Мрачные размышления о жизни, не сулящей никакого светлого будущего, сюрреалистические миры, навеянные сновидениями, картины мира, пережившего ядерный апокалипсис – чего только я не вываливал на головы своих немногочисленных слушателей в начале десятого класса. И на каких бы подмостках позднее мне ни приходилось выступать, такого же куража не ощущалось уже нигде и никогда.
Это был первый сольный творческий вечер в жизни начинающей поэтессы. В полутемном зале присутствовали всего человек семь зрителей, причём большинство из них, кажется, уже слышало звучащие из динамиков тексты по многу раз и знало их наизусть. В промежутках между стихами почти не звучали аплодисменты — только шелест перелистываемых страниц и монотонный шум тепловой пушки.
Впрочем, главный тренд моды нынешнего года – мягкие перчатки и удушливый намордник – и не способствовали бы бурному проявлению эмоций. В дополнение ко всему на вечер не явился музыкант, который должен был заполнять паузы между частями выступления и игрой на гитаре. И всё же было очень интересно наблюдать, как героиня вечера постепенно наполняется уверенностью в себе, как гораздо взрослее и драйвовее начинает звучать её усиленный микрофоном голос, как возникает диалог со слушателями при попытке сыграть с ними в простейшую игру в ассоциации со словом «любовь».
Поэтому по окончании вечера, в ответ на вопрос «Ну, как?» я, совершенно не кривя душой, бросаю: «Хорошее начало!». И уж действительно — как знать, где она будет вспоминать этот свой дебют через десять, двадцать, тридцать лет… Как там поёт знаменитый бардовский дуэт, которого я терпеть не мог лет в 16 и который сейчас вызывает бурю положительных эмоций:
Хорошо ходить конем,
Власть держать над полным залом,
Не дрожать над каждым днем,
Вот уж этого навалом…
Так оно и есть. В юности очень хочется получить всё и сразу. И при этом, даже если ты в душе бунтарь и нонконформист, если вся твоя жизнь состоит из неравного поединка со всем миром и ниспровержения идолов, воздвигнутых предыдущими поколениями, тебе все равно хочется славы и аплодисментов. Ты, как никогда, зависишь от чужого мнения и любое сомнение в твоей гениальности считаешь предательством. Ведь ты ещё в раннем детстве, когда видел по телевизору выступления мастеров искусств на праздничных концертах, усвоил, что эстрадные звёзды — самые счастливые люди на свете. Они ничего особенного не делают — просто выходят на сцену и поют, а их приветствуют овациями, они рассказывают что-то забавное, а все смеются. Как не мечтать и самому когда-нибудь стать звездой?
Однако вот парадокс, именно в те годы, когда жажда славы больше всего меня лишала сна и покоя, я ни разу не подошел к микрофону. Просто не представилось подобного случая. Будучи на рубеже 80-90-х годов участником литературного объединения Александра Веденеева сперва при газете «Комсомолец», а затем при библиотеке ПетрГУ, я со своими товарищами публично выступил только один раз – да и не то, чтобы очень уж ярко.
Все остальное время мы сидели в своём подполье, читали друг другу стихи, разбирали творчество друг друга, о чём-то спорили — и как-то особо звездить не спешили. Нам ненавязчиво внушалось, что на публику выходить надо не с пустыми руками. Надо что-то уже из себя представлять, быть кем-то, кого публика ждёт. И в результате, когда году в 1995-м мы впервые появились перед набитым до отказа читальным залом университетской библиотеки, то это был настоящий ход конём. И сами выговорились, и спровоцировали на ответное слово присутствовавших среди зрителей неизвестных поэтов — среди которых и будущие знаменитости имелись тоже.
Так случалось потом ещё не раз и, ей-богу, если бы нас, ничего не знающих и не умеющих, пятью годами ранее вытолкнули к микрофону, на этом бы наша история и закончилась. Ни книг, ни песен на наши стихи, ни упоминаний в энциклопедиях, ни публикаций в антологиях. Вообще ничего интересного не ждало бы впереди.
Все должно происходить своевременно – не раньше и не позже определенного срока. И мой первый сольный вечер состоялся вовремя и прошел именно так, когда я не слишком обольщался насчет будущего, но и не слишком унывал насчет того, что голос мой пока никому не слышен.
Было это не совсем официально и не совсем вечером, а солнечным сентябрьским днём 1987 года. В ту пору в рамках одной из многочисленных школьных реформ несчастным, без того загруженным программой не в меру старшеклассникам зачем-то помимо основных уроков в расписание добавили ещё и кучу так называемых факультативов — по математике, литературе и ещё чему-то. Теоретически посещение их должно было быть добровольным, в реальности же на дополнительные занятия загоняли всех подряд – вымотанных и засыпающих на ходу.
