Имя Инны Кабашной всегда ассоциировалось у меня с Цветаевскими кострами, с ее проникновенным душевным пением и музыкой. Гораздо позже узнала, что Инна – преподаватель математики, харизматичный учитель. В начале 90-х волею судьбы вместе с мужем, военным хирургом, она приехала из южной Алма-Аты в северный Петрозаводск. Сейчас Инна Леонидовна преподает в Державинском лицее, а вообще в школе работает 36 лет — педагогический опыт нешуточный.
В школу она пришла не случайно. Как же это случилось?
— Сызмальства я знала, что буду только учителем. Моя мама преподавала физику, дядя тоже был учителем. В семье нас было трое. После рождения третьего ребенка папа настоял, чтобы мама ушла из школы, и она потом все время об этом жалела. Мама рано ушла из жизни. За несколько дней до смерти напутствовала меня словами: «Никогда не изменяй своей мечте, слушай свое сердце!».
Родственники не очень хотели, чтобы я стала учителем, прочили мне карьеру ученого или артистки. Но сколько бы меня ни сбивали с пути, сколько бы ни сулили заманчивых предложений, я осталась верна себе. Но уступила своим близким в одном: математику изучала в университете, а не в пединституте.
— Почему выбор пал на математику?
— Это случилось из вредности и чувства противоречия, для меня характерного. Однажды учительница математики сказала что-то не очень лестное в мой адрес. Мне захотелось доказать обратное, а потом вошла во вкус. К тому же этот предмет мне всегда давался легко.
— Считается, что математика рациональна и суха, но многие выдающиеся математики видят в этой точной науке красоту. В чем для вас состоит эта красота?
— Для меня математика полностью связана с жизнью. Мои жизненные принципы подтверждаются всеми теоремами, аксиомами, математическими концепциями. Например, я никогда строго не высказываю свою точку зрения. Почему? Математик Давид Гилберт говорил, что каждый человек имеет свой кругозор и когда он сужается, то становится точкой зрения. Поэтому я стараюсь смотреть на вещи шире и глубже. И если я чего-то не вижу в явлении, обстоятельствах, деле каком-то или в человеке, это не значит, что этого нет, и оно не присутствует в нем. На этом примере можно увидеть, как математические постулаты становятся моими жизненными принципами.
— В вашей жизни помимо математики много музыки. Вы ее сочиняете, выступаете с концертами. Как они соотносятся?
— И математика, и музыка в моей жизни возникли из чувства противоречия. Мне говорили, что я не должна ими заниматься, потому что у меня нет голоса, слуха, способностей. Когда я пела, мне говорили: «Девочка, закрой рот!». В музыкальную школу меня не взяли, но, слава Богу, мой папа считал, что девочку должно учить музыке, купил мне пианино и пригласил педагога на дом.
Кстати, мой папа был совершенно необыкновенным человеком. Стал инженером-строителем, чтобы содержать семью, но все свободное время был страстно увлечен историей и литературой. (Инна показывает мне книжный шкаф, сделанный по эскизам отца, в котором сохранилась лишь толика от той литературы, что собирал отец).
Отец был эрудитом, серьезно увлекался филателией, коллекционированием брелоков, а по субботам вырезал из разных советских газет и журналов типа «Огонек», «Известия» и «Комсомольская правда» статьи о незаурядных талантливых людях, малоизвестных, вклеивал их в общие тетради, которых накопился целый шкаф – своего рода энциклопедия. Он был очень увлечен людьми и о каждом из них рассказывал с энтузиазмом. Он читал мне, маленькой, своего любимого Лермонтова наизусть: «Маскарад», «Мцыри», «Беглец»… Я по сей день «Беглеца» читаю наизусть в классе своим мальчишкам на 23 февраля.
— Как вы начали петь?
— Научилась в хоре, куда меня отдали, чтобы меньше болела ангиной. Однажды во время большого семейного застолья я спела новый разученный романс. И вдруг в полной тишине мой двоюродный брат, который очень меня любил, говорит: «Принцесса, ты достала даже Бога: ему надоел твой визг, и он дал тебе голос!». После его слов у меня начался полет души.
Больше всего, конечно, меня слушала моя мама. Все мои первые песни были написаны на стихи Лермонтова и стихи моей талантливейшей подруги Заринэ Джандосовой, которая стала востоковедом, заведует кафедрой в Санкт-Петербургском университете, имеет четверых детей, пишет стихи, прозу и занимается переводами. Цветаева же пришла много позже. Серебряный век тогда в школе не изучали.
— Как же вы познакомились с Натальей Васильевной Ларцевой, инициатором цветаевских костров в Петрозаводске?
— Я начинала работать в 14-й школе в Петрозаводске. Коллега давала в 11-м классе открытый урок по Цветаевой. Она знала, что я сочиняю музыку, пою песни на стихи Цветаевой и пригласила меня на урок.
Кто-то рассказал Наталье Васильевне, которая тогда работала на радио, что есть учительница, которая поет песни на стихи Цветаевой, и она позвонила мне в школу. На меня там сразу стали смотреть как на какую-то величину, хотя я тогда даже не знала, кто такая Ларцева. Она стала для меня другом, больше — она была мне как мама. Наталья Васильевна единственный человек, который принимал меня, мою музыку и песни полностью и безоговорочно.
