«Старшие не могут смириться с тем, что молодые видят мир по-другому, думают по-другому — потому что и мир-то вокруг них другой».
Беседа представителей двух поколений о том, каким видят будущее свое и страны 19-летние, об отношении к СССР и патриотизму, о движении «Бодипозитив», фанфиках и многом другом.
Несмотря на то что несколько десятилетий моей жизни было посвящено сотрудничеству с молодёжной прессой, о молодом поколении, которому только предстоит сейчас заявить о себе, я не знаю ровным счётом ничего. Рождённые уже после развала Советского Союза, абсолютно ничего не помнящие об ушедшем веке, они начинают вступать во взрослую жизнь, и чего стоит ждать от этих людей, пока непонятно.
Иногда мне кажется, что они такие же, как и мы, что они готовы повторить все наши ошибки и доделать всё то, на что у нас когда-то не хватило сил. Иногда они выглядят инопланетянами, говорящими на непонятном языке, живущими в своем параллельном, не знакомом нам мире. Так или иначе, они мне очень интересны. Попытаюсь разобраться, что к чему, заручившись помощью 19-летней Дарьи Староверовой – начинающей писательницы, зоозащитницы, студентки первого курса отделения журналистики Института филологии ПетрГУ.
– Даша, для начала не могли бы вы вкратце охарактеризовать своё поколение? Кто вы такие и какие вы?
– В двух-трёх фразах это очень сложно объяснить. Наше поколение разнообразно само по себе потому, что в нём можно найти отголоски всего того, что происходило в обществе на протяжении последних двух десятилетий.
– Что ж, если трудно в двух-трёх фразах, попробуем вникнуть в подробности. Можно ли сказать, что вы более прагматичны, более расчетливы в построении своей карьеры, в знании о возможностях заработать себе на жизнь? Мы в своё время чисто физически не могли планировать что-то, настолько непредсказуемым казалось будущее. Скажем, в 1989 году, когда я поступал на филфак, в стране уже происходили кое-какие перемены, и всё-таки верилось, что советская власть будет вечной, что Советский Союз в результате перестройки только укрепит свои позиции. А в 1994-м, когда наша учёба заканчивалась, вокруг была совсем другая реальность: бурное развитие капитализма, приватизация, финансовые пирамиды, бандитские разборки… Мы готовились к одному, столкнулись совсем с другим, растерялись и… сейчас почти никто из моих бывших однокурсников не работает по специальности. Наверное, вам легче – ведь вы выросли при одном строе и даже при одном президенте…
– Скорее да, чем нет. С того момента, как мы родились, никаких глобальных перемен в нашей стране не было, но особой уверенности в завтрашнем дне это всё равно не прибавляет. Жизнь – это такая штука, что, независимо от того, как сегодня было спокойно, завтра может быть совсем другим и ожидать от него можно чего угодно.
– Но всё-таки просчитывать свою карьеру вы умеете лучше, чем мы.
– Я думаю, что это связано скорее с личностными качествами, чем с тем, что мы совсем другое поколение. Просто вам сейчас кажется, что всё быстро изменяется, что происходит что-то новое. Для нас эти перемены не так ощутимы, поскольку мы привыкли к тому, что прогресс постоянно шагает с очень большой скоростью. Но в плане построения карьеры, в расчетах, как сделать так, чтобы у тебя была стабильная зарплата, мы всё равно не очень-то продвинулись.
– В вас, наверное, с детства воспитывали убеждённость, что вам всего следует добиваться своим трудом?
– Да.
– И вам уже приходилось зарабатывать? Вы помните свой первый заработанный рубль или сколько там получилось?
– Да, поскольку это было относительно недавно. Весной прошлого года я подрабатывала частным репетитором – преподавала русский язык ребёнку из третьего класса. Конечно, заработать тогда удалось не то чтобы грандиозную сумму – две с половиной тысячи в месяц. Но было приятно.
– А уж как мне было приятно в пятнадцать лет получить три рубля сорок копеек за первую публикацию в нашей молодежной газете! Правда, в 1986 году были совсем другие деньги. На эту сумму тогда можно было купить килограмм сливочного масла. Студенческая стипендия в 80-х, кстати, составляла 40 рублей. А у вас сколько, если не секрет?
