо. Красавица! Один раз её привели ко мне в ресторан, и она вдруг заговорила со мной по-русски. Я поразился, стал расспрашивать, она сказала, что она русская, родилась в Сербии и по-настоящему её зовут Мария Голяховская.
— Так это моя троюродная сестра. Мы в семье зовём её Мурой.. В 1945 году её отца арестовали советские агенты, а мать с дочерью сбежали в Венесуэлу. Ей тогда было 12 лет. Здесь она стала знаменитой актрисой.
— Твоя сестра? Слушай, как мир-то тесен! Давай выпьем за наши семьи.
— Мне уже надо ехать в Давид.
— Ну, по последней, на посошок…
Приехали мы в Давид уже в темноте, на следующее утро я четыре часа делал сложную операцию по методу Илизарова мальчику, изуродованному в автомобильной катастрофе. На другой день я проверил его состояние и выехал обратно в Панама-сити, надо было торопиться к вечернему отлёту обратно в Нью- Йорк. Русскую церковь я проехал мимо, боялся, что Павел захочет опять много говорить по-русски и поить меня водкой, тоже по-русски.
Вот такая мозаика из событий и случайностей привела меня в русскую церковь в Панаме.
Об авторе публикации. Владимир Голяховский — талантливый и многогранный человек, советский и американский хирург-ортопед, учёный-медик и писатель. Свою профессиональную жизнь он начинал в Петрозаводске. Известен своим вкладом в науку и практическую травматологию. Он первым в мире разработал и поменял локтевой сустав. В. Голяховский был дружен с выдающимся травматологом современности Г.А. Илизаровым. Им написан атлас по методам удлинения и коррекции костей аппаратом Илизарова на английском языке, а потом переведен на русский. Он же выполнил иллюстрации к атласу.
Владимир Голяховский — автор многих известных книг автобиографического и художественного характера. Им выпущено восемь детских книг стихов, которые он сам иллюстрировал. «Лицей» публиковал его шаржи и документальную повесть о Майе Плисецкой «Нога балерины».