— Как вы пришли к авторской песне?
— Началось все с пионерского лагеря, где я работала пионервожатой в отряде трудных подростков. Чтобы завоевать доверие 16-летних мальчишек, мне пришлось за ночь освоить гитару, стерев пальцы до крови.
Первым моим конкурсом был «Весенний эдельвейс» в Алма-Ате, куда меня записали друзья, а я даже не знала об этом. Стала лауреатом, и меня пригласили в клуб, где я уже познакомилась с творчеством известных бардов.
В авторской песне для меня кумир, конечно, — Булат Окуджава. Есть такой маститый бард Вадим Егоров, который как-то приезжал к нам на фестиваль. После мы, как всегда, собрались на кухне теплой компанией. Когда он услышал мою первую песню на стихи Цветаевой «В огромном городе моем ночь», помнится, сказал мне: «Не пойте больше Цветаеву. Это не ваше. Вы ее обедняете. Вы не можете передать все грани ее таланта и мощи!». А через год на другом фестивале я пела новую свою песню на стихи Цветаевой «Богиня Иштар» и снова стала лауреатом. Егоров, который был в жюри, дал понять, что раньше был не прав.
— Кстати Дмитрий Быков утверждает, что Цветаева вообще не поэт, что ее проза выше и сильнее, чем ее поэзия…
— Обожаю Быкова. А я ведь свое знакомство с творчеством Цветаевой тоже начала с прозы, представляете? Как-то у нас в университете выступала Маргарита Терехова, и я как завороженная слушала «Повесть о Сонечке» в ее исполнении. Потом друзья подарили мне книгу со стихами. Сейчас она зачитана до дыр.
— Судя по тому, сколько вы обращались в своем творчестве к поэзии Цветаевой, она стала для вас моментом истины?
— Да, именно так! Хотя я писала и на стихи Юнны Мориц, моей подруги Заринэ Джандосовой и других поэтов, Цветаева ведет меня по жизни. Когда мне трудно и плохо, я обращаюсь к ней, для меня в этот момент других сборников не существует. Она для меня событийна. Все мои жизненные ситуации и важные события так или иначе связаны с песнями на стихи Марины Цветаевой. Первая неразделенная любовь, смерть мамы и отца, замужество, дети. Сыновьям я пела свои песни на стихи Цветаевой. Они тоже были участниками цветаевских костров.
— Среди ваших кумиров и Елена Камбурова?
— Да! Однажды в Алма-Ате мой друг Андрей Корчевский, бравший после концерта у Елены Камбуровой интервью, взял меня с собой и познакомил с ней. Я напела ей несколько своих песен. Мне так хотелось, чтобы она взяла хоть что-то из моих песен в свой репертуар… «У тебя поющая душа, и ты сама должна петь свои песни», — сказала она и наговорила мне кучу добрых слов, подарив милый сердцу сувенир.
А дальше было вообще чудо. Когда здесь, в Петрозаводске, я давала свой первый концерт в социальном центре, Камбурова тоже выступала в филармонии. А в холле филармонии висела маленькая афишка с моим портретом. После концерта я поднялась на сцену с цветами, и Елена Камбурова меня узнала, спустя столько лет! Она так была рада, что я пою. В прошлом году у меня был большой концерт, который назывался «Памяти любви», посвященный всем ушедшим — памяти отца, мамы, мужа. Почти весь репертуар состоял из репертуара песен Камубуровой, которую очень ценю и люблю.
— Как к вам относятся ваши ученики? Они ведь знают о вашем увлечении?
— Благодаря Цветаевой я имею некоторое воздействие на своих учеников (смеется)! Они начинают смотреть на меня другими глазами. Они могут бояться меня как учителя, могут даже не любить как математика, но как только они слышат мои песни, у них меняется ко мне отношение, и мы всегда находим общий язык.
Я черпаю вдохновение из творчества Цветаевой и из общения с моими учениками. Я все время между песней и формулой! Державинский лицей обожаю, это мой второй дом. Мои ученики меня многому учат. Однажды одна девочка в ответ на мою отповедь сказала мне: «Я вас тоже очень люблю, Инна Леонидовна!». Меня поразило ее чувство такта.
Своим выпускникам всегда пою на прощание. А в прошлом году, когда я оказалась больна, мои выпускники пришли ко мне под окна и пели для меня. Это было так трогательно!
— Вы много лет сочиняете музыку на стихи гениальной Цветаевой. Что вы думаете о ней и о себе?
— Мои отношения с творчеством Марины Цветаевой тоже построены на отрицании. Я пела на ее стихи песни, и мне воздавалось: дружба, любовь, семья, дети, тепло, новые встречи… А потом приходило осознание бренности существования, страх потерь, и пришло время предостережений.
Погружаясь глубже в творчество Марины Цветаевой, поняла, чего не хочу: я не хочу того одиночества, в котором оказалась она, не хочу терять веру, не хочу быть «больше всех на краю», не хочу несчастья. Но хочу петь — это она мне повелевает. Я хочу быть «между песней и формулой»: и с песней, и с формулой. Этим я себя обогащаю. Марина Цветаева не нуждается в трактовках. Она слишком исключительна. Она создана, чтобы давать. Мои песни – это ее дар мне. Может, и еще кому-нибудь.