Кто-то из учителей, конечно, радовался, что лишних часов, а, значит и денег к оплате прибавилось. Но большинство всё же были нормальными людьми, уставали не меньше нашего и выкручивались, как могли. Трудовик, например, делился воспоминаниями, как, демобилизовавшись из ВДВ, оказался вышибалой в одном из популярных кабаков. Химик, заядлый книголюб, читал нам Стругацких. Учительница литературы Антонина Адамовна, узнав, что я пишу стихи и потихоньку читаю их одноклассникам на переменах, предложила мне выступить перед классом в рамках сдвоенного факультативного урока.
В классе, помимо самой Антонины Адамовны, присутствовали две девчонки, обожавшие стихи Асадова и что-то слышавшие о существовании Евтушенко, а также двое парней, про Асадова не знавших, а Евтушенко уважавших исключительно в качестве «прораба перестройки». И мне этой аудитории было достаточно. Вечный троечник, старавшийся не высовываться, беспробудно спавший на всех комсомольских собраниях и тщательно скрывавший от посторонних глаз свою частную жизнь, теперь мог показать себя с неожиданной стороны. Ни одно из прочитанных тогда стихотворений я больше никогда никому не покажу, чтобы не позориться, но сама возможность со всеми поговорить о том, что тебя волнует, стихами, абсолютно не похожими на то, что печаталось в школьных хрестоматиях, окрыляла. Аплодисментов не было предусмотрено, но я был счастлив и… ощущал лёгкое злорадство.
Дело в том, что во все времена в любой школе имелись свои поэты районного масштаба. Творческая карьера большинства из них завершается в лучшем случае чтением рифмованной прощалки со школой на выпускном вечере. Талант многих увядает и того раньше. Не знаю, уж повезло нашему классу или нет, но в нём сочинителей оказалось даже двое. Второй была Наташка Л. – угловатая, стервозная, дерзкая и регулярно пугавшая учителей на уроках вопросами типа: «А правда, будто в Библии написано, что последним царем перед концом света будет Михаил?». Наташа писала не только стихи, но и песни, иногда подворовывая мотивы у популярных тогда, в середине 80-х, исполнителей. Главным её хитом долгое время считался «Зоопарк» с мелодией, позаимствованной у знаменитого «Кара Каракума» группы «Круг». «Это зоо-зоо-зоопарк!!!», голосила она на весь коридор, пристроившись на подоконнике и колотя по струнам гитары в окружении толпы поклонников-старшеклассников. Она брала призы на конкурсах художественной самодеятельности в составе хора и пела на молодежных вечерах во главе школьного ВИА.
Но её стихи не хотела печатать газета «Комсомолец». Литературный консультант — поэт Николай Гребенщиков, вежливо и ободряюще отвечал восходящей звезде, что у неё все стихотворения состоят из одних только прилагательных, и это не годится. Но все равно советовал писать дальше — мол, вдруг что-то со временем да получится. В то же самое время на страницах того же самого «Комсомольца» одна за другой появлялись мои первые статьи о рок-музыке. Причём попадал я на страницы прессы с такой лёгкостью, на которую способен только шалопай-троечник: просто, прочитав очередную дискуссию о проблемах современной молодежи, делился своими мыслями на заданную тему в письме без всяких надежд на то, что это напечатают. А в недрах редакции уже чья-то профессиональная рука оформляла мой текст в законченный материал.
Конкурентку это жутко бесило. Наташка после каждой публикации распускала слухи, будто меня печатают за большие взятки, будто за меня все тексты пишет двоюродная сестра – журналистка из Ленинграда. Ей долгое время верили – как же не верить звезде, выше только Пугачёва. А я даже не спорил. Лучшая тактика борьбы с конкурентами – это не мешать им сказать как можно больше глупостей и сделать как можно больше ошибок.
Она покинула школу после девятого класса и уехала куда-то в Ленинград. А мой подпольный сольник проиходил в начале десятого. Конкурентка сошла с дистанции, время сопливой попсы под три блатных аккорда кончилось – даёшь рок-н-ролл! Мрачные размышления о жизни, не сулящей никакого светлого будущего, сюрреалистические миры, навеянные сновидениями, картины мира, пережившего ядерный апокалипсис – чего только я не вываливал на головы своих немногочисленных слушателей. Кажется, даже какой-то анекдот про Ленина рассказал, вызвав у Антонины Адамовны лёгкую панику. И на каких бы подмостках позднее мне ни приходилось выступать, такого же куража не ощущалось уже нигде и никогда.
Хотя чего только не было потом – десять, двадцать, тридцать лет спустя!