– Обычная стипендия – две семьсот, повышенная, если не ошибаюсь, – пять четыреста. То есть моя зарплата как раз равнялась месячной стипендии…
– Прекрасно, когда человеку знакома эта радость. Но ведь многие ваши ровесницы настроены совсем на другое: поймать олигарха, запустить поглубже руку в его кошелёк – и жизнь удалась!
– Как раз сейчас многие девушки думают, что всё должно достигаться собственным трудом. А зависимость от кого-либо – не благо, а нечто не то чтобы постыдное, а неудобное. Потому что только тогда, когда ты сама отвечаешь за свои финансы, когда ты сама зарабатываешь на всё, что тебе требуется, и полностью себя обеспечиваешь, только в таком случае ты можешь быть уверена, что не окажешься выкинутой из собственной квартиры человеком, который, как ты думала, будет с тобой всю жизнь.
– То есть время гламурных «светских львиц» из нулевых уже уходит?
– Думаю, да, уходит, хотя отголосок этого можно наблюдать до сих пор.
– Можно ли сказать, что вы более свободны от влияния официальной пропаганды, от навязываемых ею стереотипов мышления?
– Да, в большинстве своем. Хотя опять же есть исключения. Например, у меня был одноклассник, который являлся патриотом как раз в наихудшем смысле этого слова. То есть он, насмотревшись того, что говорят по телевизору, постоянно повторял, что Россия – это могучая держава, что никаких проблем у нас нет. И всё-то у нас замечательно. У него, помнится, на наушниках из резиночек даже был выложен флаг России, настолько это походило на своеобразное помешательство. А так большая часть моих ровесников склонна мыслить самостоятельно, находить альтернативные источники информации, если информация недостаточно полная или притянута за уши, как это часто бывает на нашем телевидении.
– Немного грустно от того, как изменилось восприятие российского триколора за последние двадцать пять лет. В студенческие годы мы носили значки с его изображением, и это значило, что мы не с теми, кто по инерции ещё марширует под красным знаменем, а с теми, кто хочет строить новую, цивилизованную Россию. Так, значит, мнение о том, что современная молодежь меньше смотрит телевизор и чаще сидит в интернете, справедливо?
– Да, но дело даже не в том, что телевизор – атрибут более взрослых людей. Просто по телевизору, если не подключены какие-нибудь дополнительные тарелки или ещё что-то, как правило, навязывается только одна точка зрения. Интернет позволяет читать те СМИ, которые именно ты считаешь наиболее компетентными в освещении данной проблемы, находить именно ту информацию, которая тебя интересует и видеть представленные факты с разных сторон. Это куда удобнее и позволяет формировать более полное представление о том, что происходит как в нашей стране, так и во всём мире.
– Говоря начистоту, нынешнее телевидение и не стремится чем-либо заинтересовать молодёжь. Ну, за исключением разве что нескольких каналов, крутящих попсовые клипы круглые сутки. Да что там молодёжь – у нас и детских-то программ на федеральных каналах не осталось! Бедных Хрюшу со Степашкой гоняли-гоняли туда-сюда, пока на «Культуру» не загнали – видимо, потому, что физиономии по нынешним временам чересчур интеллигентные… А что касается пропаганды, то она ведь не всегда бывает политической. В нулевых, например, большую популярность имели глянцевые журналы, диктующие всем, что слушать, что смотреть, что носить, что есть, где отдыхать. Эта тема до сих пор актуальна?
– Да, на определённую часть молодёжи это очень сильно влияет. Это можно заметить, даже просто выйдя на улицу. У современной молодежи есть несколько течений, по которым можно определить, насколько сильно влияние моды, глянца, стандартов красоты и прочего. Есть те, кто уверен, что человек, в особенности это касается девушек и женщин, должен выглядеть так, как будто он несколько часов просидел в кресле парикмахера, будто ему делали макияж лучшие специалисты города и т.п., то есть во всём выглядеть безупречно с точки зрения стандартов красоты. А если ты от этих стандартов отходишь, то ты должен стараться им максимально соответствовать. Но в противовес этому есть и движение, которое называется «Бодипозитив». Оно как раз таки существует для того, чтобы люди не стеснялись быть собой и принимали себя такими, как есть, а не такими, как навязывает нам общество.
