«Понимая, что нет в оправданиях смысла…»

Помню, несколько лет назад пел я квартирный концерт в компании вполне вменяемых, но – как бы это сказать помягче – сугубо патриотично настроенных юношей. А попросту стихийных антисемитов. Конечно, ребята были дурные больше от молодости, но все в форменных черных рубашках, и кулаки – дай Боже. Как выяснилось позже, меня вообще пригласили, только справедливо рассудив, что вепс – это неизвестно кто, но точно не еврей. Тем не менее я исполнил несколько стихотворений и песен из «Кадиша», в гробовой тишине принял на грудь полстакана, закурил и стал ждать, что будет.

Народ собрался диковатый, но довольно образованный, поэтому авторства не спрашивали. Но, помолчав, поинтересовались:

— Ладно, черт с тобой, умеешь. Но почему не Есенин? Не Высоцкий, не Окуджава в конце концов? Почему Галич?..

И я, разведя руками, улыбнулся и отважно сказал правду:

— Потому что я его люблю.

И больше вопросов не последовало. Я пел и читал Галича до глубокой ночи. Потом случайно узнал, что кое-кто из моих слушателей после того вечера сменил-таки черную рубашку на обычный свитер. Если правда, еще раз спасибо Галичу.

Хотя и без этого есть многое, за что лично мне необходимо поблагодарить Александра Аркадьевича.

Первая, привезенная отцом откуда-то из Лоухи, пластинка Галича на меня, подростка, никакого впечатления не произвела. Еще бы! С младенчества рядом со мной Высоцкий с его драйвом, недоступным никакой рок-группе, волшебник Окуджава, самый обаятельный человек на свете Визбор, чарующие мелодии Клячкина. А тут – скупая на лишний перебор, дребезжащая гитара, иногда даже не три, а два аккорда, какой-то рваный речитатив вместо нормального пения…

И только пару лет спустя, в подвальчике, где тогда располагался детский клуб «Алые паруса», со случайно поставленного на проигрыватель диска:

Они спросили: «Ты поляк?»
И он сказал: «Поляк».
Они спросили: «Как же так?»
И он ответил: «Так…»
«Но ты ж, культяпый, хочешь жить,
Зачем же, черт возьми,
Ты в гетто нянчишься, как жид,
С жидовскими детьми?!
Зачем, — сказали, — Трам-там-там,
Зачем такая спесь?!
Пойми, — сказали, — Польша – там!»

А он ответил: «Здесь.
И здесь она, и там она,
Она везде одна –
Моя несчастная страна.
Прекрасная страна!»

Это и был «Кадиш», «еврейская поминальная молитва, которую сын произносит в память о покойном отце», поэма русского поэта Александра Галича, посвященная памяти польского писателя, врача и педагога Януша Корчака, погибшего вместе со своими воспитанниками, детьми из интерната «Дом сирот» в августе 1942 года в лагере уничтожения, в Треблинке. Только когда пластинка закончилась, я осознал, что плачу.

Теперь, через много лет, поучившись, я могу сделать подробный разбор «Кадиша», могу утверждать, например, что это один из самых христианских текстов в нашей поэзии.

Эшелон уходит ровно в полночь,
Эшелон уходит прямо в рай…

(…)

Шевелит губами переводчик,
Робко прикасается к плечу:
«Вам разрешено остаться, Корчак!»
Если верить сказке, — я молчу.
К поезду, к чугунному парому
Я веду детей, как на урок.

(…)

Пусть мы дымом растаем над адовым пеклом,
Пусть тела превратятся в горячую лаву,
Но дождем, но травою, но ветром, но пеплом
Мы вернемся, вернемся, вернемся в Варшаву!..

(…)

Как я устал повторять бесконечно все то же и то же,
Падать и вновь на своя возвращаться круги.
Я не умею молиться, — прости меня, Господи Боже,
Я не умею молиться, прости меня и помоги!..