Помню, например, как году в 2000-м я и ещё несколько местных молодых авторов оказались вписанными в программу одного весьма продолжительного и масштабного бардовского фестиваля. Ждать выступления пришлось часа полтора, и всё это время за происходящим на сцене я наблюдал через отражение в полуоткрытой стеклянной двери. Да так привык к этой перевёрнутой картинке, что когда пришло время выходить к микрофону, немного не сориентировался в пространстве и едва не улетел в темноту зрительного зала. Только чудом, уцепившись за микрофонную стойку, удержал равновесие, говоря зрителям – мол, извините за накладку, будем считать, что всё именно так и задумано – вчера полдня репетировал. Слышу – удивлённое шушуканье внизу сменилось на доброжелательное веселье. Ну, и выдаю всю заранее заготовленную программу. Успех получился мощный – только, слушая свой голос чуточку со стороны я почему-то уловил в нём какие-то несвойственные мне «бродские» интонации. Откуда это взялось – непонятно, видимо, от шока. Потом одна наша ныне не существующая газета написала в репортаже с мероприятия, будто меня приняли за нетрезвого любителя авторской песни, решившего попеть вне очереди. Но я-то потом в перерыве ещё кое с кем из зрителей переговорил и знаю точно, что всё они поняли правильно.
Было дело, на каком-то из Дней города, что стихи мне пришлось читать пустынной набережной, на которой присутствовала только пара помятых и, возможно, обдолбанных бомжей, просто не успевших уползти в более укромное местечко. Их реакция стоила многих трезвых и продвинутых в области искусства слушателей. Было дело – выступал перед студентами КГПУ в качестве, так сказать, наглядного пособия, когда одна знакомая защищала по мне то ли курсовую, то ли дипломную работу. Зная, что выдающимися ораторскими способностями не обладаю, очень боялся, что не заработаю ей хорошую отметку в зачётке, но получилось так, что её однокурсники потом подходили и спрашивали, почему я не занимаюсь преподавательской деятельностью. Было дело – даже на сцене Большого театра стоял. Правда, молча, получая из рук Юрия Мамлеева диплом лауреата международного конкурса «Филантроп». Мандраж был – а куража не было. Да ещё желание, чтобы всё это поскорее закончилось и можно было бы спуститься на грешную землю с такого неудобного возвышения.
Видимо, чем больше человек реально может, тем меньше он всё-таки нуждается в публичности. С какого-то момента даже комментарии в Интернете к своим публикациям начинаешь просматривать только для того, чтобы узнать, лайкнули ли те два-три человека, мнением которых ты ещё дорожишь по старой памяти. А, в общем, что в твоей жизни изменится оттого, что тебя лишний раз где-то похвалят или поругают – пусть даже и при большом скоплении народа?
Кстати, примерно через полгода после моего сольника Наташка вдруг заявилась в школу, навестила бывших учителей и одноклассников, а вечером решила попеть свои песни под электрогитару в актовом зале. Желающих её послушать нашлось немного – даже в единственном занятом первом ряду оставались пустые кресла. Я тоже ее немного послушал да и ушёл минут через пятнадцать, решив, что тратить на это время не стоит. Ну, в самом деле: приехал человек из Ленинграда, где живёт БГ и погиб Башлачев, где когда-то Пушкин гоголем ходил и пьяный Блок за незнакомками подглядывал. Приехал — и под три аккорда гонит всё ту же «вновь-любовь, ты-цветы, вечер-встречи». Скучно же! Говорят, будто потом горе-певица ещё долго бродила по пустым школьным коридорам в состоянии отключки, после чего исчезла с радаров раз и навсегда, куда – до сих пор никто не знает. Неизвестно, был ли это самый успешный концерт в её жизни, но то, что у меня больше никогда не появлялось по-настоящему опасных конкурентов – это бесспорный факт.
Скворчит в коричневом дыму
Юнец столичного разлива,
И обращает терпеливо
Свой взор Отечество к нему.
Всё ж из каких глубинных руд
Убогих на Руси куют?
Через какие лагеря
Мы вместе прошагали зря?
И у какой зелёной мамки
Такие удались плоды,
Что к чёрту все пошли труды?
И жизнь, и смерть не лезут в рамки,
И слишком праведны суды…
Так когда-то петрозаводский поэт Сергей Пронин описал тех, кто считает смыслом своей жизни достижение лёгкой славы, постоянное мелькание на телеэкране и всё такое прочее, делающее искусство попсой. Насколько эти жестокие слова справедливы, понимают далеко не все.
Поэтому, исполняя роль «старика Державина», который, сходя в гроб, благословляет непризнанных гениев, я, конечно, искренне радуюсь за них и одобряю их решимость сделать первый шаг навстречу судьбе. Но одновременно не устаю напоминать, что поэты остаются в истории только текстами. Если, конечно, вообще остаются.
Радость же от любого праздника улетучивается уже на следующее утро. Ведь то, что происходит на сцене, — это всего лишь игра в жизнь, а настоящая жизнь начинается буквально за порогом оккупированного тобой ненадолго зала.