– И насколько массово это движение?
– Достаточно. Конечно, оно ещё не достигло тех масштабов, к которым должно прийти. Но и сейчас уже чувствуется его влияние.
– А как насчёт тяги к знаниям, к образованию? Есть ли она у ваших ровесников?
– Тут всё тоже очень индивидуально, поскольку знания и образование сейчас не только то, что можно получить в колледже, вузе. Интернет даёт возможность получать какие-то знания, навыки, не выходя из своей комнаты. Когда ты учишься в университете, ты получаешь целую программу из дисциплин, многие из которых могут не привлекать и казаться тебе неинтересными. А когда ты всё изучаешь сам, ты можешь выбрать то, что тебе хочется изучить, то, что тебе нужно и интересно. Причём это не требует такого колоссального времени, как в вузе.
– А те, кто сейчас получает образование в вузах, учатся ради знаний или ради диплома – ради корочки, как говорили в мои времена?
– Мне кажется, тут пятьдесят на пятьдесят, поскольку влияние диплома на положение человека в обществе тоже не стоит отрицать. Если диплом у тебя есть, он может во многом облегчить твою жизнь. Потому что для большого числа предпринимателей диплом является показателем того, что ты что-то да можешь.
– А бывает так, что человек уже в процессе учёбы понимает, что не ту выбрал специальность, что душа не лежит к той науке, которую ему приходится постигать?
– Всякое, конечно, бывает. Хотя сейчас, как мне кажется, люди идут на те специальности, которые смогут их прокормить в будущем. Я думаю, ни для кого не секрет, что гуманитариям устроиться на работу тяжелее, чем технарям или медикам: на технические специальности всегда был спрос, в то время как среди гуманитариев, можно сказать, идёт грызня за каждое рабочее место.
– А насколько высок престиж профессии учителя при таком положении дел? Среди ваших ровесников много таких, кто хочет пойти работать в школу?
– У меня, честно говоря, ни одного такого знакомого нет. Никто в учителя не рвётся и даже не рассматривает данную профессию как вариант. Единственное исключение – одна моя знакомая, социальный педагог по профессии, которая хоть как-то стремится к работе с детьми. Но она больше хочет работать с трудными подростками, помогать им в решении юридических конфликтов и в адаптации к жизни при наличии каких-то проблем.
– Среди моих однокурсниц было несколько человек, которых можно было назвать прирождёнными педагогами. Они так свободно держались перед большой аудиторией и с такой любовью говорили о детях, что сомнений в их педагогическом таланте не возникало…
– У нас в школе проводился конкурс сочинений на тему «Если бы я был учителем». По-моему, за написание взялись всего три человека, и я была в их числе. Из этого сочинения помню слова, что никогда бы не стала учителем. Хотя был момент, когда я подумывала стать сурдопедагогом, то есть работать с детьми с нарушением слуха. Но потом поняла, что педагогика – это просто не моё.
– А насколько силен в вашем поколении интерес к чтению?
– Достаточно силён.
– Больше читают по программе или для собственного удовольствия?
– Вот к чтению по программе как раз интерес наименьший. А в чтении для собственного удовольствия куда больше заинтересованности.
– В каком формате книги больше популярны: электронные, аудио или обычные бумажные?
– Мне кажется, больше в электронном, потому что бумажная книга, даже несмотря на то что её приятно листать, тяжёлая, да и на какой-нибудь паре, особенно если преподаватель может тебя заметить, особо не почитаешь. А если это электронная книга, ты можешь спокойно закинуть её себе в телефон и читать. И она не будет тяжёлым грузом в твоей сумке.
– Что вы думаете насчет бумажной прессы?
– Вот что касается бумажной прессы, то её срок жизни, как мне кажется, подходит к своему завершению. Потому что интернет-издания куда удобнее…
– И куда оперативнее!
– Да, потому что тебе не надо ждать следующее утро для того, чтобы узнать все новости, или, если это еженедельное издание, – следующего понедельника, когда эта газета выйдет, и ты сможешь узнать, что там интересное произошло. А интернет-издания оперативнее, плюс к тому ты можешь выбирать тот раздел, который тебя интересует и читать новости именно в этом разделе, в то время как в газете ещё надо покопаться.