А тогда я просто влюбился в эти стихи. И переслушал и перечитал все, что мог найти – Галича и о Галиче. И, между прочим, усвоил важный урок: любого художника следует судить по законам, им самим над собой признаваемым. «Черный квадрат» Малевича – не оттого, что живописец «рисовать не умел». «Free Jazz» Колмэна – закономерная веха в истории музыки, логичное развитие бибопа, а не «наркоманская какофония». Срывающийся то в крик, то в шепот речитатив Галича – не «от отсутствия слуха и голоса». Голос-то как раз был, — роскошный, бархатный, поставленный лучшими педагогами еще в школе-студии Станиславского. Значит, не вредит бунтарю и новатору хорошая школа? В 17 лет это тоже стало для меня откровением. У нас-то во дворе считалось, что главное для уважающего себя музыканта – немытый хайр, заклепки на ширинке и зубы в три ряда, как у акулы. Во многом благодаря влиянию Галича я пришел однажды в хор Петрозаводского университета и теперь с глубочайшей благодарностью вспоминаю уроки Георгия Терацуянца и Виктора Каликина.

Мои первые сольные концерты – они несколько самонадеянно назывались моноспектаклями – были посвящены памяти Галича.

Собравшись сделаться кинематографистом, я наивно надеялся рассказать зрителям о том-то и о том-то. А пришлось… Как же часто в ответ на справедливые, в общем, упреки, мне приходится цитировать Галича, которого тоже постоянно упрекали в конформизме: «Во-первых, у меня в столе лежат и пьесы и киносценарии, которым ходу нет и не будет. Во-вторых, кроме литературы, я ничего в этой жизни не умею, другой профессией не владею, это мое ремесло, которым кормлюсь. Ну, а в-третьих, в том, что опубликовано и поставлено, я, по-моему, против Бога не погрешил».

Я уж не говорю о том, как однажды самая прекрасная женщина на свете, насмотревшись на мои пьяные выкрутасы, вздохнула и пошла вон из комнаты. А я в отчаянии запел:

По-осеннему деревья налегке,
Фиолетовые пятна на реке.
Керосиновые пятна на воде.
Ты сказала мне тихонько: «Быть беде».

И женщина остановилась в дверях. А потом вернулась. Навсегда.

Кстати, поступая во ВГИК, я, как и все, заполнил пространную анкету, где был пункт: «Историческая личность, о которой вам хотелось бы снять фильм». Я честно написал: «Александр Галич». А после первого же занятия нашей мастерской, разговорившись с Мастером, с удивлением понял, что именно о Галиче наш Мастер может рассказать очень и очень много. К тому моменту уже несколько лет я с упоением пел:

Быть бы мне поспокойней,
Не казаться, а быть!
Здесь мосты, словно кони, —
По ночам на дыбы!
Здесь всегда по квадрату
На рассвете полки –
От Синода к Сенату,
Как четыре строки!

Знал, конечно, что этот «Петербургский романс» посвящен некой Н. Рязанцевой, но сознание не зацепилось за распространенную фамилию. И вот судьба мне была учиться именно у той самой Натальи Рязанцевой, сценариста «Крыльев», «Долгих проводов», «Чужих писем», «Голоса», которой Галич посвятил одну из лучших своих песен.

Зная о моем интересе, Наталья Борисовна однажды привела меня в клуб «Желтая подводная лодка» на вечер, посвященный памяти Галича. Там можно было бесплатно поужинать. Не смейтесь, для вечно голодного студента это был праздник. Но главное – я снова после долгого перерыва вживую услышал Луферова и Мирзаяна, впервые увидел Станислава Рассадина, который говорил о Галиче очень интересно и дельно.

На мой взгляд, именно Рассадину принадлежат лучшие критические разборы поэзии Галича.

Прочтите, например, «Возвращение», предваряющее одноименный сборник поэта, один из первых в нашей стране (1989), и «Испытание гласностью», тот же сборник завершающее. В этих статьях Рассадин очень тонко подмечает родство стихотворений Галича с прозой Зощенко и драматургией Эрдмана. Действительно, советские обыватели, персонажи Зощенко, заговорившие в стихах и стихами – несомненное новое слово в литературе. Настолько новое, что Рассадин не находит в русской поэзии ни предшественников, ни последователей Галича.

Думается, это оттого, что, увлекшись анализом сатиры, критик несправедливо забыл о лирике поэта. К тому же много воды утекло с 1989 года. Теперь среди последователей Галича я уверенно назвал бы Тимура Шаова, отчасти Кибирова и Щербакова, Сергея Каплана, ныне, к сожалению, уже покойного. Разумеется, скромно промолчим о присутствующих.