– Сейчас странно об этом говорить, но ещё двадцать лет назад считалось в порядке вещей, что иные столичные издания доходили до Карелии с двухдневным, а то и недельным опозданием. Доходило до смешного в буквальном смысле этого слова, когда местные еженедельники, жившие перепечатками из московских газет, печатали у себя где-нибудь под конец апреля первоапрельские сенсации, не обращая внимания на дату первоисточника. Или в стране случается попытка государственного переворота, всем не терпится узнать подробности, а в ящиках у подписчиков только позавчерашняя «Комсомолка», где тишь да гладь! Кстати, как у молодежи обстоит дело с исторической памятью? Интересуется ли она историей, знает ли её?
– Не могу сказать, что у современной молодёжи есть очень хорошие познания в истории, но общее представление по крайней мере имеется.
– Во времена моего детства в нашей мальчишеской среде стыдно было не знать имён маршалов Победы, героев гражданской войны, самых легендарных революционеров, названий основных битв Великой Отечественной – да и многих более давних войн, типа Ледового побоища…
– Ну, что касается истории Великой Отечественной войны как таковой, то я думаю, что у нас большая часть людей имеет представление о том, что происходило, когда происходило, и фамилии самых известных маршалов тоже наверняка знает. Вот в связи с другими эпохами нельзя сказать, что познания так же хороши.
– Представления о Сталине более поверхностные? Как его видят чаще всего – глазами Солженицына или глазами бабушек, рассказывающих о том, что при нём был порядок, а бандитов и хулиганов не было?
– Сейчас Сталина знают как достаточно жестокую личность, из-за которого погибло немало людей. И что во время его правления в стране было отнюдь не так спокойно, как нам иногда пытаются показать.
– Годы моей юности совпали с перестройкой. И отношение взрослых к тем или иным моментам истории для нас значило очень многое. Мы спорили на уроках с учителями о репрессиях, о коллективизации, о присоединении Прибалтики и т.п. А учителя в свою очередь ссорились между собой на этой же почве. Директор вызывал к себе учительницу литературы и доводил её до слёз из-за того, что мы посмели написать в сочинении о «Поднятой целине» то, что думали на самом деле… Вам приходилось наблюдать вокруг себя что-то подобное?
– Насчёт Сталина и советского строя мы не спорили. Эта эпоха уже прошла, поэтому не так беспокоила, как то, что происходит в наши дни. Но, помнится, когда была история с присоединением Крыма, мои одноклассники очень долго на эту тему спорили.
– Выходит, все эти крымско-донбасские дела внесли раскол не только в ряды взрослых?
– Среди тех, кто следил за этой историей и пытался её как-то анализировать – там да, было. А среди тех, кто придерживался навязанной точки зрения, что присоединение Крыма – это исключительно хорошо, никаких споров, в общем-то, и не было.
– Насколько ваше поколение политизировано? Чего в нём больше – интереса к тому, что происходит в жизни страны и мира или пофигизма?
– В пору, когда глобальных изменений в политике нет, но всё-таки что-то происходит каждый день, что-то меняется в законодательстве страны, трудно относиться к политике равнодушно, поскольку именно она определяет, что нам нужно ждать в этом году. Насколько нам легко будет жить. Так что мое поколение скорее заинтересовано в политике, чем нет. Хотя и не до умопомрачения.
– То есть Навального от Мизулиной отличить сумеет?
– О, разумеется!
– Читая дореволюционных классиков, обращаешь внимание на то, что сто лет назад студенты были самой политически активной прослойкой, первыми шли на баррикады всех революций, первыми впитывали в себя все новые идеи, считавшиеся прогрессивными. Нынешнее студенчество, наверное, всё-таки заняло совсем другую нишу в общественной жизни?
– Да, я тоже так думаю. Вполне возможно, что пока просто не было ничего такого, что бы заставило студентов всколыхнуться и показать себя с другой стороны.
– По-вашему, это даже к лучшему?
– Зависит от ситуации. В какие-то моменты было бы лучше, чтобы в студенческой среде нашлись люди, которые настроены если не на революцию, то на то, чтобы добиваться перемен. Но в то же время, с другой стороны, если бы всё это кончилось кровопролитием и войной, то ничего хорошего тут бы не было.
– Отстаивать свои права, оспаривать несправедливые решения администрации студенты хотя бы умеют?
– Иногда бывают вынуждены. У нас в прошлом году пытались уволить преподавателя Вячеслава Васильевича Яковлева, но студенты добились, чтобы его оставили. Не помню, правда, на каких именно условиях, но он до сих пор у нас преподаёт, и в этом была наша победа. Ещё у нас пытались бороться за то, чтобы не отменяли социальную стипендию – а то её ведь оставили только тем, кто получает какое-то финансирование от государства. Но это не помогло, поскольку тех, кто делал хоть что-то для того, чтобы стипендия осталась, было не очень много. Мне кажется, что сейчас не очень-то готовы выходить на митинги и демонстрации. Мало кто берётся за организацию даже таких акций, как прошедшие в конце прошлого года по всей стране акции протеста против живодерства. Потому, что многие живут по принципу: «Моя хата с краю – ничего не знаю! Пока до меня потоп не дошёл, ничего делать не буду!»
– Какие чувства и образы возникают у вас, когда вы слышите слово «СССР»? Завидуете вы людям, жившим в стране с этим названием, жалеете их или презираете?
– Не могу сказать, что завидую им или жалею – просто потому, что в Советском Союзе были свои проблемы, с которыми людям приходилось сталкиваться, и свои плюсы. Сейчас довольно-таки странно воспринимается, что тогда люди имели больше социальных возможностей. Мама рассказывала, что они со спортивной школой по спортивным лагерям катались – причём абсолютно бесплатно, чего сейчас у нас нет, и дешевле было по курортам ездить, если они были не заграничными.
– Бесплатное образование, бесплатная медицина. Хотя всё относительно, и технические возможности тоже совсем другие были.
– Я помню, как мама рассказывала, как ей зуб без анестезии удаляли. До сих пор страшно вспоминать её рассказ! Хотя в той же медицине, когда дело касалось каких-то серьёзных операций, как рассказывали мама и бабушка, всё делалось на совесть…
– Я тоже в четырнадцать лет пережил подобную пытку. Только зубов, которые лечил без обезболивания, было два или три. Последний я не долечил и сбежал, ибо сил уже не оставалось…
– Везде были свои плюсы и минусы, но у меня такое чувство, будто от Советского Союза, несмотря на то что сменился общественно-политический строй, мы не так уж далеко ушли. И тогда были запретные темы, и тогда была строго определённая официальная точка зрения, которой всем следовало придерживаться.
– А ещё советский человек жил в постоянном ожидании новой мировой войны, в ощущении, что он житель крепости, осаждённой со всех сторон врагами. Можно ли сказать, что ваше поколение более космополитично?
– По большей части да. Потому, что интернет дает доступ к культурным архивам других стран. И каждый может копаться во всём этом, находить то, что только его привлекает, – в литературе, кинематографе, музыке, и изучать всё это. То, что я из России, вовсе не означает, что я обязана смотреть российские сериалы, слушать российскую музыку и читать только российских писателей.
– Многие ли связывают свое будущее с Россией? У нас в начале 90-х одной из самых часто повторяемых фраз в разговорах была такая: «Поскорее бы доучиться и свалить из этой страны!»
– Разумеется, есть те, кто мечтает остаться жить в России. Им или страна нравится, или они хотят, чтобы она стала сама по себе лучше. Причин остаться много. Но среди моих знакомых больше всё-таки тех, кто хочет уехать. Потому, что за рубежом больше возможностей, потому что там можно выбрать себе страну, политика которой кажется наиболее благоприятной для проживания и нет законов, которые по сути тебя не защищают.
– Но прежде чем отправиться в выбранную для проживания страну, надо быть уверенным, что тебя там ждут. Уже в мои студенческие годы ходили слухи об одной девушке-петрозаводчанке, которая отправилась работать в Европу то ли по какому-то обмену, то ли по контракту, а в результате её пришлось вызволять из борделя и переправлять на родину…
– Нам в этом плане гораздо легче потому, что благодаря всё тому же интернету мы можем узнать непосредственно от жителей той страны, что там происходит, какие законы, как организовано общество. И, исходя из этого, уже думать, как не оказаться в неприятной ситуации и начать спокойную жизнь на новом месте.