А цикл «Литераторские мостки», посвященный памяти нескольких русских писателей, красноречиво свидетельствует о поэтических пристрастиях Галича: Блок, Ахматова, Мандельштам, Пастернак, Хармс…

Приведу один очень яркий пример. Даже удивительно, что до сих пор он никому не бросился в глаза. А может быть, мне просто неизвестна соответствующая статья или монография. Вот строфа знаменитого, программного «Ночного дозора» Галича:

Я открою окно, я высунусь,
Дрожь пронзит, будто сто по Цельсию!
Вижу: бронзовый генералиссимус
Шутовскую ведет процессию.
Он выходит на место лобное,
«Гений всех времен и народов!»
И как в старое время доброе
Принимает парад уродов!

Жуткая фантасмагория, в которой вдруг оживают, «пляшут гипсовые обрубки», разрушенные памятники Сталину. А вот фрагмент стихотворения другого автора, написано на полтора века раньше:

В двенадцать часов по ночам
Из гроба встает полководец;
На нем сверх мундира сюртук;
Он с маленькой шляпой и шпагой;
На старом коне боевом
Он медленно едет по фрунту;
И маршалы едут за ним,
И едут за ним адъютанты;
И армия честь отдает.
Становится он перед нею;
И с музыкой мимо его
Проходят полки за полками.

Здесь речь, разумеется, о Наполеоне. Но нужно ли доказывать очевидное родство этих текстов? Второй, кстати, называется «Ночной смотр». Автор – Василий Андреевич Жуковский. В автобиографической «Генеральной репетиции» Галич, между делом, признается, что в детстве предпочитал его всем прочим поэтам.

Так что лишать Галича поэтической родословной все-таки неверно.

В вину ему теперь чаще всего ставится другое. Чрезмерная «гражданственность», пафос его песен. Как сказала мне одна актриса, исполнительница популярной роли в популярном сериале: «Диссиденты – это скучно». Слышал я и такое определение русского диссидента: «Человек, у которого таланта нет, а совесть есть».

Ну, во-первых, дожили-таки мы до времени, когда совесть, прежде считавшаяся естественным качеством человека, уже смотрится, как уникальный талант. Хотя бы поэтому давайте не будем бросать камни в людей, проявивших этот талант во всей полноте. А во-вторых, режьте меня, но скажу: именно праведного пафоса, ох, как не хватает теперь нашей литературе. Исхихикавшейся в своем «постмодернизме», как манерная шлюха, но, вопреки себе самой, по-прежнему Великой и – Господи, прости! – любимой.

Пафос Галича – не в том, чтобы ниспровергнуть советский режим. Согласитесь, больно уж мелкая тема для большого русского поэта. В каждой своей строчке – лирической, сатирической, не важно – он буквально стонет – как же вы не слышите! – «Уважение к человеку! Уважение к человеку! Бескорыстная любовь к человеку – просто потому, что он, засранец такой, человек!»

Уважение к Образу Божьему хотя бы в себе самом.

Об этом же – строчки «прозеванного», «провинциального» Гения Бориса Чичибабина, явно созданные не без влияния Галича:

Как будто дело все в убитых,
В безвестно канувших на Север –
А разве веку не в убыток
То зло, что он в сердцах посеял?
Пока есть бедность и богатство,
Пока мы лгать не перестанем
И не отучимся бояться, —
Не умер Сталин.

Пока во лжи неукротимы
Сидят холеные, как ханы,
Антисемитские кретины
И государственные хамы,
Покуда взяточник заносчив
И волокитчик беспечален,
Пока добычи ждет доносчик, —
Не умер Сталин.

(…)

Я на неправду чертом ринусь,
Не уступлю в борьбе со старым,
Но как тут быть, когда внутри нас
Не умер Сталин?!

Об этом же – покаянные воспоминания Теннеси Уильямса. Помните, как он, кажется, после триумфальной постановки «Стеклянного зверинца» на Бродвее, вдруг – нищий — получил много денег и снял «люкс» в самой дорогой гостинице. И с перепугу – о, как я его понимаю! – впервые в жизни заказав обед в номер, жутко напился. А потом этот номер нещадно облевал. А с утра пришла седая негритянка и, не говоря ни слова, убрала.

Так вот – пока пожилая женщина будет убирать блевотину за молодым, здоровым лбом, только потому, что у этого лба есть деньги, — что-то неладно в этом мире.

Вот об этом – весь Галич.