– Слово «патриотизм» у вас ассоциируется исключительно с тем чудаком в наушниках?
– У меня есть знакомые, которых можно назвать патриотами как в истинном, так и в ложном смысле этого слова. Весь патриотизм одного из них заключается в том, что он уверен в превосходстве своей страны над другими, а все её недостатки он склонен считать достоинствами. То есть у нас в России не проблема с пьянством, а менталитет такой! И мы можем, напившись до посинения, ещё и машину вести, а за рубежом если кто напьётся, то сразу пьяненький упадёт!.. Вот какие они там все неудачники! А есть те, кто понимает, что в нашей стране очень много проблем, и если закрывать на них глаза, то лучше от этого не станет.
– Вот как раз упомянутая выше антиживодёрская акция, по-моему, была глубоко патриотической по своей сути. Ну разве не оскорбительно для петрозаводчанина, когда некий ублюдок из его города замучил до смерти пса и превратился в звезду всех теленовостей на ведущих каналах?!
– Я думаю, патриотизм здесь – дополнительный фактор. В первую очередь всё делалось для того, чтобы не страдали животные. Ведь им в наших суровых российских реалиях очень серьёзно достаётся. Очень часто новости пестрят заголовками о том, как у нас издеваются над животными. Причём это только нашумевшие случаи, типа того, когда мужчина привязал собаку к капоту машины и таскал таким образом. А более мелкие случаи, которые от этого менее ужасающими не становятся, у нас как-то не освещаются. Например, недалеко от местного приюта нашли собаку, привязанную за хвост, по которой видно, что над ней издевались. Разумеется, никто об этом в новостях не рассказал. Мы в своей сети поговорили – и всё.
– Перейдём к более весёлым темам. О поколении многое могут рассказать его кумиры. Можно ли сказать, что певица Нюша или Бьянка – это портрет типичной девушки ваших лет?
– Нет-нет!
– Тогда кого из звёзд могли бы назвать вы?
– Мне кажется, очень трудно выделить кого-то как типичный портрет. Поколение настолько разношерстное, что обобщить его каким-то одним образом тяжело, а может быть даже невозможно.
– Эта разношерстность выражается в том числе и в удивительном многообразии молодёжных субкультур, которого не было даже у нас в 80-х. Как, по-вашему, откуда они берутся и зачем нужны?
– Это скорее проявление потребности в самовыражении, в том, чтобы найти людей, которые понимают тебя, твои взгляды, твои мечты, в общении.
– Большинство молодежных группировок 80-90-х – панки, хиппи, металлисты, ранние рэперы, готы и т.п. носили протестный характер. В вашем же поколении, по-моему, очень много течений, отражающих скорее страх перед действительностью, стремление от неё сбежать – взять хотя бы ролевиков или толкиенистов. Или я ошибаюсь?
– Думаю, такой прецедент тоже есть. Есть много разных течений, для возникновения каждого из которых были свои причины. И даже те, кто пытается сбежать от реальности, сбиваются в группы от того, чтоб найти единомышленников. А это не такое уж и бегство.
– Вы лично принадлежали к каким-либо субкультурам?
– Трудно жить и не принадлежать к какой-либо из субкультур. И в разные периоды своей жизни я принадлежала к нескольким. Лет шесть назад мне удалось влиться в среду «анимешников», то есть поклонников японской анимации. Среди них мне даже удалось завести одного хорошего друга, с которым мы общаемся до сих пор, несмотря на то что от самой субкультуры как таковой мы отошли. И это был довольно-таки занятный опыт потому, что удалось познакомиться с очень многими новыми людьми, которые иногда даже не очень походили на типичных анимешников, как их иногда представляли. Так, например, в группе анимешников Петрозаводска, которых я представляла, была девушка, которая приходила к нам на практику преподавать французский язык. Ещё как субкультуру выделяют фанфикшиков – то есть тех, кто пишет, читает или имеет ещё какое-то отношение к фанфикам. К ним я уже пять лет принадлежу.
– Вы считаете, что это тоже литература?
– Я считаю, что это тоже литература. Возможно, далеко не все фанфики написаны так хорошо, чтобы их можно было бы хотя бы читать, не плюясь при этом во все стороны. Но при этом среди фанфиков есть и те, которые не уступают и авторам более серьёзной литературы.
– И всё же так называемые серьёзные авторы придумывают что-то своё, новое, а фанфики – всего лишь апокрифические вариации на тему чужого материала…
– Я бы не сказала, будто они настолько несамостоятельны. К фанфикам иногда относят и «ориджинал» – то есть оригинальные произведения, в которых абсолютно всё придумано самим автором, а не взято у других. Ну и если автор заимствует персонажей и придумывает для них что-то новое – это, на мой взгляд, в какой-то степени даже сложнее, так как своими персонажами ты можешь ворочать так, как хочешь, ты автор и лучше знаешь, как они могут поступить. А когда ты имеешь дело с чужими персонажами, тебе приходится задумываться, могли они так поступить или нет. Кроме того, в мире существует много напечатанных фанфиков, которые таковыми не воспринимаются. К примеру, есть серия из более чем трехсот романов, написанных по сериалу «Стартрек», которых никто не причислял к фанфикам. Это серьёзное дело, как мне кажется, хотя не всем его удаётся воспринимать всерьёз.
– И это всё тоже не бегство от реальности?
– Если фанфики считать бегством от реальности, то и вся остальная литература – тоже бегство от реальности.
– Но есть же литература, которая только развлекает, а есть та, которая помогает более глубокому пониманию жизни.
– С фанфиками, как мне кажется, то же самое. При желании ты можешь найти что-то милое, сопливо-розовое, где всё хорошо и замечательно, а можешь найти фанфик, в котором будут затрагиваться серьезные проблемы современности. Как та литература, которая признана всеми, так и фанфики тоже очень разнообразны, и в них можно найти всё, что угодно.
– Вам часто приходится слышать от многих рассуждения: мол, молодежь сейчас какая-то не такая пошла, не то, что мы в наше время?
– Да, очень часто. Наше поколение вообще воспринимают как пропащее, не думающее и ничего-то у нас в жизни не получится, и ничего-то мы об этой жизни не знаем, и мысли у нас не те в голове живут. Но это тенденция, которая имела место всегда. Когда я готовилась к экзамену по античной литературе, то читала Гесиода, у которого уже тогда мелькала мысль, что его поколение совсем уж развалилось, что прежние поколения были лучше. А дело было, между прочим, в седьмом-восьмом веке до нашей эры. Если бы он жил сейчас, то даже не знаю, какие бы он слова нашёл для того, чтобы рассказать, какие мы пропащие. Старшие не могут смириться с тем, что молодые видят мир по-другому, думают по-другому – потому что и мир-то вокруг них другой.
– Каким вы представляете будущее страны и мира?
– Что касается нашей страны, то здесь будущее представляется очень мрачным потому, что меня, откровенно говоря, пугают законы, которые у нас принимаются – особенно закон о декриминализации домашних побоев, когда родитель может побить своего ребенка, и ему за это ничего не будет. Нам всё запретили, а вот бить родных можно! Вот здорово-то как! «Жена, давай познакомлю-ка я тебя с нашей новой скалкой!..» Подобное меня пугает – как и то, что у нас пытаются аборты запретить, и вообще всячески ограничить права людей, как и решение о том, что местные суды могут игнорировать решения европейского суда по правам человека, который, разумеется, куда гуманней относится к людям, чем наши местные суды. В мире, впрочем, тоже тревожных тенденций хватает, которые заставляют думать, что, вероятно, не всё будет так хорошо, как бы хотелось.
– И всё-таки, по-вашему, что такое счастье?
– Счастье – оно у каждого свое. И нельзя осуждать человека за его представления о счастье или за то, где он это счастье находит. Для одних мечта – это выйти замуж и нарожать деток где-нибудь там, в лесах Сибири, для других — построить успешную карьеру. Или добиться существенных научных открытий. Для меня счастьем всегда была возможность заниматься тем, что мне нравится. И делать успехи, связанные со сферами, в которых я хочу себя реализовать.
